– Настолько прекрасно? – позволил себе колкий вопрос Гастон, кидая непонимающие взгляды на изящного мужчину, что сейчас лично раскладывал еду по блюдам и наливал вино.
– Как и ты. – когда мужчина успел приблизиться к охотнику настолько – последнему было непонятно, но его обжигающе-возбуждающий шёпот раздался прямо над ухом брюнета. – У него потрясающий запах, не находишь?
От голоса Рудольфа прямо над ухом по телу пленника побежали стайки мурашек. По-юношески стройный граф меж тем был привлекательным, зрелым мужчиной. Его взгляды, мелькающие изредка улыбки, плавные, грациозные движения – всё это цепляло Гастона, влекло к Рудольфу словно магнитом. «Зверь», – пронеслось в мыслях пленника, когда он осторожно касался кромкой собственного бокала бокала мужчины, что сидел рядом с ним и завлекающе улыбался, не сводя с Гастона свой обжигающий, проникающий в самую душу взгляд. – «Хищник».
Рудольф вёл свою охоту со знанием дела – он скользил вокруг и около, не переходя в нападение, но удерживая свою жертву, не давая ей сбежать от себя. Неотвратимый, безмерно нежный и пленительный, он и в самом деле был прирождённым хищником, а изредка показывающиеся клыки лишь подтверждали это. Граф оказывался к Гастону всё ближе и ближе, то шепча у него над самым ухом, то почти касаясь губами его губ, ловя на себе приятно изумлённые взгляды, жадно принимая каждую улыбку, каждую секунду смеха своего пленника, готовясь сделать шах и мат, закончив эндшпиль (1), но он выжидал, он готовился к этой атаке, подбирая слова так, чтобы лишь больше заинтриговать своего пленника.
За лёгкими, совершенно бессмысленными разговорами они окончили ужин, выпили по несколько бокалов вина. Гастон расслабился и почувствовал себя, наконец, в некоторой безопасности. Рудольф же уже полулежал, полусидел на подушках, набивая длинную, тонкую трубку табаком и с опаляющей нежностью смотря на брюнета. Его изящные пальцы легко справились с этим делом, а губы вскоре зажали прикус (2), пока граф подносил к табачной камере (3) длинную, каминную спичку и раскуривал табак, ароматный дым которого тут же смешался с запахом вина и благовоний, окончательно вскружив голову Гастону. Он смотрел на то, как чувственные губы графа обхватывали конец мундштука, слегка его словно бы посасывая, затем приоткрываясь и выпуская в воздух сизый, густой дым, который обволакивал и охотника в том числе.
– Не хочешь попробовать? – сладко прошептал граф, едва касаясь собственными губами губ брюнета и смотря прямо ему в глаза, разгоняя всё новые и новые стайки мурашек.
– Я не курю, – тихо, смятенно отозвался брюнет, глядя на графа и понимая, что готов соблазниться любым его предложением сейчас.
– Но у тебя расширены зрачки. Значит, тебе нравится запах. Почему бы не попробовать на вкус? – вместе с дымом выдохнул Рудольф. И сизые, ароматные струи дыма очертили его лицо словно бы тончайшая шёлковая материя.
Протянув к губам Гастона трубку, граф с улыбкой следил за тем, как он делает несколько робких затяжек и начинает тяжело кашлять, но затем всё же берёт трубку и самостоятельно несколько раз затягивается. Взгляд Гастона постепенно становился всё более затуманенным, а по щекам ровным слоем разлился горячий румянец. Тело его словно бы зажило отдельной жизнью, пересытившись едой, вином, а от странного табака ему стало невероятно легко, хотя жар возбуждения и начал сковывать его тело. Отложив трубку, охотник принялся буквально пожирать взглядом графа, следя за тем, как чёрный атлас скользит по телу мужчины, как едва заметно бугрятся его мышцы. Облизнув пересохшие губы, брюнет скользнув взглядом по стройным ногам мужчины. Словно сорвавшись с цепи, он склонился и принялся целовать изящные лодыжки, придерживая их чуть дрожащими от нетерпения руками, прислушиваясь к участившемуся дыханию и едва слышным, хриплым стонам. Ему хотелось целовать эту нежную, тёплую кожу вновь и вновь, касаться, сжимать в своих объятиях Рудольфа. Он был опьянён внезапно нахлынувшими чувствами, был пьян от близости мужчины, но ничего не мог с собой поделать. Сладкие вздохи Рудольфа сопровождались ласковыми улыбками – мужчина готов был умереть от удовольствия и счастья, ведь Гастон целовал его добровольно, пусть и с некоторой помощью афродизиака.
Когда же поцелуи брюнета дошли до колен графа, тот метнулся вперёд, подобно хищнику, опрокидывая Гастона на подушки, принимаясь исступленно целовать его лицо, то и дело касаясь приоткрытых, чуть влажных губ, стягивая с Гастона одежду. Поддавшись страсти, подпитанной куда как более ласковыми и тёплыми чувствами, они льнули друг к другу, жадно соприкасаясь губами. Оставив брюнета без одежды, хозяин особняка нетерпеливо отпрянул, развязывая пояс халата. Замерев, чуть приподняв голову, пленник наблюдал, как соскальзывает блестящей волной чёрный атлас халата, лаская нежную кожу мужчины, очерчивая его тело. Судорожно облизнув губы и приняв сидячее положение, мужчина принялся чуть оглаживать рельеф его торса, касаясь губами груди, напряжённых жемчужин сосочков, изредка принимаясь ласкать их кончиком языка. Судорожный, сладкий стон сорвался с губ оборотня, когда он запрокинул голову. Жидкий шёлк волос мягко переливался в свете камина и свечей, что уже готовы были потухнуть.
Не переставая ласкать своего хозяина, следя за тем, как напрягается, наливается кровью его плоть, он всё больше изнемогал, желая быть ближе, чем сейчас. Теснее, чем кожа к коже. Чувствовать друг друга, быть продолжением друг друга, слиться в единое целое.
– Нравится? – раздался хриплый, надтреснутый шёпот над ухом Гастона, отрывая его от груди графа.
Подняв абсолютно затуманенный удовольствием взгляд на хозяина, мужчина кивнул, огладив грудь хозяина особняка вновь.
– Тогда я знаю, как сделать ещё лучше, – прошептал Рудольф, нежно коснувшись губами ушка мужчины и чуть прикусив его, вызвав очередную дрожь желания и возбуждения.
Осторожно развернув мужчину, Рудольф поймал его изумлённый взгляд в зеркале и довольно, мягко улыбнулся. Зеркало во всю стену позволяло им видеть друг друга целиком, каждое действие, каждое едва уловимое телодвижение, становящееся явным благодаря пляске огня в камине. Осторожно прижав Гастона спиной к своей груди, Рудольф чуть огладил его соски, наблюдая за лицом своего пленника, как оно искажается от удовольствия, как он прикрывает глаза, как губы его размыкаются в сладком стоне. Ладони графа оглаживали тело брюнета, прикасаясь везде, где удовольствие было особенно острым, отчего создавалось ощущение, что он касался абсолютно везде, заставляя стонать и изгибаться в своих руках.
Из-под прикрытых век пленник видел, как сверкают глаза Рудольфа, как его пальцы начинают скользить по плоти охотника, затем обхватывая тесным кольцом и принимаясь ласкать по всей длине, вырывая всё новые и новые, чувственные вздохи из груди мужчины. Губы графа заскользили по плечам пленника, слегка прихватывая кожу, позволяя прикоснуться и языку в том числе, обжигая горячим дыханием. Тела их горели от нетерпения. Оба понимали, что эта прелюдия затянулась, но оторваться друг от друга не могли. Гастон чувствовал спиной, как бешено колотится в груди сердце его хозяина, хотя с виду его спокойный и величественный, словно прекрасный король прошлого, Рудольф и казался безразличным. Но взгляд!.. Взгляд пылающих точно два маленьких солнца глаз мужчины обжигал, доставляя безумное удовольствие, врываясь в душу, вырезая там свои инициалы, и душа Гастона не сопротивлялась. Напротив, рвалась к его рукам, моля о том, чтобы вечно принадлежать ему.
Чуть подаваясь бёдрами навстречу руке Рудольфа, Гастон запрокидывал голову ему на плечо, растворяясь в этом удовольствии, отдавая всего себя. Довольно улыбнувшись, граф скользнул ногтем по набухшей головке плоти, вырвав один из сладчайших стонов из груди своего пленника. Горячее семя выплеснулось ему на руку, тяжёлыми каплями стекая по ладони. Осторожно приподняв ногу мужчины, граф принялся смазывать его же семенем тесное отверстие, подготавливая, не желая причинять лишней боли в этот вечер, в эту ночь, когда за окном стрекотали сверчки, а звёзды на небе словно бы специально замерли, сверкая и подмигивая, подбадривая их, спаивая их сердца воедино. Гастон видел, как пальцы мужчины проникают в его задницу, чуть растягивая. Он чувствовал их в себе теперь особенно остро. Чувствовал, как Рудольф чуть разводит их, раздвигая горячие стенки заднего прохода, отчего волны удовольствия и боли накатывали одна за другой. Чувствовал, как они скользили в нём, и лишь острее от того, что видел, как погружались в тесное отверстие уже три пальца графа.
