Вскоре получил задание Кузнецов. На его столе появилась гора документов, из которых он, ворча и тяжело вздыхая, что-то переписывал в спецблокнот. Приступив в работе, Владимир Александрович заметно повеселел, а наши перекуры заметно сократились.

И вот настал день, когда я почувствовал, что мой отчет готов. Мне больше нечего в него добавить, и уже не могу ничего в нем изменить. Я отдал материалы Бродскому и с нетерпением ждал его реакции.

Немного волновался, и тому были причины. Прежде всего, то была моя первая работа в КБ, и я еще не знал, как вообще оцениваются подобного рода авторские труды. Кроме того, я отошел от принятых традиций построения такого рода отчетов. Мне больше нравилась американская система представления исходных данных – в ней было меньше субъективизма, чем явно страдали наши отчеты.

И еще, я дополнил материалы теми случаями, свидетелем которых был лично, или видел их последствия. По непонятным мне причинам они не были отражены в официальных отчетах. Это было тем более странно, что по одному случаю мы с моими сослуживцами официально заявляли в КГБ. Ответа оттуда, правда, не получили.

Мой вывод был однозначным. Существующая система контроля сборки ракеты ненадежна. Целый ряд производственных дефектов, допущенных при сборке, последующими контрольными операциями обнаружить невозможно. В заключительной части отчета я предложил стройную методику, следуя которой основная часть дефектов сборки исключалась автоматически. Все предложенные решения основывались на логике здравого смысла, и потому не вызывали сомнений в их эффективности. Однако зачастую они шли вразрез со сложившимися традициями. Но не предложить их я не мог, и теперь ждал, как все воспримут мои руководители.

Ждать пришлось несколько дней, но не из-за нерасторопности руководства. Просто на эти дни мы выпали из работы. Наш отдел временно переселили из зала, к которому уже успел привыкнуть, в административный корпус заводского цеха. Все рассчитывали, что на новом месте мы долго не задержимся. Оказалось, задержались на пару лет. Отдел рассадили по небольшим комнатам. Бродский и его замы получили отдельные кабинеты, а наш сектор разместился в двух комнатах.

Вскоре после переселения Бродский вызвал меня в кабинет:

– Прекрасно, Анатолий. Честно говоря, не ожидал, – похвалил мою работу Эмиль Борисович, – В армии ты, оказывается, тоже время не терял.

– Мне так не показалось, Эмиль Борисович.

– Не спорю. Если бы хотел служить, не уволился. Но послужил все же с пользой. Мне понравился твой анализ. И дополнения здесь к месту. Факты эти действительно были, но в отчеты не попали – чистый политес. Полностью согласен с выводами, да и твои предложения заслуживают внимания, хотя и не бесспорны. Выводы и предложения отпечатай в виде служебной записки. Мы их всем разошлем за подписью Дорофеева.

Бориса Аркадьевича Дорофеева я знал еще по полигону и уважал этого человека. В свое время он был одним из многочисленных заместителей Королева. Какую должность он занимал при Мишине, мне неизвестно, но насколько я знал, на полигоне Дорофеев был непосредственным начальником Бродского.

Вслед за мной к Бродскому вызвали Кузнецова и Мазо.

– Чем ты так Бродского удивил? – спросил вернувшийся Кузнецов.

Я протянул ему спецблокнот. Но Владимир Александрович не успел его даже открыть, потому что возникший в комнате Мазо тут же пригласил меня с материалами к себе. Пока он углубился в чтение, Кузнецов передал мне свои блокноты.

– Почитай, Бродский сказал, чтоб мы теперь это делали вместе, с учетом твоей работы.

Выяснилось, что Кузнецов разрабатывал технические требования к новой ракете. Правда, то, что я прочел, вызвало странное чувство. Материал был изложен сумбурно, с множеством повторений одних и тех же мыслей, но разными словами. Но что особо удивило – это корявый язык многих формулировок. Во всяком случае, при наших технических спорах Владимир Александрович таким языком не изъяснялся.

– Не бери в голову, Анатолий, – попытался успокоить Кузнецов, – Это дань традиции. Так писали все технические требования к предыдущим ракетам. А потому наше руководство, заказчики и военпреды привыкли именно к этим формулировкам. Начнешь что-то выдумывать, тебя все равно заставят написать так, как было раньше. Я понимаю, что это надо ломать, но совсем не хочется ломиться в открытые ворота.

Ну и ну. И на гражданке все то же: «Не бери в голову». А зачем она тогда нужна? Вот тебе и КБ самой передовой техники.

– Владимир Александрович, я еще в училище читал, как работают наши американские коллеги. Так вот, если там кто-то заявляет, что некую работу надо делать так, потому что именно так ее делали раньше, его тут же увольняют. По-моему, то, что было написано для прежних ракет, для новой не годится.

– Вот-вот. И Бродский все о том же. А попробуй изложить по-другому, первый начнет править материалы. Он эти формулировочки наизусть знает. Ну, бери материалы и «твори, выдумывай, пробуй», а я посмотрю, как это у тебя выйдет, – окончательно расстроился Кузнецов.

Вскоре подозвал к своему столу Мазо:

– Отныне все материалы показывай мне, а я сам буду решать, когда их нести Бродскому. Да и показывать начальству все документы, выпускаемые сектором, должен я. Не дело работать через голову непосредственного руководителя, – высказал свои претензии начальник сектора.

Он еще что-то говорил, но его слова как бы повисали в воздухе. Я их уже не слушал, а взял блокнот и ушел на свое рабочее место. Ощущение такое, словно меня ни за что выпороли.

Странно. Ведь я был инициатором моей первой работы, которую Бродский лишь одобрил. Бродский сам определил, что именно он будет первым смотреть материалы. Однако Мазо это, похоже, меньше всего интересовало. «Никакой инициативы! Работать строго по плану!» – как сквозь пелену доносилось до меня громовые раскаты его кредо. С того самого момента я на много лет попал под начало этого, несомненно, яркого и волевого, но удивительно безынициативного человека, и мне стоило большого труда вырваться из очередной, не сказать рабской – скорее феодальной, зависимости, в которую меня определил случай.

Я быстро выполнил поручение Бродского, но все отпечатанные материалы передал Мазо. Что он делал с ними, не знаю, но на следующий день меня вызвал Эмиль Борисович и высказал недоумение, почему я все изменил радикальным образом и не в лучшую сторону. Взглянув на документ, я ответил, что это не моя работа. Бродский все понял и тут же вызвал Мазо. О чем они договорились, мне неизвестно, но на какое-то время все словно забыли об этом документе.

Вскоре после злополучного события Кузнецов предложил мне одеться, потому что на этот раз нам предстоял не перекур, а деловой поход. Мы вышли из корпуса, и направились в сторону железной дороги. Прошли мимо огромного, красного кирпича, здания, где когда-то собирали первые ракеты и спутники. Пока шли, Кузнецов рассказал, что именно в этом здании изначально размещался отдел Бродского. Сейчас там осталось лишь руководство во главе с Дорофеевым.

Затем мы перешли через магистральные железнодорожные пути по необыкновенно крутому мосту.

– Пузо Совкова, – смеясь, сообщил Кузнецов неформальное название этого странного сооружения, сделанного с явными нарушениями строительных нормативов.

– А кто такой Совков?

– О-о-о. Занятная личность, – ответил Владимир Александрович и умолк.

Позже узнал, что именно Совков руководил всеми строительными работами на предприятии. Руководителем он был амбициозным, ни с кем и ни с чем не считался. Все проекты утверждал лично, не допуская на территорию закрытого предприятия никого из представителей многочисленных надзорных органов. А потому строил он быстро и решительно, несмотря на то, что изредка возникали курьезы вроде злополучного «пуза Совкова». Он действительно был габаритным человеком, и многие служащие с интересом ждали момента его посадки в служебный автомобиль. Бедная «Волга» мгновенно получала постоянный крен на правый борт, что почему-то чрезвычайно потешало любопытствующую публику.