В окнах с фривольными, в оборку и лавандового цвета, шторками метались лучи света, и сквозь приоткрытые створки еще доносились приглушенные, сдавленные, как если бы кто-то зажимал зовущему на помощь рот, крики.

Их не слышали. На лужайке вокруг дома кипел бой, заклинания выжгли цветы на ухоженных клумбах, молодые, посаженные лишь в прошлом году, садовые деревья и ровно подстриженную зеленую траву, превратив цветущий дворик в серое пепелище с трескающейся от жара землей и окольцевавшим дом голубоватым свечением защитного поля. То уже трещало, вспыхивало белыми, словно крохотные разряды молнии, искрами и хватило бы одного-единственного, синхронного удара, чтобы проделать в нем брешь. Но живым заслоном стоявшие перед домом фигуры в одинаковых, безликих масках этого удара нанести не давали.

Оборотень то хохотал, запрокидывая заросшую почти звериной гривой голову, то рычал, как почуявший запах крови зверь, скаля зубы. Впрочем, зверем он и был, давно утратив то немногое человеческое, что еще было в нем до рокового укуса. Свистящие в полном дыма и гари ночном воздухе заклятия едва ли пугали его, но и сам он, то безумно смеющийся, то принимающийся подражать звериному рычанию, вызывал в своем противнике не страх, а лишь пылающую в груди ярость, не позволявшую ему даже подумать о том, чтобы отступить хотя бы на дюйм.

- Я убью тебя, ублюдок! – по-звериному выл Фенрир Сивый, вместе с тем атакуя с четким, выверенным взмахом волшебной палочки, отличающим опытного бойца от неумелого драчуна, каким и должен был быть никогда не видевший стен Хогвартса оборотень. – Я разорву тебе горло и выну через него сердце! Еще теплое, трепещущее! – оборотень с наслаждением облизнулся, словно вокруг него не кипело сражение не на жизнь, а на смерть. И следующий удар противника отшвырнул его, заставив сдавленно захрипеть, на потрескивающее белым и голубым защитное поле. То затрещало сильнее там, где об него ударился оборотень, полыхнуло от нового удара и раскололось, образовав узкую брешь с неровными подрагивающими в попытках соединиться вновь краями. Гидеон бросился вперед, но зверь уже поднимался, рыча и мотая головой, отчего из его рта вылетали крупные багровые капли. И ударил в ответ не магией, а одной лишь рукой.

Правый бок взорвался болью, словно в него попало Бомбардой, Гидеона швырнуло на землю, вышибло весь воздух из легких и ободрало щеку и висок о спекшуюся до твердой корки землю. Сивый рычал что-то нечленораздельное, утратив последнее свое сходство с человеком и выбрасывая вперед руку с грязными обломанными ногтями. Пальцы оборотня сомкнулись на лодыжке, с мерзким звуком царапая темно-серую джинсовую ткань, и Гидеон, еще задыхаясь от удара об землю, почти не глядя ударил по заросшей жестким темным волосом ладони второй ногой. Сивый взвыл, разжав пальцы, а следующий удар пришелся ему по колену, отозвавшемуся едва слышным хрустом и новым воем, вырвавшимся из глотки оборотня.

Гидеон поднялся рывком, хватаясь свободной от волшебной палочки рукой за правый бок, и перескочил через растянувшегося на спекшейся земле и жалобно скулящего противника, в последнее мгновение успев пригнуть голову, заметную даже в темноте из-за огненно-рыжих волос. Брошенное одной из фигур в масках заклятие свистнуло, обжигая кожу, у левого виска, но атаковать вновь Пожиратель не стал, неспособный отвести взгляд от наседающего на него мракоборца дольше, чем на секунду. Или же посчитал, что одинокий противник не представляет угрозы.

Белые искры расколовшегося защитного заклинания обожгли лицо и кожу в разорванном на боку свитере, но остановить не сумели. Гидеон распахнул приоткрытую, покосившуюся от удара заклятьем входную дверь и услышал – с трудом, заглушаемый шумом кипящего за спиной боя – сдавленный стон. Кто-то еще был жив.

Сколько они сражались на лужайке? Минуту? Две? За это время те, кто был в доме, успели бы уже убить всю семью. И броситься наружу, к остальным.

Гидеон думал об этом почти мимоходом, мысли проносились в голове одновременно со взмахами волшебной палочки, а часто моргавшие от заливавшего их пота карие глаза мгновенно подмечали детали, не тратя времени на долгое разглядывание. Грязные следы от узких, явно женских ботинок, кровавый след на дверном косяке, словно кого-то ударили об него головой. Гидеон пересек коридор и ворвался в гостиную, когда покосившаяся входная дверь еще закрывалась у него за спиной от движения воздуха, и остановился лишь на мгновение, увидев брошенные, сваленные словно какой-то мусор в одну кучу тела. А в стороне от них две пары глаз, одни широко распахнутые в испуге при виде выросшей в проеме фигуры и вторые, ярко-голубые и уже стекленеющие над зажимавшей ее рот и нос рукой с короткими толстыми пальцами.

- Амикус!

Гидеон атаковал, не раздумывая.

Белая вспышка ударила в лицо женщины, смутно знакомое и вместе с тем совершенно неузнаваемое, и отшвырнула ее назад. Короткие ноги запутались в длинном подоле мантии, светловолосая, с растрепанной прической, голова глухо ударилась о каминную полку, и Пожирательница мешком рухнула на пол. Прежде, чем то животное, что содрогалось, вжимая в жесткие деревянные доски пола тело Марлин МакКиннон, успело хотя бы поднять голову. А затем взвыло, от боли, когда обжигающая вспышка заклинания сорвала его с полураздетого изломанного тела, показав перекошенное в омерзительном экстазе лицо и вываленный наружу багровый от крови член. То повернулось к Гидеону, еще не утратив этой омерзительной гримасы, и его обладатель вдруг сжался в комок, выставляя вперед короткопалую руку с массивными безвкусными перстнями и чужой кровью на пальцах и внутренней стороне ладони.

- Я чистокровный! Не смей, я чистокровный!

Гидеону было всё равно. Он не видел ничего, кроме белого, с медленно сочащимися из разбитого носа и изувеченного рта струйками крови лица Марлин, ничего, кроме ее заломанных рук и безвольно раскинутых ног с кровавыми подтеками, и ничего, кроме искривленного лица того зверя, что теперь сжимался в комок, даже не пытаясь оправить одежду. Он рванулся к этому животному, словно в тумане, и ударил. Даже не магией, а кулаком, ломая и без того кривой нос, а затем, не обращая внимания на острую боль в костяшках пальцев, вновь стиснул руку, с силой вонзая ногти в ладонь, и ударил еще раз.

И еще.

И еще.

Словно это могло что-то изменить.

Насильник всхлипывал и пытался отползти от него, но нога в высоком аврорском ботинке стояла на длинной поле щегольской мантии, а неумело вскинутые в попытке защититься руки не могли остановить обрушивающихся на искаженное лицо ударов. За спиной кричали, кто-то бросился мимо него к изломанному неподвижному телу на запятнанном кровью ковре, а кто-то другой схватил за плечи и потащил назад от рыдающей в углу мрази в щегольской мантии.

- Хватит, оставь его, - теплая сильная рука обхватила за шею, не давая вывернуться, и перед глазами промелькнули кольца огненных волос, почти таких же, как у него самого. – Хватит.

Гидеон поднял голову, по-прежнему как в тумане, и посмотрел в яркие, густо-синие глаза. И прочел в них безмолвное обещание.

Я выжгу ему мозги, братишка.

Только вот это уже ничего не исправит.

***

Звук, с которым двигались стрелки часов, теперь походил на удары молота, гулом отдававшиеся в голове.

Один.

Марлин МакКиннон идет по проходу между столами Грифифндора и Когтеврана, на ней игривая блуза с бантом и короткая голубая юбка, а светлые волосы уложены в небрежный пучок и волнистыми прядками обрамляют круглое личико. Она младше его почти на три года, но, черт возьми, она из тех девчонок, которыми приятно любоваться, даже когда им всего четырнадцать.

Два.

Марлин МакКиннон лежит на полу собственной гостиной, устремив остекленевший взгляд в потолок, и никто из них впервые не находит в себе сил посмотреть на нее.

Три.

Амикус Кэрроу сипит и дышит со свистом, вжимаясь в безвольное, медленно холодеющее тело. И от звука этого сипения болит грудь, клокочет в горле и в голове не остается ни одной мысли, кроме желания убить.