То, что сын бросил журналистику, Виталий Александрович воспринял как оскорбление. У Макса был хороший слог, и писалось ему легко – только этим и заниматься! Старший Филимонов силился проявить понимание, ту самую толерантность, о которой ему столько приходилось рассуждать, и внешне их отношения с Максимом не особенно изменились – но только на взгляд постороннего, который не мог заметить, что при встречах отец больше не пытался сгрести старшего сына в охапку…

И все же именно его номер Максим набрал первым, когда смог говорить. Ладони горели от черенка лопаты, которой он выкопал могилу своему Троллю. Назвал его так в шутку, а теперь мерещилось, будто имя и сыграло зловещую роль. Шутка стоила щенку жизни… Хотя ветеринар назвал причиной смерти энтерит.

– Чтоб дворняга померла от этой заразы? – не мог поверить старый доктор, так и не научившийся смотреть в глаза тем, чьих питомцев не смог спасти. – Редчайший случай…

Когда щенок под капельницей содрогнулся всем телом и замер, вытянув лапы, Максиму захотелось со всей силы садануть лбом о стену, возле которой сидел. Но это не заглушило бы боли, от которой разрывалось сердце… Он и не подозревал, что она бывает такой невыносимой. И с ужасом подумал о тех несчастных, у кого болеют и умирают дети…

«Никаких детей! – едва не взвыл он и стиснул кулаки изо всех сил. – Никогда. Никого».

– Оставите его у нас? – спросил ветеринар, отвернувшись к окну.

– Нет. Я сам…

– У вас есть одеяло? Или что-нибудь…

– Что? А, ну да. Я же принес его.

Доктор повернулся, хотя Максим все равно не смотрел на него.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже, – выдавил он. – Очень…

После звонка отцу, который рвался немедленно приехать, чтобы помочь похоронить щенка, точно не понимал, как важно Максу сделать это самому, он набрал Машин номер. Было жестоко сообщать по телефону, что ему больше не хочется ее видеть… Да еще с утра – отличное начало дня! Но ему не терпелось внести в свою жизнь определенность, раз накануне она, эта самая жизнь, так изменилась. Он понял: если до сих пор Маша значила для него меньше, чем щенок, вряд ли это могло измениться.

Решение Максим разглядел в зеркале, которое протер полотенцем, – он увидел лицо человека, созданного для одиночества.

«Я больше не перенесу такой боли, – он знал это наверняка. – А любовь может причинить ее в любой момент».

Конечно, еще оставались родители и младший брат, но Максим признавал, как ни стыдно было даже думать о таком, что их смерть не будет для него настолько болезненной. Они были родными. Но они существовали для него, как деревья вокруг: жалко, если срубят, но не плакать же из-за этого. Разумеется, никому на свете Максим не признался бы в таком…

Маша не сразу поняла, о чем он вообще говорит. Они встречались третий месяц и были вполне довольны друг другом. Кажется, даже ни разу не поссорились – по крайней мере, ни он, ни она этого не помнили.

– Ты кого-то встретил? – попыталась угадать она, пойдя самым предсказуемым путем.

Он поморщился:

– Нет. Не в этом дело.

– А в чем тогда?

Ему вдруг (совершенно некстати!) вспомнилось, как Маша уверяла, будто совпадение первых слогов их имен – счастливая примета. Максим не говорил ей, что для него это «ма-ма» звучало не так уж радостно…

– Не принимай это на свой счет, пожалуйста, – попросил он.

И подумал, как это глупо прозвучало… Но Максим уже не мог остановиться и продолжал произносить глупости, от которых его мутило:

– Ты – замечательная! Просто невероятная. Это я… Понимаешь, у меня такой период. Мне хочется побыть одному.

– Только сейчас?

Он испугался: «Еще вздумает дожидаться!» И выпалил:

– Подозреваю, что я вообще не создан для… отношений.

– То есть ты меня не любишь, – перевела Маша на более понятный язык.

Хотя она этого не видела, Максим машинально пожал плечами:

– Можно сказать и так. Я никого не люблю.

– Ты – эгоист?

– Пожалуй…

– Но ты же любишь своего Тролля!

Она не знала. Просто – не знала.

С усилием сглотнув, Максим напомнил себе: ее нельзя упрекнуть в том, что в отместку ударила по больному. Он ведь не позвонил Маше, когда щенок заболел. Малыш сгорел за два дня…

Маше ничего не было известно, а у него не нашлось сил объяснить. Да Максим и не был уверен, что именно смерть, вошедшая в его дом, так все изменила. Она всего лишь протерла запотевшее зеркало и позволила ему увидеть себя самого.

Она не ожидала, что все окажется настолько запутано.

До того как они с сестрой перешагнули порог этой гостиницы, Анита была убеждена, что главное – выяснить, где Роман Авдонин живет, и добраться туда. Адрес был верным: она три месяца проработала редактором в издательстве, выпускающем его книги, прежде чем удалось разговорить на корпоративе бухгалтера. Нет, точного адреса разговорчивая тетушка не назвала, но сболтнула, что Авдонин постоянно живет в «Доме на холме».

– «На холмах Грузии»?… – пошутила Анита, пытаясь сузить круг поисков.

– Какой там Грузии! Тут, в Подмосковье. Гостиница так называется. Хотя, если честно, я не понимаю, чего он здесь торчит, если мог бы жить где-нибудь в Доминикане. Нет, ну скажи: какая разница, откуда тексты слать? И нам без разницы, куда гонорар переводить…

Анита поболтала оставшимся красным вином в бокале.

– Доминикана – это хорошо. Или Испания… А вы его хоть когда-нибудь видели? Авдонина.

– Его никто не видел, – шепотом сообщила бухгалтер. – В этом же и фишка! Наш издатель туману напустил. И сработало! Может, этот Авдонин и не Авдонин вовсе. И не Роман… А фамилию такую придумали, чтобы в любых списках в самом начале фигурировал.

– Тогда еще лучше «Абрамов» подошел бы. Хотя Абрамов в литературе уже был, – вспомнила Анита. – Да, «Авдонин» – хорошо. Даже перед Аверченко идет. Просто лучше не придумаешь! И «Роман» звучит подходяще.

Поэтому она была готова к тому, что человек, которого они с сестрой разыскивали, будет записан в гостинице под другим именем. Но Анита не сомневалась, что такой – живущий постоянно – будет всего один. Не придется гадать! А их оказалось двое… Строго говоря, даже трое, но Аните не очень верилось, что писатель Авдонин может оказаться женщиной. И все же некую Татьяну Михайловну они решили пока тоже не сбрасывать со счетов.

– И все трое что-то пишут, – проворчала Элька. – Черт! Развелось писателей на нашу голову…

Вздохнув, Анита потеребила пальцем край прорези на джинсах. У нее была привычка что-нибудь мять или накручивать на палец, когда она о чем-то думала. Они все еще сидели в гостиной, напротив настоящего камина, обложенного камнем. Сегодня никто его, конечно, не разводил – за окном сияло солнце. Но даже таким, спящим, он притягивал взгляд, как таинственный грот, и не хотелось уходить отсюда, хотя обе помнили: каждая минута на счету. Не так уж много у них средств, чтобы долго жить в гостинице.

Аните понравилось, что камин окружают не головы убитых зверей, а крупные фотографии живых лосей, пятнистых оленей, кабанов, похоже, встретившихся в подмосковных лесах самому хозяину, – снимки явно были непрофессиональными. Фотограф подобрался достаточно близко, чтобы сделать крупные планы, но звери не испугались его, не почуяли угрозы. И это показалось Аните весьма убедительным доказательством того, что Петр не может оказаться Авдониным. Разве добрый человек способен на преступление, за которое они разыскивали этого таинственного писателя?

– Мы еще не видели никого из этих троих, – напомнила она. – Одного ли они возраста?

– А ты в курсе, сколько лет Авдонину?

– Когда это все случилось? Двадцать лет назад?…

– Девятнадцать, – машинально уточнила Эля и сама поморщилась. – Ну, без разницы…

– Да. Ему тогда было лет тридцать.

– Как и нашим родителям.

– Значит, сейчас ему должно быть пятьдесят. Плюс-минус…