© Зверев С.И., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Небо было низкое, тяжелые дождевые тучи ползли, казалось, цепляясь за верхушки деревьев. Жара мгновенно сменилась прохладой, потянуло дождевой свежестью, зашевелились придорожные кусты и ветки на чахлых деревцах склона высоты 71,8. Если дождь и не пойдет, то немецкая авиация все равно сегодня не налетит. Значит, есть время для укрепления позиций.

Командир батальона майор Парамонов шел с командирами подразделений по позициям, где кипела работа. Углубляли и укрепляли развороченные взрывами или засыпанные окопы, восстанавливали блиндажи и огневые точки. За шесть дней боев высоту несколько раз перепахивали бомбами немецкие самолеты, с закрытых позиций била тяжелая немецкая артиллерия. Стреляли танки, минометы, но высота оживала каждый раз, когда враг шел в атаку.

Сейчас комбата хотя бы не тяготили раненые, отправленные в тыл на тех машинах, которые привезли боеприпасы. Но легкораненые почти все остались в строю. Примером для многих был старший политрук Васильев. Раненая кисть левой руки начала распухать и темнеть под повязкой. Военврач, приезжавшая с машинами, осмотрела руку политрука и категорически велела ему отправляться в санбат. Может начаться гангрена, и тогда не спасти руку.

Но Жорка Васильев, молодой парень, бывший студент, парторг факультета Краснодарского пединститута, только поблескивал темными глазами и, упрямо стиснув зубы, застегивал гимнастерку. И когда военврач, молодая энергичная женщина, пригрозила политруку, что доставит его на лечение под конвоем, он вдруг стиснул ее руку здоровыми пальцами правой руки и посмотрел в глаза таким взглядом, от которого даже у врача с пятнадцатилетним стажем похолодела спина.

– Я останусь все равно, вы должны понять, – шептал ей Жорка, оглядываясь по сторонам, не слышат ли бойцы. – Я сейчас для них всех не менее важен, чем пулеметы и пушки. Поймите, солдат не оружием силен. Он силен духом, верой в правое дело, которое защищает. Он силен пониманием того, что самое главное дело на земле сегодня и сейчас – защищать вот эту высоту. И все, ничего больше в мире не существует. И не будет существовать уже никогда, если он отдаст высоту врагу. Понимаете?

– Но есть же командиры, в конце концов, – прошептала в ответ военврач, поправляя очки. – Можно прислать другого политрука, из тыла, раз это так важно.

– Нет, – твердо ответил Васильев. – Это будет нечестно. Никто из нас на высоте не проживет больше двух суток. Все, кого вы сейчас видите, умрут. Здесь умрут, на этой высоте. У меня просто не успеет развиться гангрена, доктор. Уходите, уезжайте, здесь скоро начнется такое, чего вам не надо видеть.

Политрук говорил таким голосом, с такими интонациям, что военврач поднялась на непослушных ногах и огляделась по сторонам. Она видела солдат, командиров, а в голове звучали слова раненого политрука. И она видела перед собой еще живых, двигающихся людей. Они курили, смеялись, торопливо восстанавливали окопы и блиндажи, но они… они были уже мертвыми. Военврач сняла очки, тряхнула головой, отгоняя наваждение. Потерев уставшую переносицу, она снова надела очки и медленно пошла между окопами к машине. Она смотрела и молча прощалась с этими людьми.

– Лейтенант Лукьянов, – комбат показал рукой на линию окопов, – занимаете правый фланг. Ваш сектор обороны от ориентира «устье оврага» до ориентира «одиноко стоящее дерево». Борисов, ваш сектор…

Соколов шел последним за группой командиров, среди которых осталось только три офицера, включая и самого комбата. Взводами, в которых оставалось по десятку человек, командовали сержанты, ротами – лейтенанты, причем вон тот, Борисов, был техником-лейтенантом из роты обеспечения. Но сейчас не важна квалификация. Надо просто стрелять, вдохновлять бойцов. Надо просто удержаться на позициях роты, и все.

– Младший лейтенант Соколов! – комбат повернулся, ища глазами танкиста. – Ну, на тебя у меня особая надежда. Ты моя самая надежная огневая точка. Показывай свою позицию.

Внизу экипаж заканчивал выкапывать танковый окоп. Вот Бабенко завел двигатель, и танк плавно спустился в прямоугольную яму. Логунов повернул башню в одну сторону, в другую. Видимо, глубина была достаточной, и обзор тоже. Двигатель танка заглушили. Рядом пехотинцы помогали восстанавливать блиндаж, накатывая третий ряд бревен на крышу.

– Первая линия обороны, – Соколов показал на местности рукой, – от дороги соседа справа. Окопы в полный профиль с двумя блиндажами. Пулеметные гнезда: два на флангах вынесены вперед на шесть метров. Два пулеметных гнезда в линии окопов с возможностью фланкирующего огня. Огневые точки расчетов противотанковых ружей отнесены на десять метров назад. Окоп для танка – на второй линии обороны в ста метрах.

– Надо было в первой линии ставить, – устало посоветовал старшина с седыми прокуренными усами. – Бойцам спокойнее, когда такая громада под боком из пушки лупит.

– Сто метров, – повернулся Соколов к старшине, – это два броска гранаты. Прорвавшиеся в первые траншеи немцы все равно не смогут забросать танк кумулятивными гранатами, а танк сможет прикрывать позицию из второй линии. Сто метров – не расстояние для пушки и пулеметов. К тому же противник, выявив позицию закопанного танка, предпримет самые активные действия по ее уничтожению. В этом случае пехота прикрытия понесет неоправданные потери.

– Ладно, ладно, – махнул рукой комбат. – Мне тебя и так рекомендовали как грамотного командира с боевым опытом. Как твоя пехота, надежные ребята?

– Среди них красноармейцы, которые успели побывать в немецком плену, товарищ майор, – немного тише ответил Соколов. – Они понимают, что, независимо от причин, по которым каждый попал в плен, это все равно позор для советского солдата. И они рвутся смыть его кровью. Это красноармейцы, побывавшие в окружении, и партизаны из местного населения, которые видели, что несут фашисты нашей стране, ее народу. Они готовы умереть, но не пропустить ненавистного врага дальше. Это надежные бойцы, я им верю.

– Хорошо, Соколов, готовь позицию. Я думаю, сегодня немцы атаковать не будут. Они понесли большие потери в прошлый раз и без поддержки авиации или артиллерии не сунутся. Авиация сегодня не вылетит из-за погоды, а артиллерию им еще надо сюда подтянуть. Я тебе пришлю бойцов с маскировочной сеткой. Натянешь над танком. Всем командирам подразделений быть на КП батальона в 23.00 и доложить о готовности обороны. Все, выполняйте.

Козырнув, Соколов поспешил к своему танку. Без отдыха, вымотанные длительными переходами и почти беспрерывными стычками с врагом, танкисты снова оказались на передовой.

Десять дней назад Алексей получил приказ в составе ударной группы, в которую вошел его танковый взвод, выйти в тыл немцев в районе Бобруйска на временно оккупированной территории и разыскать штаб генерала Казакова. Приказ Алексей выполнил, хотя группа практически вся погибла. Он с одним своим танком все же разыскал штаб мехкорпуса генерала Казакова. И с остатками последней роты, что осталась со штабом генерала и партизанами, вышел к своим.

Вышли они удачно, ударив в спину наступавшей немецкой части в самый разгар ее атаки на укрепленную высоту 71,8. Удар пробивавшейся через линию фронта группы был своевременным. Атака захлебнулась, батальон получил передышку, подкрепление и боеприпасы. Танк Соколова и его сводное пехотное подразделение начальство оставило на высоте, к которой они вышли из окружения.

– Торопитесь, ребята, торопитесь, – подходя к своему экипажу, заговорил Соколов. – Немцы могут атаковать в любую минуту. Мы не знаем, какими они силами располагают, может, к ним подкрепление подошло.

– Да мы почти и закончили, товарищ младший лейтенант, – уверенно заявил командир башни Логунов, прихлопывая рыхлую землю на бруствере лопатой. – Сейчас только кустиков навтыкаем для маскировки да сухой травы набросаем, чтобы свежая земля не бросалась в глаза. Омаев! Зайди-ка спереди, следопыт, глянь, как мы со стороны смотримся.