— Поглядим. Жабий жир, вне всяких сомнений, полезен для больных глаз, но на сей раз он не помог, и я попробую мои собственные мази. Вдруг они помогут. — И прежде чем старик успел вставить слово, Марк обратился к Фионуле: — Принеси теплой воды и чистых полотняных тряпок. И зажги лампу. А ты, Эска, принеси мою шкатулку с лекарствами.

И, не сходя с места, пока мать держала больного мальчика на коленях, он приступил к делу: промывал, смазывал, перевязывал при свете лампы, которую держала рабыня, бросившая ради такого случая приготовление ужина.

Марк и Эска застряли в доме Дергдиана надолго. Обычно Марк начинал лечение, а потом оставлял комок мази, показывал, как пользоваться, и шел дальше.

Но на этот раз он изменил своей привычке. С такими запущенными глазами ему еще не приходилось иметь дела, к тому же нельзя было оставить без внимания и деда с его жабьим жиром… Словом, пришлось задержаться. Да почему бы, собственно, и не пожить здесь? С таким же успехом он мог найти или не найти орла в этом, как и в любом другом, селении.

Итак, он остался, и пребывание оказалось утомительным и скучным. Дни тянулись очень медленно, ему подолгу нечем было занять себя. После первой жестокой битвы за зрение мальчугана оставалось лишь ждать, — дальше был вопрос только времени. Дни поползли еще медленнее.

По большей части он сидел на пороге жилой хижины, смотрел, как работают женщины, и растирал засохшие плитки мази, а потом раскладывал мазь в маленькие свинцовые горшочки. Эска же уходил с охотниками или пас вместе с пастухами скот на кручах. По вечерам Марк беседовал с мужчинами, сидя у костра; обменивался разными историями со смуглыми торговцами из Гибернии, постоянно проходившими через деревню туда или обратно (между Гибернией и Каледонией шла беспрерывная торговля изделиями из золота и оружием, рабами и охотничьими собаками); терпеливо выслушивал старого Традуи, деда нынешнего вождя по материнской линии, — тот без конца рассказывал про охоту на тюленя, когда он и мир были молоды, а мужчины и тюлени были сильнее и свирепее, чем нынче.

Но сколько они с Эской ни слушали, они ни разу не услыхали ничего подозрительного, никаких намеков на то, что место и предмет их поисков находятся где–то поблизости. Раз–другой за эти дни в селении мелькнула фигура в черном — отрешенная от простой, сплоченной человеческой жизни племени, она сумрачно и зловеще нависала над селением, как Круахан нависал над равниной. Но в этом не было ничего особенного — друиды тут попадались повсюду, вне досягаемости для Рима, так же как повсюду попадались святилища. Друиды не жили среди племени, они скрывались отдельно от людей в туманной цитадели гор, в укромных долинах, в березовых рощах и в густом орешнике. Влияние их на деревни и укрепленные селения было огромным и ощутимым, но упоминать о них не полагалось, так же как и о местных богах и беспокойных призраках предков. Никто и никогда не упоминал также о захваченном орле. И однако Марк не хотел двигаться дальше, не убедившись, что зрение мальчика спасено.

И вот однажды вечером, вернувшись с Эской после вечернего купания в озере, он застал вождя на пороге главной хижины: сидя на корточках в окружении собак, тот любовно полировал тяжелое боевое копье с венчиком из орлиных перьев.

Марк присел рядом и стал следить за работой; ему живо припомнилось другое, боевое копье — с венчиком из сизых перьев цапли. Эска тоже наблюдал, привалившись плечом к косяку двери, вытесанному из рябины.

Наконец вождь поднял голову и поймал взгляд Марка.

— Это для праздника Новых Копий, — пояснил он. — Для пляски воинов в конце праздника.

— Праздник Новых Копий, — повторил Марк. — Когда ваши мальчики становятся мужчинами? Я слыхал про такой праздник, но видеть не видел.

— Увидишь в третью ночь, считая с сегодняшней, — в ночь рогатой луны. — Дергдиан опять принялся трудиться. — Будет великий праздник. Мальчики соберутся отовсюду, и отцы их с ними. Даже сын царя и тот должен явиться к нам, когда настанет время получать оружие.

— Почему? — Марк надеялся, что ничем не выдал вспыхнувшего любопытства.

— Мы — люди–тюлени, хранители Святилища, — Дергдиан поворачивал на коленях копье. — Мы — хранители жизни племени.

Выдержав паузу, Марк сказал как можно небрежнее:

— Так, значит. И что же, любой может стать очевидцем таинства Новых Копий?

— Нет, таинство видеть нельзя, оно совершается только между Новыми Копьями и Рогатым. Одним жрецам дозволено видеть Его и остаться в живых. Но торжества на открытом воздухе разрешается смотреть всем, кто пожелает. Они скрыты только от женщин.

— В таком случае, я, с твоего разрешения, непременно погляжу на праздник. Мы, греки, от природы любопытны.

На другой день поднялась суматоха. Приготовления к празднеству напомнили Марку его собственное этрусское селение перед началом сатурналий. К вечеру начали прибывать Новые Копья. Мальчики с дальних окраин владений эпидиев и их отцы, одетые в самые яркие свои одежды, ехали верхом на небольших прелестных лошадках; нередко сбоку бежали их собаки. Как странно, думал, разглядывая всадников, Марк, странно, что народ, бедный во многих отношениях, охотники и пастухи, которые не возделывают землю и ютятся в убогих земляных лачугах, украшают уздечки на своих превосходных породистых лошадях серебром, и бронзой, и коралловыми бляхами и застегивают плащи застежками–щитами из красного гибернийского золота.

Нахлынул в деревню и другой люд: торговцы и прорицатели, арфисты и барышники расположились лагерем на низких берегах озера, так что все пространство под стенами селения было черно от людей. Было очень весело и оживленно, походило на базарную толпу, только в еще большем количестве, и нигде Марк не замечал никаких признаков чего–то необычного.

Необычное было еще впереди.

Началось это на второй вечер. Мальчики, которым полагалось получать оружие, вдруг исчезли. Только что были тут, и вот их не стало. Селение опустело. Мужчины обмазали себе лоб грязью, женщины сгрудились вместе, причитая и раскачиваясь в ритуальном горе. Из самого селения и из укрепленной его части снизу доносился плач, и по мере того как вечерело, он становился все громче. За вечерней трапезой для каждого ушедшего мальчика оставили пустое место, наполнили рог и тоже оставили нетронутым, как оставляют их для погибших воинов на празднике Самхейна. В темноте долго еще раздавался женский плач по мертвым.

К утру пение и причитания прекратились, в крепости воцарилась необыкновенная тишина, в воздухе повисло ожидание. А к вечеру племя собралось на плоской площадке у озера. Мужчины стояли кучками, каждый клан отдельно: отдельно Лососи, отдельно Волки, отдельно Тюлени; в шкурах или в лиловых, шафранных и алых плащах, с оружием в руках. Между ними шныряли собаки. Женщины стояли в другой стороне; у молодых на голове были венки из цветов позднего лета: жимолость, желтый вербейник, белые вьюнки. И мужчины, и женщины то и дело оглядывались, бросая взгляд на закат.

Марк, стоявший поодаль вместе с Эской и Лиатаном, братом вождя, поймал себя на том, что и сам оглядывается. На западе небо все еще было золотым, хотя солнце зашло за холмы.

И вот сквозь кайму заката проглянуло бледное кривое перышко новой луны. Его заметила одна из девушек на женской стороне и издала странный и какой–то призрачный мелодичный крик, который сперва подхватили остальные женщины, а потом и мужчины. Откуда–то из–за холмов в стороне моря протрубил рог. Раздался не боевой резкий клич, а высокий, чистый звук — под стать бледному перышку, висевшему высоко в вечернем небе.

И, заслышав этот призыв, толпа распалась, и мужчины двинулись в ту сторону, откуда прозвучал рог; длинная неровная цепочка воинов шла спокойно и уверенно, оставив укрепленное селение на женщин, стариков и детей. Марк тоже пошел за ними, ни на шаг не отходя от Лиатана, как ему было велено; ему стало вдруг радостно сознавать, что среди этой чужой толпы он не один — Эска идет рядом, плечо к плечу.