Однако сон длился наяву. Лицо выглядело даже лучше, чем при жизни: морщины на щеках разгладились, видно, ему уже вставили обратно искусственные челюсти, нос явил аристократическую горбинку… и эта пугающая чистота лба. Всем своим видом муж утверждал благородство, вызывая щемящее чувство глубокой потери и удивление, почему при жизни я не испытывала к нему такой же удушающей любви, считая, что просто привыкла, тогда как именно с ним, а не с кем-то другим, была безмерно счастлива. С его смертью мне открылось многое, чего я прежде не понимала. Если бы повернуть время вспять хотя бы на минутку, чтобы попросить прощения. Нет, не так. Я и при жизни любила его сильно, но, помня отрицательный опыт первого замужества, не хотела показывать. Опять не так. Мне хватало того, что любит он. Теперь невысказанная любовь жжёт мне сердце, она будет длиться, пока я живу и, надеюсь, не умрёт вместе с телом. Возможно, там любящие души притягиваются – вот единственная мечта, которая меня согревает.

Фигуры в белых халатах выражали сдержанное ожидание, и я аккуратно опустила скорбную ношу на ледяное железо каталки. Всё. Большая и лучшая часть моей жизни, если не вся жизнь, прожита, к тому же, как я только что убедилась, жизнь, вопреки устойчивым иллюзиям, конечна. Масштаб этой катастрофы настолько огромен, что разум не в состоянии его охватить и застревает на разной ерунде. Назойливо вертелась мысль: кто же теперь по утрам будет варить мне овсянку?

Комом в горле стояла горечь событийной беспардонности: ограбили средь бела дня, забрав самое дорогое и невосстановимое. Я стану ходить по магазинам, разговаривать с людьми, пить вино, а Кирилл не будет – он на другой планете. Когда сомнений больше нет, мозг, защищаясь от боли, ищет новую зацепку – пробует игру в неверие: мол, это происходит не с тобой и, если крепко зажмуриться, всё вернётся на свои места. Но нет, картинка не восстанавливается, тогда приходит бунт отчаяния и только потом – смирение, надо покориться судьбе, дожить отпущенное без надрыва, по возможности даже с удовольствием, думать и делать, что хочется. Отныне я одинока и совершенно свободна.

От чего? Зачем? На склоне лет…

Оба мужа ушли прежде меня. Некому пожаловаться, не от кого ждать сочувствия. Неужели я так плоха, что не заслуживаю утешения? Чувствую настырную потребность разобраться, что, собственно, представляет собой жизнь вообще и моя в частности? Так бывает: прочтёшь в умной книге непонятную фразу и начинаешь копаться в словарях, пока не доберёшься до сути, будто от этого зависит что-то очень важное. Что – уже не существенно, главное решить задачку, свербящую мозг.

Как получилось, что я осталась одна? Детские привязанности растеряла, наперсниц юности не приобрела: не то чтобы меня не любили, но интуитивно сторонились – слишком большой начальник отец. Институтские знакомства быстро зачахли – на втором курсе выскочила замуж, родила, экзамены сдавала экстерном с разными группами. Почитатели таланта первого мужа растворились в воздухе после его гибели. Из близких уму и сердцу людей многие уже закончили свой земной путь. Загибаю пальцы – шестеро за каких-нибудь десять лет. Вирджиния Вулф сначала собиралась убить героиню своего романа «Миссис Дэллоуэй», но потом раздумала: «Придётся убить кого-нибудь другого». Герои моей жизни постепенно уходят сами, скоро уйдут последние, и не останется свидетелей моей жизни. Может, меня и не было? Размножайтесь люди, пока есть возможность, дети станут нас вспоминать, даже если при жизни мы были им мало нужны. Избитый парадокс: ценить начинаешь, только потеряв.

Когда умерла милая моему сердцу хостинская подруга, я долго не могла привыкнуть, что больше не с кем пойти на концерт, обсудить фильм или распить бутылку сухонького. Годами выработанные привычки, общие интересы, ласкающие душу связи – со всем придётся расстаться, спрятав дорогие тени за плотно закрытыми шторами, словно этих людей никогда и не было. Долгая жизнь – череда потерь. С этим надо примириться.

Над теми, кто остался, усердно поработало время – они проглочены жизнью, не важно, карьера это, семья или болезни. Странно: если человек убил другого человека, то это преступление, а если человека убило время – это нормально. Предусмотреть убийство ради прочности конструкции – и за это надо благодарить Бога? Мог бы придумать что-нибудь помилосерднее. С другой стороны: неотвратимость смерти, которую живые считают высшей несправедливостью, обеспечивает преемственность жизни.

Самый близкий человек – институтская подруга Тина, она серьёзно больна, но мужественно сопротивляется. Созваниваемся редко: что можно сказать за несколько минут по междугородней телефонной связи? Хорошо, с Интернетом появился скайп, хотя ощущения живого контакта всё равно нет. Но иногда даже случайный звонок, врываясь в трясину безмолвия, помогает не задохнуться от тоски.

Не всякое общение радует. Приятельница Софа, пустая тётка, выискала тариф с неограниченным временем разговора и мелет по мобильнику часами, до полного моего изнеможения, с мельчайшими подробностями толкует случаи из жизни незнакомых мне людей, пытаясь вовлечь в анализ их поступков. Я перебиваю:

– Сегодня ела удивительно вкусные сливы, они поздно созревают, любят солнце и называются…

Но Софа, подхватывая тему, инициативу не уступает:

– Жена племянника моей соседки пару лет назад проглотила сливовую косточку, и ничего, выжила. Он привёз эту девку из провинции в трёхкомнатную московскую квартиру, где она неплохо устроилась, подчинила своим замашкам свекровь…

И понеслось…

Сказать «заткнись» – обидится. Кладу трубку рядом на диван, беру журнал и время от времени выкрикиваю: «Ну, да!» И вдруг становится жаль Софу, которую забыл отметить Бог и сильно покорёжил склероз. Возможно, мне только кажется, что я управляю своими мозгами, а сама недалеко от неё ушла?

Включила без звука телевизор, прогнала по основным программам – как обычно везде реклама и стреляют, а Софа уже рассказывает в подробностях, как лечится в шикарной клинике, где лекарства бесплатные, а оперироваться посылают в Израиль – муж Софы какой-то мелкий клерк в администрации президента. Софа любит кокетничать с темой «Ах, вдруг я умру!». Умрёшь, конечно, куда денешься.

Всё в нашем мире непредсказуемо. Пойдёт дождь или выглянет солнце, богатый измается тоской, а нищий станет богатым, гений пожалеет, что родился, дурак обретёт блаженство, святой упадёт в бездну и разбойник покается. Несчастья можно избежать, а радость поймать на лету или потерять на ровном месте. Всё может быть или не быть, и только смерть обязательно случится. Желать жизни вечной абсурдно по сути, но Софа, похоже, верит в бессмертие. Почему нет? Бессмертие исключено только здравым смыслом, считал Набоков. Здравый смысл обошёл Софу стороной.

Жутко представить мир, в котором плодятся живущие вечно. Даже долголетия нужно бояться как огня. Куда девать стариков, чем кормить? В больницах не останется места для молодых. Войны, ненависть, пороки возрастут в геометрической прогрессии. От эпохи к эпохе человек не улучшается и нравственность становится только хуже. Это уже не Вавилон, который можно обрушить, и не грехи, смытые всемирным Потопом. Останется только взорвать планету, где обустроились непотопляемые, неудушаемые, в огне не горящие себялюбцы. Сюжет для Спилберга.

Бессмертия у смерти не прошу… Бог заложил его лишь в два существа – Адама и Еву, созданных для оживления декорации райских кущ. Возможно, на большее Он не рассчитывал. Но парочка искусилась, оказалась за пределами эдема, лишилась льгот, потеряв право на вечность, и была вынуждена размножаться, чтобы продлить свой образ, проще говоря, жизнь. Но уже не райскую. Построение рая на земле невыполнимо, иначе нужно отсечь всех, кто недостоин. Большевики, укравшие постулаты у христианства, в том числе «игольное ушко», говорили, что в светлое будущее «чужих» не возьмут. Чем не нацизм? На этом фоне неравенство, так раздражающее либералов, более гуманная идея.