Войтецкий молчал.

- Сколько? - холодно повторил барон. - Тысяча, две?

- Что вы, - с дрожью в голосе пробормотал Войтецкий. - Я пока приготовил только сто пятьдесят ампул.

- Для взрослого мозга или для недоразвитого?

- Вы хотите сказать - для детского?.. Нет, нет, сейчас никакого резона нет делать инъекции детям. Важно выяснить немедленную реакцию.

- Значит так, сто пятьдесят мужчин или сто пятьдесят женщин?

- О, мой Бог! - прошептал, побледнев, Войтецкий.

- Ну?

В разговор вмешался Альмединген.

- Вчера вечером господин Войтецкий в частной беседе со мной дал мне понять, что он не хотел бы испытывать свой препарат на женщинах.

- Я по другому поводу это сказал! я говорил о грядущем времени...

Лорингоф без улыбки продолжил:

- То, что вчера было грядущим, то сегодня становится настоящим временем. Хорошо! Примем во внимание пожелание господина Войтецкого. Значит так! Господин Швабе, отберите для эксперимента в Пятом отделении сто пятьдесят мужчин. Здоровых, конечно, прочее вас не касается. Ординатором будет фрау Тилич... Все!..

Конечно, в другое время и в другом месте первый опыт введения нового химического вещества был бы произведен только на одном испытуемом, и только при удаче количество испытуемых было бы удвоено, утроено и лишь после долгих повторений, давших положительные результаты, было бы умножено.

В любом случае первые испытания проводились бы на животных - в долгой строгой последовательности, - скажем такой: мышь - крыса - кролик - собака обезьяна...

Так именно и мыслил себе постановку опыта Мирослав Войтецкий, даже тогда, когда окончательно понял, что экспериментировать в дальнейшем ему придется на людях.

Над ним тяготели понятия: "время не ждет"; "жестокость и беспощадность - высший закон морали"; "нет ни детей, ни мужчин, ни женщин там, где есть враг"; "жизнь истинного германца дороже и священнее жизни десяти тысяч врагов". Лорингоф в категорической форме советовал искать философские истины в строках "Майн кампф" и глубже размышлять об истории арийской расы, просветляя свой разум чтением Фридриха Ницше, который, как известно, в гимназические годы основы своих этико-политических концепций связывал с понятием тирании.

- Как видите, - с высокомерной, самодовольной усмешкой обронил Лорингоф, - и мы, занятые работой не меньше профессоров, находим время изучать труды основоположников нашего мышления, или, может быть, герр Войтецкий, вы предпочитаете изучать труды Маркса?..

Войтецкий смешался и. оробев. обещал больше не затевать "нерезультативных разговоров" и не смешивать общечеловеческую мораль с моралью сверхчеловеков!..

Те, кому выпала доля оказаться в камерах-резервациях, были в большинстве своем сильные духом, к тому же сравнительно недавно сильными и физически. Но и после всего, что они испытывали в тюрьмах, концлагерях, по пути сюда и в подвалах Центра, - истощенные, изнуренные, ежечасно готовые к смерти, выдающие уже только в ней избавление от новых страданий. они все-таки оставались сильными духом.

Еще там. в подвалах Центра, многие из них перезнакомились между собой, делали попытки как-то соорганизоваться, чтобы поддерживать дух более слабых, оказывать помощь больным и изувеченным. искать возможности облегчить участь детей и женщин.

Сорока семи из представленных Войтецкому людей он сам искусно ввел в височные доли мозга иглы с препаратом первой модификации, изготовленным физико-фармацевтической лабораторией Центра; пятидесяти другим женщинам этот препарат в разных дозах был введен Недой Тилич внутривенно. Еще пятьдесят получили тот же препарат через рот - проглотили приятные на вкус, сладенькие таблетки... Введение в организм изобретенного Войтецким препарата было произведено различными способами для сравнения и контроля.

Инъекции в мозг, как уже было сказано, Войтецкий сделал сорока семи "пациентам", троим ввести иглу не удалось. Двое из них оказались русскими военнопленными - моряками, один - черногорцем, два года назад пасшим отару овец на скалистых склонах, что висят над приморским городком Будвой, древние стены которого облизывает прибойными волнами прозрачно-синяя Адриатика.

Приведенные в лабораторию эти трое отказались подчиниться врачу. А когда их силой пытались усадить в специальные кресла, переглянувшись между собой, они ударами кулаков разбили фарфоровую подставку столика с приготовленными иглами и, возможно, разнесли бы все, что попалось бы им под руку в этой лаборатории, если бы Лорингоф тремя точными выстрелами не уложил бы всех троих прямо на руки подбежавшим от дверей охранникам.

Глава 14. Остров без координат

"Из рассказа фрау Гильды Войтецкой стало

ясным, что все описываемые ею события имели

место на берегу Черного моря. Не исключено,

что ее доставляли к мужу (в порядке конспи

рации) и на самолете, лишив ее возможности

ориентироваться (завязав ей глаза), чтобы

посеять в ней убеждение в том, что база, на

которой служил ее муж, находится в Атлан

тическом океане"

(Факты для сопоставления)

Наш Герой, как, конечно, помнит читатель, был назначен собственным корреспондентом "Всероссийских юридических вестей" и включился в работу комиссии, которая занималась расследованием странного случая с моряками шхуны "Дюгонь".

Разумеется, он продолжал беседы с фрау Гильдой.

Они потрясали Нашего Героя.

- Естественно, что вы мне не верите, меня неоднократно проверяли на психогенность... Вам лучше, чем мне, должно быть известно: то, чем занимался мой муж, не было преступлением против Бога, а всего лишь против человечества. Так думали изуверы, и считали, что помогают Богу совершенствовать планету, создавая абсолютную нацию.

- Ну вы же не будете утверждать, что описанный вами Центр был в Европе? - не обратив внимания на старухины сентенции, спросил НГ.

- А он был на острове, разве я не сказала вам, что Центр в один прекрасный день был переведен на остров в Атлантике.

- А почему вы столько лет молчали? Быть может, не было бы многого из того, о чем вы рассказали.

- Вы всерьез это говорите?

- Конечно, всерьез.

- Ответить вам?

- Сделай милость.

- Мой муж, Мирослав Войтецкий, всегда считал, что человечество - все без разбора, все мы - это живой организм и что если часть его больна какой-то инфекцией, то весь организм должен чувствовать эту боль и бороться с пораженными клетками. А близлежащие клетки пораженный участок (нацизм в третьем рейхе - это тоже пораженный участок) попросту уничтожит. Я была той самой близлежащей клеткой, а вы предлагаете мне остановить на ходу курьерский поезд.

- Но сообщить-то вы могли о том, что вам известно.

- Это было известно не только мне, а сотням и тысячам людей. И знаете, они все были со скрупулезной точностью и педантичностью убиты, или вдруг умерли. ("Человек, - как изволил выразиться русский писатель Булгаков, - не просто смертен, он внезапно смертен"). А те, кто по каким-то причинам умер независимо от того, болтали они о том, что им было известно, или нет, прошли полный курс "обучения" в психиатрических больницах, и там уже в соответствии с законом к ним применяли различные средства, вызывающие потерю памяти и другие пренеприятные явления. Я провела в такой больнице более четырнадцати лет. И при этом я не осуждаю государство - оно всегда аппарат насилия, и, если я была брошена в сумасшедший дом, где меня постепенно превратили в животное с животными инстинктами, то это дело рук государства, ведь не по частному же обвинения я туда попала. И заметьте, это было уже не в Германии, это было во Франции, где я хотела просто спрятаться...

- Вы, конечно, не знаете, что такое "вакцина добра", - продолжила фрау Гильда, свой рассказ, - это фантастика до известной степени. Но все, чем занимался мой муж, казалось мне в те годы фантастикой. Да так оно и было. Только Бог себе может позволить создавать народы и вершить свою истину, а тут это делали на моих глазах. Делали, сняв доктрину совести, а следовательно, убив память и тем самым - Бога. Люди перестали бояться чего бы то ни было.