Moni Nilsson

Salmiak och Spocke

© Moni Nilsson and Natur & Kultur, Stockholm 2005

© Lisen Adbåge and Natur & Kultur, Stockholm 2005

© Татьяна Шапошникова, перевод, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2019

Мони Нильсон

– Лакри-и-ица, Лакри-и-ица, балбес из Стокго-о-ольма, – распевали Анна-Сара и Пер-Юнас.

– А вот и нет! – огрызнулся Лакрица.

– А вот и да! – Анна-Сара забросила Лакрицыну шапку на высокую ель.

– Не-е-ет! – завопил Лакрица. – Я тут родился!

– А твоя мама нет, так что не считается! – крикнул Пер-Юнас.

В Норрнэсе Лакрица мог играть только с Пером-Юнасом и Анной-Сарой. Другие дети были слишком большие или слишком маленькие, а Пер-Юнас и Анна-Сара – всего тремя годами старше Лакрицы. Они считали, что самое потешное – это натереть ему лицо снегом или забросить его шапку на высокое дерево. И Лакрица научился классно лазить по деревьям, а уши у него стали багровые и шершавые. Так получается, если залезаешь на дерево в мороз, причём без шапки.

Сегодня было минус тридцать три градуса, поэтому уши щипало, а иголки на ели кололись, как настоящие иглы. Лакрица предпочёл бы лезть на берёзу. Шапка висела на конце заснеженной ветки. Лакрица полз осторожно, ведь никогда не знаешь, выдержит ли ветка. К счастью, он мало весил.

Когда Лакрица станет Дедом Морозом – а он собирался им стать, когда вырастет, – он поставит за правило, чтобы родители не слишком много в жизни решали, особенно когда дело касается важного. Например, какие имена давать своим детям. Лакрица был уверен, что всё самое плохое происходит из-за его глупого имени. В Норрнэсе у всех были двойные имена. У всех, кроме него и мамы Мии.

Если бы Лакрица мог сам выбирать, его бы звали Иисус, Фантомас или, скажем, Клас-Бертил. Клас-Бертил вполне годился, Иисуса все любили, а Фантомас никого не боялся. Фантомас не дрожал бы как осиновый лист, если бы его вдруг стали дразнить. Нет уж, Фантомас поборол бы всех самых здоровых и опасных парней, а от взрослых придурков убежал бы. У Лакрицы так не получалось.

Никого Лакрица не боялся так сильно, как придурка папашу Пера-Юнаса, – боялся сильнее опасных привидений и склизких монстров. У придурка папаши Пера-Юнаса была мощная мускулатура, новый снежный скутер и кустистые усы. У Лакрицына папы усов вообще не было, да и мышцы не слишком выпирали. Наверное, поэтому и Лакрица оказался такой маленький и хлипкий.

Часто во сне Лакрица бежал, бежал куда-то, но никуда не прибегал, а вместо этого просыпался оттого, что описался, а в постели становилось холодно и мокро. Не слишком приятно проснуться в холодной влажной постели. И он просто-напросто переползал на сухое место и пытался снова заснуть. Ему не хотелось огорчать маму Мию и папу. Хорошо бы ему уже исполнилось семь лет – тогда он, скорее всего, перестанет писаться.

Сейчас Лакрица смотрел с конца ветки, как придурок папаша Пера-Юнаса подъехал на своём скутере и остановился рядом с Пером-Юнасом и Анной-Сарой, с интересом следившими за Лакрицей. Ветка под ним заскрипела.

Лакрица замер, прежде чем ползти дальше. Шапку надо достать во что бы то ни стало, без неё нельзя возвращаться домой. За эту зиму бабушка уже связала Лакрице не меньше одиннадцати шапок, а папа ещё раньше объявил, что не может без конца покупать ему новые.

– Скоро свалишься! – послышался радостный возглас Пера-Юнаса.

– И от тебя останется мокрое место! – завопила Анна-Сара.

– Чего там бояться, – заметил придурок папаша. – Такого сопляка, как ты, ветка выдержит.

Лакрица старался их не слушать. Осторожно-осторожно он протянул руку и отцепил шапку. И очень медленно пополз обратно к стволу. Шапка была полна снега и совсем не грела. И вообще он здорово замёрз, но всё равно не спешил вниз. Высоко на дереве Лакрица чувствовал себя в безопасности – тут никто не мог до него дотянуться. Да и вид сверху замечательный. Во всяком случае летом. А сейчас ему были видны светящиеся окна в деревне и огоньки расцвеченных ёлок за домами. И ещё фары автомобиля вдали.

Норрнэс лежал там, где кончались все дороги и где зимой солнце не появлялось по три месяца кряду. У него просто сил не хватало подняться над вершинами гор. На выходных, когда Стиг-Мартин, Лакрицын папа, приезжал из Умео, они все втроём садились на снежный скутер и ехали вверх, на гору, чтобы мама Мия могла убедиться, что солнце всё ещё существует. Лакрица не знал никого, кто бы так сильно любил солнце и ненавидел снег, как мама Мия. Сам-то он любил снег. Только не тогда, когда его суют в уши или за воротник.

Маме Мие недоставало Стокгольма, она терпеть не могла зиму и зимнюю темень в Норрнэсе. А папе недоставало денег. Вот почему он очень много работал. Лакрице недоставало только стать большим и бесстрашным. И ещё не писаться. И чтобы Пер-Юнас и Анна-Сара перестали дразниться.

«Просто надо дать сдачу, тогда они отстанут, – посоветовал папа, когда Лакрица пришёл домой со снегом за шиворотом и ледяными ушами. – Или притвориться, что тебе наплевать». Легко сказать, да трудно сделать. Папа ведь не знал, каково это – зваться Лакрицей и иметь маму из Стокгольма.

– Они там в Стокгольме много о себе воображают, – как всегда, пробубнил придурок папаша Пера-Юнаса. – А сами полные ничтожества.

– А вот и нет. – Лакрица так замёрз, пока спускался на землю, что было видно, как он дрожит.

– А вот и да, – усмехнулся придурок папаша. – Они бы и пяти минут не выдержали в одиночку в горах.

– Выдержали бы. – Лакрица чувствовал, что обязан защитить маму Мию.

– Не-a! – Анна-Сара залепила Лакрице снежком в ухо, и снег посыпался за воротник.

Когда Лакрица пришёл домой, мама Мия стояла у окна и всматривалась в темноту. В руке у неё был бокал вина. Она любила вино и коктейли с зонтиками.

– В Стокгольме никогда не бывает темно. – Мама вздохнула, выгребла снег у Лакрицы из-за шиворота и согрела его холодные уши своими горячими слезами.

Лакрица понял, что сейчас начнётся карибское празднество.

Когда Пер-Юнас и Анна-Сара пришли домой, их ждал ужин – оленина или лосятина, мясо белой куропатки и картошка. Так ели все в Норрнэсе. Когда Лакрица пришёл домой, на ужин была курица с такой острой приправой, что во рту пылал огонь. Лакрица мог по еде определить степень маминого уныния. Чем грустнее мама, тем острее еда на вкус. Последнее время всё тушилось с приправами страшной остроты.

– М-м-м, вкуснотища, – пробормотал Лакрица, чувствуя, как его язык сворачивается в трубочку, будто пытается сбежать и укрыться. Слёзы выкатились из глаз, и он поспешил погасить огонь ложкой бабушкиного варенья из морошки.

– Согревает, во всяком случае, – заметила мама и отправила в рот большую ложку еды.

У неё из глаз тоже полились слёзы. Но Лакрица не знал, были ли это слёзы печали или слёзы из-за жгучей приправы.

– Послушай, Лакрица, разве мы не заслуживаем чего-то большего? – спросила мама, когда с едой было покончено.

– Заслуживаем, – сказал Лакрица, мечтая об отбивной из оленины или о бабушкиных тефтелях из лосятины.

– Тогда начинаем празднество! – объявила мама, поднимаясь из-за стола.

Она надела бикини, а Лакрица натянул на себя шорты-бермуды в цветочек – мама купила их в Стокгольме. Ещё она достала сплетённые летом гирлянды из цветов и повесила их на шею себе и Лакрице. Гирлянды подсохли и кололись. Но это было терпимо. Лакрице нравилось наряжаться и навешивать гирлянды на шею. Тогда он чувствовал себя как будто другим человеком. Почти как девочка. Девчонкам проще – им ведь не нужно быть самыми сильными и смелыми. А ещё они носят красивые платья. Не то что мальчики.