Пожив в Одессе у своего дядюшки и оформив насколько это было возможно документы для отъезда, Василий Андреевич Обуховский послонялся еще несколько дней по улицам, удивляясь и разбитым витринам на Дерибасовской, и множеству баррикад на улицах, примыкающих к центру и гавани.

- Где же твои вещи? - вдруг спохватился дядя, обнаружив, что у отъезжающего племянника из вещей ничего нет, кроме крошечного саквояжа.

- Зачем они мне? - улыбнулся племянник.

- И ты думаешь, это не подозрительно? - ужаснулся дядя и вдруг, пригнувшись к уху племянника, тихо спросил: - Ты зашил что-нибудь в пальто или у саквояжа стенки двойные?

- Дядюшка, - укоризненно отвечал ему Обуховский, - разве можно говорить такие глупости. Ну, конечно же, нет. Я еду безо всего, потому что уверен, что менее, чем через год, через полтора я вернусь, и все вернется к старому, а уж этот год я как-нибудь проживу.

И он, опершись на свою трость, не отрываясь не отрываясь стал смотреть на пробегающие дома и улицы, витрины и людей, словно стараясь их всех запомнить.

Дядя, предавшись серьезности момента, потускнел, замолчал и, только достав платок, утирал им красные глаза.

В потру была такая свалка, что племянника и дядю тотчас же разлучили, и они не успели толком проститься...

Обуховский не заметил, как оказался на борту парохода "Красная Елена", нетерпеливо ожидающего своих грустных пассажиров.

Но Василию Андреевичу не было грустно, и он не был удручен отъездом, не пускал даже глупую слезу, глядя на берег, на который уже не мог сойти.

Василий Андреевич был настолько убежден, что вернется обратно в ближайшее время, что свою поездку не более как увеселительный вояж, с небольшой, однако, миссией, которая должна была увенчаться посещением давно приглашавшего его провести лето на Средиземном море шейха, который и в этот год, по обыкновению своему, повторил приглашение.

С письмом шейха в саквояже отец Аркадий и дожидался, глядя на берег, когда же, наконец, суровая действительность смилостивится и отпусти всех жаждущих покинуть эту экзотическую, ставшую столь негостеприимной, страну.

Наконец пароход чуть качнуло, на палубе раздался громкий плач. Василий Андреевич усмехнулся уголками губ и с презрением уставился на плачущих. Однако с палубы не ушел, долго смотрел, как смазывается дымка береговой линии, после чего стал наблюдать за чайками, преследующими пароход, а когда и они отстали, понял, что наступило в самом деле время расставания. Скорее по привычке, чем для того, чтобы привлечь к себе внимание, отец Аркадий, хотя и был в европейском одеянии, перекрестил оставленный им только что берег и пошел осматривать пароход.

Пароход в этот момент длинно и, как показалось, обреченно загудел.

Глава 2. История типа: "В ночь на позавчера"

Среди боевиков, нападавших на азербайджанские села, имеются наемники-негры. По сообщению информцентра Народного фронта Азербайджана, среди убитых с армянской стороны обнаружен негр с французскими документами и иностранным оружием.

"Вечерняя Москва"

В то время как Николай Константинович Нестеров травил байку про отца Аркадия, Одессу и отставших от парохода чаек, страшно заскучал маленький Вовка. Он сперва просто зевал, потом стал кувыркаться на диване, тыкаясь ногами то в бок своей сестры, то матери, и, наконец, видя, что никому он тут не нужен и история, которую рассказывает папа, совершенно не для него и не про него, захныкал.

Получив замечание мамочки и укоризненный взгляд папы, он заплакал еще горше, и историю пришлось на время прервать с тем, чтобы уложить его спать.

Такому вольному семейному решению он подчинился немедленно и вскоре уже сопел и видел во сне не какую-то там "Елену", а маленький пароходик с игрушечными солдатиками, которые, хотя и часто воюют друг с другом, но, во-первых, всегда побеждают, а во-вторых, ночуют вместе, в одной коробке.

Николай Константинович, когда вернулась его супруга, уложившая Вовку, обнял ее и тотчас же продолжил историю, из начала которой Наш Герой мало что записал в свой видавший виды блокнот, однако продолжал слушать внимательно, на что-то еще надеясь.

Николай Константинович спросил себе и гостю кофе, из чего стало ясно, что дальнейший рассказ будет долгим, и когда Вера пошла выполнить его просьбу продолжил:

- Обуховский на пароходе соблазнил даму, дочь бывшего фабриканта, но ...

В этот момент вернулась Вера, и Нестеров продолжил в несколько другом ракурсе:

- На пароходе он познакомился с девушкой, которая год спустя стала его женой. К этому мы еще вернемся, а пока, пока я должен вам всем открыть тайну, которая была известна одному отцу Аркадию. Эта тайна заключалась в том, что он не боялся за драгоценности, оставленные в России. Да-да, драгоценности у него были. Не все же он отдал при обыске, спрятал.

Все дело в том, что отец Аркадий надежно спрятал эти богатства, не просто куда-то, он замуровал большую часть церковной утвари в один из массивных быков ворот своего монастыря.

А почему он замуровал не все? Да потому что, если бы новая власть, предполагавшая богатства в монастыре, не нашла бы ничего, то комиссары стали бы искать тщательнее и, кто знает, быть может, и обнаружили бы то, что отец Аркадий считал принадлежащим ему лично.

... Но пока бывший отец Аркадий благополучно, несмотря на общие стенания эмигрантов, плыл по сине-зеленым волнам Черного моря и наслаждался сегодняшним днем, солнцем и ветром, светом и надеждами и нимало не печалился о дне прошедшем, потому что в прошлом дне он нес людям истину, учил их добру и воздержанию. А еще отец Аркадий старался не думать о дне завтрашнем, он приучил себя к этому издавна, чтобы не разочаровываться.

Настроение Василия Андреевича было тем более хорошим, что он получил предложение фабриканта, с дочерью которого он уже имел счастье побывать вдвоем на верхней палубе, а потом и в каюте, провести несколько месяцев у них, в Германии, на берегу Рейна, на одной из загородных вилл. Это было не столь уж, по большому счету, и заманчивое, но в его теперешнем положении, весьма дельное предложение. Василий Андреевич принял его с благодарностью и легким, несколько более домашним поклоном, чем обыкновенно кланяются посторонним людям.

Неженатый, достаточно молодой еще человек, весьма интеллектуальный, с хорошим духовным образованием и знанием нескольких иностранных языков, впрочем, не приспособленный к той работе, которой занимался фабрикант, мог, конечно, рассчитывать не более, чем на легкий флирт с дочерью, ибо для чего-то более серьезного он просто в их семье не был пригоден. Хотя... чего не сделает любящий папа для дитятки, которой иже исполнилось тридцать семь и которая, по странной прихоти своего характера, не испытала до сих пор счастья замужества.

Впрочем, для Обуховского это был запасной вариант, ибо основной манил своей экзотикой и неизвестностью в доме шейха и, конечно, для отца Аркадия был более лакомым кусочком, чем что бы то ни было другое.

Распрощавшись на шумном пирсе Константинополя с гостеприимной семьей, Василий Андреевич, поручив свой саквояж какому-то в пути навязавшемуся приятелю, пошел, для начала, послоняться по улицам, чтобы вздохнуть воздух новой земли, где волею судеб произошел исторический съезд эмигрантов.

Переночевав в дешевой ночлежке, приведя себя в порядок и наняв в полдень следующего дня приличествующий своему настроению экипаж, Обуховский отправился с визитом.

Вряд ли отца Аркадия, если судить по его действиям, можно было бы назвать нелегкомысленным человеком. Каким он казался самому себе? Искателем приключений? Конквистадором? Сутенером?

Только прибыв к воротам загородной виллы шейха, который еще в недавнем письме объяснялся самыми изысканными словесами и приглашал столь уважаемого русского священника провести дни долгого лета в раздумии и отдохновении, бывший отец Аркадий впервые, может быть, задумался над тем, что, собственно, собою ничего на сегодняшний день не представляет, и его некогда элегантный, а теперь уже изрядно поизносившийся в дороге костюмчик - его единственное богатство.