Фрезер подался к Зое, будто понимание всего этого сделало предметом его желаний и ее. Его лицо, страстное и в то же время робкое, внезапно стало совсем детским. Давно научившаяся уклоняться от подобных порывов, Зоя скользнула мимо него и остановилась в дверях. Удивленный, Фрезер оглянулся, отыскивая ее взглядом.

– Если я вдруг наткнусь на ответ, я расскажу тебе, – просто сказала она. – А ты должен рассказать мне. Обещай.

– Обещаю, – ненадолго задумавшись, кивнул он.

С тем он и остался в классе – судя по выражению лица, не понимая, что случилось (или, наоборот, не случилось) меж ними минуту назад.

Вернувшись в башню, Зоя поднялась наверх, оставила в своей комнате мантию и снова спустилась вниз – взглянуть, не прибралась ли кухня сама собой. Нет, чуда не произошло, но что-то в хаотических душевных порывах Фрезера никак не покидало ее мыслей, а кухонный хаос отражал эти душевные порывы, как зеркало. Резко развернувшись, она вышла наружу и двинулась через школьные земли, почти не замечая ни тихих садов, ни лужаек, ни кривого дуба, ни дремлющих камней. Она шла вниз, пока не заметила громаду парового трамвая, довезшего ее до подножья холма. Здесь, на шумной набережной, она вновь пошла пешком – по древней булыжной мостовой, мимо доков, рыбных рынков и всевозможных лавок, – пока не достигла дверей под рисованной вывеской с улыбающимся ликом солнца в хороводе голубых лилий. Надпись на вывеске гласила: «Веселый Рампион». Зоя вошла внутрь.

Чейз Рампион протирал бокалы за стойкой бара. Увидев Зою, он улыбнулся, точно солнце с вывески – ласково и дружелюбно. Золотые лучи нечесаных кудрей обрамляли его лицо, точно лепестки – подсолнух. Зоя прошла за стойку, обвила рукой его шею и поцеловала Чейза, чувствуя себя иссушенным жаждой странником, набредшим на нежданный родник посреди пустыни. К тому времени, как она наконец отпустила его, слово, засевшее в голове, вновь встало на свое место и обрело привычный, знакомый смысл. Немногочисленные посетители за маленькими деревянными столиками зафыркали от смеха. Усмехнулся и Чейз – как только обрел дар речи.

– И тебе доброго утра, любовь моя. Что это значило?

– Не хочу об этом, – ответила она, подсаживаясь к нему поболтать – обо всем на свете, только не об этом.

Вернувшись в башню, она обнаружила на кухонном столе, рядом с покрытой засохшей коркой сковородой, записку от придворного барда.

День спустя она вновь отправилась вниз по склону холма, на сей раз в противоположную сторону – вдоль реки, к замку Певерелл. Под школьную мантию были надеты лучшие из ее шелков – длинная юбка, блуза и цветастый газовый шарф в тон листьев дуба, умиравших и вновь оживавших на ткани мантии.

«У меня есть несколько предложений, – писал Кеннел изящным старомодным почерком, – касательно того, что вы могли бы исполнить во время официального ужина в честь герцога Гризхолда. Возьмите с собою арфу».

Он встретил ее в небольшой аванложе, примыкавшей к галерее для менестрелей. Десятки лет тому назад Кеннел сам учился в Школе-на-Холме, затем начал преподавать в ней, но длилось это лишь до тех пор, пока нежданный случай не свел в могилу придворного барда короля. Обычай, принесенный в Бельден самим Декланом, требовал состязания между всеми бардами, желающими занять эту должность. В те бурные времена, когда Деклан подал в отставку, оставил двор короля Оро и основал школу, за право занять его место развернулась неистовая борьба, вошедшая в легенды. Число превзойденных Кеннелом тоже вполне годилось для легенд: за право занять одну из высочайших придворных должностей сошлись потягаться барды со всего королевства, а тех, кто явился лишь посмотреть да послушать, и вовсе было не счесть. Он спел лишь одну песню, и все прочие опустили инструменты, признав поражение. Либо струны их арф разом лопнули – все до единой. Либо Кеннел пел и играл сорок дней и сорок ночей, одолевая соперников одного за другим, неизменно утирая им нос и отправляя собирать пожитки. Подробности зависели от того, какую балладу слушать. Ныне он постарел, но не утратил бодрости и сил, синева его глаз могла бы поспорить яркостью с его длинной ярко-голубой мантией, а короткие, цвета слоновой кости волосы оставались жесткими, как пружины, и начинали курчавиться, стоило ему забыть постричься.

– Благодарю вас за то, что пришли, – с теплой улыбкой сказал он.

Он тоже принес с собой арфу – инструмент, легендарный сам по себе. Считалось, что неограненные самоцветы, украшавшие ее раму и резонатор, упали с арфы самого Деклана в миг его смерти. Затем они разбрелись по всему королевству в карманах воров и коронах королев, и пережили множество необычайных приключений, пока волею случая или сказаний не обрели приют на арфе Кеннела.

– Для меня это высокая честь, – ответила Зоя, усаживаясь на скамью рядом с ним.

В этой комнате музыканты ожидали своего выхода к публике или настраивали инструменты. Казалось, струны вынутой из чехла арфы тихонько дрожат, откликаясь на эхо множества нот, копившихся здесь сотни лет.

– Да, – с готовностью согласился старый бард, – так и есть. Но ваш талант так чудесен и редок, что я сделаю все возможное, дабы вновь услышать ваш изумительный голос. У вас уже есть мысли о том, что вы хотели бы спеть для герцога?

– Думаю, что-нибудь о Гризхолде. Но что именно…

Зоя покачала головой, догадываясь, что выбор уже сделан за нее.

– Да, – сказал Кеннел. – Да-да, безусловно, о Гризхолде, – он ненадолго умолк в притворных колебаниях. – Вот я думаю: не приходило ли это и вам на ум само собой? «Поединок соколов». Два жениха, два соперника в борьбе за руку и сердце герцогской… э-э… правда, баллада именует его королем, как оно и было в те времена… словом, за руку и сердце дочери короля Гризхолда. Вы знаете эту балладу?

– Конечно. За право ухаживать за ней они устроили состязание соколов. Чей сокол первым вернется с добычей, тому и достанется принцесса. Чудесная песня. Кружится, вьется, будто те самые соколы в небе, кричащие о том, чего не видят с земли их хозяева – о том, что там, вдалеке, принцесса стремительно скачет прочь, бежит из замка со своим настоящим возлюбленным, – коснувшись струн арфы, Зоя с сомнением добавила: – Но вы не думаете, что эта баллада может оскорбить герцога? Учитывая, что возлюбленный принцессы дает ее отцу крайне резкую отповедь, когда тот настигает беглецов, чтобы вернуть дочь назад…

– Оскорбиться такой безделкой? Это же пустяк, чистая фантазия, а ваш голос превратит ее в настоящее чудо, в сверкающую драгоценность из гризхолдского прошлого, – Кеннел вновь сделал паузу. – Конечно, остается еще вопрос различных концовок. Какой вариант вы предпочтете?

– Мой любимый, – ответила Зоя в лад его замыслу, – тот, где соколы, в кои-то веки вспомнив о том, что язык птиц есть язык любви, летят в противоположную сторону и сбивают злокозненных знатных женихов со следа влюбленных.

– Да, – радостно воскликнул Кеннел, – это и моя любимая концовка!

– Хотя и долгие мрачные ноты той концовки, где женихи рубят избраннику принцессы голову, мне тоже очень и очень нравятся.

– О, нет. Только не это.

– Да. Слишком уж мрачно.

– Возможно, как-нибудь после. Хотя, – Кеннел понизил голос, будто опасаясь, что благородные гости услышат его, – я и сам так люблю эти ноты. Но подходящая для них оказия выпадает так редко…

Зоя улыбнулась и так же негромко ответила:

– Мы можем спеть ее вместе, сейчас. Зал пуст, а стражи никому не расскажут.

Настроив арфы, они заиграли и запели эту балладу, сложенную сотни лет назад песнь с несчастливым концом, скорее всего, приближенным к правде жизни настолько, насколько это вообще в силах барда.

Не успели они приблизиться к сему печальному концу, как вдруг парадный зал откликнулся зловещим контрапунктом – голосами, смехом, восклицаниями, великим множеством шагов, частью замедлившихся, частью простучавших частую дробь по целой паутине направлений. Все это, смешиваясь воедино, звучало громче и громче. Раздосадованный и озадаченный, Кеннел опустил ладони на струны, подавая знак замолчать. Жалея о неспетой концовке, Зоя неохотно опустила арфу, последовала за Кеннелом на галерею, и оба взглянули вниз сквозь резную дубовую балюстраду.