Примечания автора:

Драугры – ожившие мертвецы в скандинавской мифологии. Цвет кожи у них различается от мертвенно-белого до трупно-синего, а внешний вид зависит от причины смерти. В частности, с утопленника всегда стекает вода.

«Джейден» с иврита – «судья». Его настоящее имя имеет такое же значение, но из-за особенностей строения голосового и слухового аппарата человеку это имя не повторить и даже не услышать.

Когда поднимается буря, за окном воет и свищет, и бьются о закрытые ставни крупные капли дождя, младшие сбиваются у очага, деля один проеденный молью плед на четверых, тянут руки к тихо потрескивающему огню и ждут. Пока вечно дремлющая у очага старуха, приходящаяся бабкой даже не им, а отцу, не откроет медленно выцветшие, с белесыми ресницами, глаза и не скажет:

- Поют.

Будто камень бросила. Одно слово, а бьет так, что даже его, пятнадцатилетнего, уже почти мужчину, каждый раз дрожь берет. Младшие же жмутся друг другу, натягивают плед на жидкие, изъеденные морской солью волосенки, и Эльза, что всегда была посмелее других, спрашивает:

- Кто поет, бабушка?

- Грета, - скрипит старуха. – Грета и ее морской король.

Тиль знает эту сказку наизусть – бабушка рассказывает ее каждый раз, когда на море поднимается шторм, – но только у нее история получается такой завораживающей, что и дети, и взрослые готовы слушать вновь и вновь. У Эльзы сказка о подводном народе и вовсе любимая, хоть и не для детских она ушей.

- Не ходи к морю ночью, - пугают матери тех дочерей, что уже вошли в замужний возраст. – Увидит тебя морской король и утащит на дно, в свой коралловый дворец.

Старуха смеется, когда слышит подобные слова.

- Да на что ему, королю семи морей, ваши пигалицы тощие да неказистые? На таких и не всякий рыбак позарится.

Старуха качает головой, когда не видят отец с матерью.

- Мы такие же были, помню, помню. Бегали ночью да нагишом в воду бросались. Я по молодости красивее всех была… и неча тебе, дурень, скалиться! Каждый второй ко мне сватался, проходу не давал. А я, дуреха молодая, всё к морю да к морю, уж больно посмотреть хотелось… на него. Слышишь, как поет?

Тиль пожимает плечами, не зная, что сказать. Если вслушиваться долго-долго, часами напролет, то и в самом деле заслышишь в вое ветра голоса. Да только как знать, что не кажется тебе это от усталости?

- Поет, - вздыхает старуха. – Джейден, король моря. Джейден Повелитель Бурь. Все ветра его голосу подвластны. Всё, что в море делается, в глубинах ли темных аль на мелководье прозрачном, ему ведомо. А из моря ведь так ни разу ко мне и не вышел. На что ему девка земная, под водой гибнущая, когда рядом на троне Черная Грета сидит?

Сказки, хмыкает Тиль про себя. Давно это было, уж с полтора столетия минуло с тех пор, как заигралась чья-то невеста в волнах да пропустила заход солнца. Но до сих пор старики бают, как при свете луны вышел к ней жених со дна морского – драугр, как зовут этих существ старики – да взял, не слушая ни просьб, ни криков. Говорят, умерла несчастная, не снеся позора, когда родилась ее дочь. Говорят, человечьей крови в ней была лишь половина. Говорят, лучше б она не рождалась.

Чернокудрая Грета.

Немая Грета.

Сказывают, ни слова от нее рыбаки не слышали, да только ей и не нужно было говорить. Любой бы за ней хоть в пучину пошел, если б поманила. Если б хоть раз улыбнулась. Дьяволово семя, плевались старики, но глаза у них при этом горели, как у юнцов.

Да только не нужны были Грете сыновья рыбаков. Черная Грета смотрела на волны да ракушки, ими приносимые, в подол собирала. Черная Грета пела темным водам немые песни, не разжимая алых губ. Черная Грета отдала себя тому, кто вышел на ее безмолвный зов из глубин моря.

- Прадед мой покойный сказывал, - шепчет по секрету друзьям Клаус, - будто видел он их однажды. Грету и морского короля.

Подслушал, верно, Клаус дедов разговор, думает Тиль. Не для их ушей были те слова. О белой в лунном свете коже и серебряных искрах в каплях соленой воды. О сплетенных волосах и поцелуях в сотни раз нежнее человечьих, ибо во рту у него два ряда акульих клыков. О том, что Черная Грета всё же не была немой.

Миф это, смеются взрослые мужчины, укладывая сети в рыбацкое суденышко, и Тиль злится невольно на полоумную старуху, задурившую ему голову своими байками. Чушь. Сказка. Уж сотня лет минула с того дня, как Черная Грета бросилась в море с высокого обрыва. Кости ее давно обглодали жадные рыбы и выбелили буйные волны. И мужчины только смеются, когда старики кричат вслед отплывающему суденышку.

Не ходите за рифы. Не ищите легкой добычи. Слышите, как чайки кричат в вышине? Видите, как воды неспокойны в глубине?

Раз. Режет волны крепкое весло.

Два. Позабыт наказ давно.

Три. Владыки моря заберут тебя на дно.

- Навались! - кричат мужчины, не слушая ни птичьих криков, ни шепота воды, и суденышко несется по синеватым волнам, взлетая на гребнях в россыпи сверкающих на солнце брызг. Вода здесь еще прозрачная, несмотря на глубину, отливающая нежной зеленью, но далеко впереди, за грядой поднимающихся из белой пены рифов, неумолимо темнеет, будто каждая капля там наливается чернотой крови. Старики говорят, до дна там целые мили. Говорят, оттуда начинаются владения морского короля.

Но рыбакам до чужих сказок дела нет. Рыбаки не верят в легенды о содрогавшемся море и выплескивавшемся на сушу жидком огне. Мужчины с мозолистыми руками и изъеденными солью лицами давно уже не вглядываются в прозрачную зелень, сквозь которую еще можно разглядеть поросшие кораллами и водорослями руины древнего города, некогда сиявшего мириадами искусственных огней. Мужчины давно уже не прислушиваются к рассказам стариков о стальных птицах и башнях из стекла.

На смену сказкам о покорении небес приходят легенды о морских чудовищах, таящихся в непроглядной глубине.

- Чисто! – кричат гребцам с носа суденышка, но эти слова не успокаивают мальчишек, впервые взявшихся за весло и еще верящих дедовым рассказам. С борта видна лишь поверхность чернильно-синей воды, дрожащая мелкими волнами на теплом южном ветру, и каждый плеск, каждый удар волны о темное дерево отзывается судорогой в животе. Проплыла ли мимо мелкая рыбешка, не знающая, что для нее уже готовят старые сети? Или край борта задело щупальце кракена, тянущееся с самого дна, слепо ищущее крови? Чующее человеческую жизнь сквозь многие мили водной толщи.

Мужчины посмеиваются над вздрагивающими от малейшей качки мальчишками, но даже они бросают сети с опаской, каждый раз замирая на один удар сердца, прежде чем над неспокойной синевой птичьим крылом взлетают жесткие от соли плетения липового лыка. Даже те, кто хохочет вечерами в корчме над стариковыми байками, теперь с опаской смотрят за борт корабля. Как знать, от чего порой тонут иные лодки? Как знать, что рождает морские штормá? Неподвластная никому природа или песнь короля драугров?

- Море да будет милостиво к нам, - шепчут рыбаки свою нехитрую молитву, эту вековую ложь, неизменной фразой передающуюся от отца к сыну. Ведь море не милостиво и не жестоко.

Море равнодушно.

В вышине всё громче кричат птицы, неторопливо кружа над утлым суденышком. Чуют, что здесь можно поживиться свежей добычей. На солнце росчерки белых перьев кажутся серебряными лезвиями, а распахиваемые в крике клювы – черными зевами, жадными настолько, что готовы поглотить самих рыбаков.

- Тащи! – разносится далеко над водой, и птицы шумно хлопают крыльями, бросаясь вниз в попытке урвать из сетей еще бьющуюся в агонии рыбу. Рыбакам и не жалко отдать малую часть добычи прожорливым птицам. Вода здесь кишит рыбой, и их сегодняшний улов еще несколько дней будет кормить всю деревню.

- Ближе! – вновь кричат с носа суденышка. – Держимся ближе к рифам.

На рифах – голых скалах, на которые беспрестанно бросаются волны, обращаясь искрящейся белой пеной – не поместиться и половине гребцов, но близость земли – единственное, что действительно успокаивает и безусых мальчишек, еще только учащихся бросать с борта сеть, и зрелых мужчин, десятилетиями ходящих в море на промысел.