И передо мной уже вовсе не облачко, а во всей красе юности моя стремительно повзрослевшая очаровательная подружка в своем бело-голубом воздушном наряде. Она плыла ко мне легкой походкой, опустив глаза, словно стесняясь разительных перемен, происшедших с ней за время нашей летней разлуки.
Своими восторженными взглядами мы сказали друг другу так много, что меня вдруг охватило неведомое до того волнение. Так откровенно мы еще не выражали наших чувств. И не осталось сомнений, что эти говорящие взгляды – лишь начало новых, еще неведомых отношений, совсем иных, чем наша детская дружба.
И вдруг откуда-то из глубин подсознания, как озарение, всплыла эта роковая фраза: «Людочка, ты – моя Джульетта».
Удивительные имена и печальная история любви юноши и девушки так потрясли меня этим летом. Лишь теперь осознал, что они были вовсе не взрослыми, как мне показалось, когда читал повесть Шекспира «Ромео и Джульетта», а такими же, как мы с подружкой.
А может наоборот, это мы, наконец, повзрослели и наши сердца кричат нам об этом, как говорила мне когда-то Крестная?
И на душе одновременно с переполняющей ее радостью вдруг появилась неясная тревога, навеянная, очевидно, трагическим финалом повести. Еще ничего не произошло, а я вдруг ясно осознал, что именно Людочка станет самым большим моим счастьем на всю жизнь, что бы с нами потом не случилось.
– Людочка, ты – моя Джульетта, – шепотом повторил только что придуманную фразу, а память тут же подсказала другую, из детства: «Я никогда тебя не забуду, Людочка».
И душа затрепетала в предчувствии нашей необыкновенной любви, совсем как у Ромео и Джульетты.
– Людка! Ты шо розцвила, як майская роза? – неожиданно нарушила благостную тишину тетя Липа, несомненно, как и все, наблюдавшая за нами, – А-а-а! Толика побачила. Цей хлопець нэ для тэбэ. Вин, бач, яким парубком став. В нього, навить, невеста у сэли е. А ты, Людка, ще дивченя малэ, – громко на весь двор выплеснула она свои гнусности.
Людочка тут же остановилась, густо покраснела, а ее мгновенно потухшая улыбка уже готова была смениться потоками слез. Ведь изменившись внешне, в душе она оставалась все той же маленькой беззащитной девочкой. Я отлично понимал состояние подружки, потому что чувствал себя почти таким же – оплеванным ядовитой слюной нашей дворовой тетки.
– Тетка Липовая! – взорвался я, – Язык бы тебе оторвать поганый! Нет у меня никакой невесты в деревне. Что ты к Людочке привязалась? Нэ дивченя вона вже! Топай отсюда. Людочка, иди к нам.
И Людочка, почувствовав мою твердую поддержку, вдруг гордо подняла свою красивую головку и стремительной походкой снова пошла к нам, не глядя ни на кого. «Браво, Джульетта!» – мысленно воскликнул я. А подружка неожиданно прошла, как мимо пустого места, прямо к девочкам. Они тут же образовали кружок и весело защебетали о чем-то своем.
«Ну и правильно сделала, что не остановилась со мной», – подумал я, хотя в душе очень хотелось, чтобы случилось именно то, что должно было случиться, не будь здесь этой зловредной тетки, да и ребят тоже, – «Все нормально. Людочка уже не девчонка. Она поступила так, как поступила бы Джульетта».
Огорченный, сел на лавочку рядом с Вовкой, и он тут же начал настраивать гитару. А рядом с нами тетя Липа громко возмущалась нравами современной молодежи, но ее никто не слушал. Погромыхав минут пять, она удалилась к лавочке у асфальта, на которой уже сидела тетя Зина, и теперь ее недовольное громыхание раздавалось оттуда. А мне вдруг стало грустно, потому что впервые отчетливо почувствовал, что теряю мою Людочку как подружку, с которой до этого вечера всегда были простые и ясные отношения.
Мне нравилось, что она совсем не похожа ни на одну из девчонок, которых знаю. Ни на назойливую Любочку, ни на жеманную Ирочку, ни на ушедшую в себя Талочку, и даже ни на одну из моих шикарных одноклассниц, которым мы, их ровесники, до сих пор откровенно безразличны. С Людочкой мне всегда было легко – она была светлым и открытым человечком, и с детства воспринимала меня как старшего брата.
«Новая Людочка – другая. Но какая? Хорошо бы, как Джульетта», – мучился я в догадках и сомнениях, слушая фальшивые аккорды Вовкиной гитары.
А девочки шептались и негромко смеялись. И мне вдруг показалось, что им, как и нашим одноклассницам, нет до нас никакого дела. Однако боковым зрением отметил, что они все-таки посматривают в нашу сторону. И Людочка тоже. Значит, не все так плохо.
Вскоре появились ребята с футбольным мячом. И до самой темноты прямо на мостовой мы все вместе играли в волейбол без сетки.
Рядом со мной, справа от меня, стояла моя Людочка, и я, как всегда, перехватывал все сильные мячи, летящие в ее сторону. Но, она не возмущалась, как обычно, а лишь благодарно кивала мне и улыбалась своей теплой улыбкой.
Потом ребята с мячом ушли, а оставшиеся затеяли игру в испорченный телефон. И снова Людочка сидела рядом со мной. А когда я передал ей на ушко очередное слово, и ее пышные волосы коснулись моих губ, неожиданно осознал, что в тот момент мысленно поцеловал мою прелесть. И сердце замерло от сладостного восторга. Решившись, шепнул ей: «Джульетта». Улыбнувшись, Людочка что-то передала дальше по цепочке.
Она так и не догадалась, что это теперь ее новое имя. Но, даже я не знал, что родившаяся сегодня фраза: «Людочка, ты – моя Джульетта», – уже через девять месяцев станет ключевой в нашем объяснении. А еще через шесть лет она же навсегда вернет нам нашу большую любовь.
– Любовь, – ошалев от счастья, прошептал подружке новое слово. В этот раз Людочка с неподдельным удивлением пристально посмотрела на меня, но, потом, слегка замешкавшись, конечно же, передала дальше нечто иное, оставив это святое слово при себе.
«Прости меня, Людочка. Я больше так не буду», – мысленно пообещал подружке. Но Людочка, похоже, совсем не обиделась. Всю оставшуюся игру она незаметно, короткими взглядами, посматривала на меня, и слегка отвернувшись, улыбалась.
А потом я долго провожал Людочку в ее общежитие. Не сговариваясь, мы пошли не напрямую, просто перейдя дорогу, а в обход, делая громадный крюк. Я подробно рассказал подружке о том, как летом работал на тракторе, как однажды целый день летал на маленьком самолетике, опыляя колхозные поля, и, наконец, как с братом ночевали на крыше дома, отрезанные наводнением.
А Людочка смотрела на меня с восторгом, как в самом начале этого дивного вечера, когда она только увидела меня у лавочки. Нам обоим явно не хватало времени, чтобы поделиться нашими летними впечатлениями, и мы снова и снова кружили по улицам и переулкам, не в силах расстаться у дверей общежития.
Людочка рассказала, как она все лето занималась гимнастикой в спортивной секции, и что у нее многое стало получаться. Только теперь понял, откуда у нее появилась такая удивительная походка, и не только походка.
«Людочка, любимая. Я снова в родных местах, на нашей лавочке, где в тот памятный августовский вечер впервые мысленно поцеловал тебя. За много лет здесь ничего не изменилось. Только подросли деревья, да рядом бегает и прыгает, развлекая себя, моя маленькая доченька Светланка. Ее мама незаметно для меня куда-то исчезла, похоже, по своим делам. А посреди двора тетя Липа о чем-то громыхает с моими родителями. Она все та же, словно законсервированная. И все здесь так, как было тогда, когда яркими цветами расцветала наша с тобой юность. До сих пор все, что было, как-то существует. И лишь тебя больше нет в этом мире, первая любовь моя.
Но, ты видишь, я все помню. Все-все. Вот он справа, через дорогу, почти у входа в твое общежитие – наш любимый клен. Помнишь, как однажды ты попросила меня принести букетик его желтых листьев? Это было тогда – в твою последнюю осень. Как ты радовалась, получив тот скромный, но очень дорогой для тебя подарок. Ты обняла мой осенний букет, словно старинного друга. Ты перебирала его листочки и, похоже, разговаривала с каждым из них. В тот момент ты была так счастлива. А мое сердце разрывалось. Мне казалось, я обманул тебя, любимая. Ведь я в принципе не смог бы выполнить твою простую просьбу и вместе с тем не мог ее не выполнить. Мне пришлось обойти оба парка и часть лесопарка, прежде чем удалось собрать ту охапку кленовых листьев, которую ты встретила так искренне и так трогательно, что я готов был провалиться сквозь землю. Была поздняя осень, как в том стихотворении, которое сочинил тебе накануне, и деревья давным-давно растеряли свою листву. Лишь в лесопарке не оказалось добросовестных харьковских дворников. И я страдал тогда и страдаю до сих пор оттого, что вынужден был пойти на невинный обман, который стал первым и единственным в наших с тобой чистых отношениях. Увы, ты об этом так никогда и не узнаешь, любимая. И мне горько сознавать, что никогда больше не смогу попросить прощения за ту единственную «ложь во спасение». Прости меня, любовь моя. Прости за все, что я так и не смог сделать для тебя», – мысленно обратился я к любимой, как всегда, когда приходил к ее могилке, где, мне казалось, она могла меня услышать.
