Ты упрямо качаешь головой. Ты пытаешься скрыться от его взгляда. Сказать что?

— Скажи, что я умерла, мам, — ты смотришь мимо Малфоя в угол спальни и, наконец, видишь меня.

========== часть 11 ==========

На несколько минут Малфой перестаёт для тебя существовать. Исчезает всё вокруг. Всё, кроме меня. Осознание случившегося врывается внутрь, словно цунами, и ты не успеваешь сгруппироваться, не успеваешь набрать воздуха в лёгкие. Безмолвно задыхаешься, пока тени воспоминаний оживают в уме, оседая волной ноющей боли.

Весь мир блекнет, и остаюсь только я. Маяк, который держит тебя в сознании. В сознании ли?

Только я, долговязая девочка-подросток с длинными волосами медного цвета и обилием веснушек на бледном лице. Которая смотрит на тебя с тенью улыбки.

Такой ты представляешь меня в мои четырнадцать. Я росла и изменялась в твоём воображении, становясь выше и статней. У меня даже начала формироваться грудь.

Ты больше не чувствуешь мужских рук на своей коже, не слышишь, как он зовёт тебя.

Ты, наконец, всё вспомнила. До конца. Наконец осознала.

Я указываю взглядом на Омут Памяти, находящийся у кровати, и ты также вспоминаешь, что спрятано в моей комнате. Флаконы с воспоминаниями, вшитые в мистера Пуговку, моего любимого мишку. В тот день, когда ты оставила последнюю память обо мне внутри маггловской потрёпанной игрушки, ты в последний раз зашла в свою старую детскую — нашу детскую. После чего на долгие годы запечатала двери с рисунком единорога. С рисунком, который ни рука, ни палочка так и не поднялись сорвать.

После похорон ты завалила себя работой в Министерстве, чтоб не оставалось сил думать ни о чём другом. Не оставалось сил винить себя. Помогало слабо. Работа не просто казалась — она была глупой и бесполезной. Ты перелопатила всю отчётность в отделе, упорядочив её. Затем возобновила попытки по активной работе над внесением изменений в законодательную базу по регулированию прав существ. Безуспешно. На тебя смотрели с жалостью, но та вскоре сменилась раздражением.

Чтобы не сойти с ума, ты вновь вернулась к бумажной работе, благо её всегда было в избытке.

Несмотря на то, что ты возвращалась домой непозволительно поздно, а уходила ни свет ни заря, всё равно не удавалось забыть. Забыть всё, что произошло. Перестать винить себя. Грызть изнутри до состояния злости. Ненависти за то, что не уберегла. Что приняла ряд неверных решений, которые привели к тому, к чему привели.

Мириады возможных цепочек событий мелькали в твоей голове каждую бессонную ночь, накладываясь друг на друга.

Что, если бы ты призналась Гарри в любви, когда ему было пятнадцать? Когда сжимала в руках его израненную ладонь, сдерживаясь, чтобы не пройтись языком по врезавшейся в кожу надписи «Я не должен лгать». Что, если бы он не влюбился в Джинни? Что, если бы ты переспала с ним в палатке? Не оттолкнула его рук, когда он стал гладить твою шею во время танца? Тогда у вас с ним родился бы другой ребёнок. Меня не было бы, я бы не умерла. Что, если бы ты не стёрла родителям память, не отправила в Австралию? Вы с отцом не жили бы в маггловском районе, где со мной произошло то, что произошло.

Что, если бы ты отдала Живоглота Молли с Артуром на время беременности, как они и просили, вместо того чтобы изобретать заклинание магического шара, делающее полукниззла безопасным для младенцев? Может, тогда вы с моим папочкой так и не забрали бы кота обратно у его родителей, когда я подросла. Что, если?.. Миллионы подобных вариаций мелькали в голове, пока ты безуспешно силилась уснуть. Хроноворот на третьем курсе… что, если бы тебе удалось как-то сохранить его? Или умыкнуть ещё один из Отдела Тайн на пятом. Что, если бы ты не поддалась на увещевания Рона и не решилась завести ребёнка? Сделала бы аборт, подала на развод, переехала в Австралию… Тот факт, что ты на самом деле никогда меня не планировала, ещё сильнее заставлял тебя ненавидеть саму себя. Злиться за то, что допустила мою гибель. Винить-винить-винить…

Папа пил несколько месяцев с дядей Джорджем, а тебе было всё равно. Ты практически не бывала дома. Ночами ты смотрела на моего пьяно храпящего в постели отца и не понимала, почему решилась выйти за него. И вновь винила себя. Кого же еще? Только ты была ответственна за всё, что произошло.

Цепочка неверно принятых тобою решений превращалась в ряд доминошек, валящих друг дружку под действием силы земного притяжения. Первая ошибка — первое неверное решение — опрокинуло одну и потянуло за собой последующую.

И вот всё рушится к чертям, а ты не в силах остановить.

Ты смирилась с тем, что практически не способна спать. С четырёх утра ты готовила папочке Рону еду на завтрак и ужин, впопыхах перекусывая сама. Твой аппетит пропал со дня моей смерти, и ты, скорее по привычке, иногда жевала тост или яблоко. К семи ты отправлялась в Министерство и находилась в архиве до одиннадцати вечера. Даже по выходным. Затем приходила домой, мыла посуду (обязательно вручную) и смотрела в потолок до рассвета, слушая мерное сопение моего папы.

Через четыре месяца, когда истощение достигло своего апогея, ты начала замечать, что непроизвольно отключаешься на несколько минут во время работы. Это происходило из-за того, что организм категорически требовал сна. Тогда и появилась я.

Вечерами, когда твой муж уже спал, а ты, наконец, возвращалась с работы через камин, тебя начала встречать рыжеволосая одиннадцатилетняя девочка. Ты улыбалась и обнимала свою маленькую дочурку, наконец спокойно засыпая в кресле или на диване в гостиной. Утром я исчезала, а ты снова изводила себя вопросами. Со временем ты перестала различать, какая реальность настоящая. Та, в которой я встречаю тебя с работы, или та, в которой меня на самом деле нет.

Чем сильнее твой организм восстанавливался, тем сложнее было объяснять моё присутствие. Почему я здесь? Почему не в школе? Почему только ты меня видишь? Твой мозг слишком сложно обманывать, а значит, пришлось приспособиться.

Гарри и многочисленное семейство Уизли старались лишний раз не напоминать тебе о случившемся (за что им огромное спасибо), но полные боли и сожаления глаза всё же выдавали их с головой.

Через полгода после моей смерти папочка взял себя в руки и полностью перестал пить. Кажется, тренер поставил ему ультиматум, и это помогло. Вы и до моей смерти не особо общались, но сейчас скорее напоминали едва знакомых сожителей, нежели супругов. И всё это было к лучшему. Лишние напоминания о случившемся были ни к чему. Без них можно было поддерживать иллюзию того, что я всё ещё жива.

Постепенно общение с людьми становилось в тягость. Только отчёты, готовка спортивного питания и уборка в доме. Везде, кроме моей спальни.

Ты научилась отлично врать самой себе. Врать о том, что я в школе, а на зимних каникулах гощу у подруг. Ты ведь и сама частенько гостила у Уизли с тринадцати лет, верно? А значит, всё было логично и правдоподобно. Сложнее летом. Тебе нужно было внушать себе, что я провожу каникулы в Норе.

Постепенно я настолько укоренилась в твоём сознании, не давая окончательно слететь с катушек, что пришлось говорить о себе в третьем лице, дабы лишний раз не провоцировать тебя на размышления. Вскоре я начала называть папу Роном, а себя по имени, и мы с тобой зажили в гармонии. Тревоги и общая неудовлетворённость жизнью никуда не делись, но постепенно ты научилась находить этому иные причины и объяснения. Жить с этим, не отрицая потребности в питании и сне. Твой гениальный разум справился с проблемой. Нашёл выход. Способ обмануть саму себя в попытке относительно нормально существовать.

А потом ушёл отец.

Неясно, как он вытерпел с тобой почти четыре года, но всё же. Как истинный гриффиндорец, он нашёл в себе силы освободиться от оков несчастливого брака, который окончательно сломался, когда умерла я — единственный цемент, державший вас вместе. Первое время он существовал рядом просто по инерции, самостоятельно справляясь с потерей ребёнка.