- ТЫ РАССКАЖЕШЬ МНЕ ВСЕ, - зловеще пообещало Марево, наполняя ее голову мучительным звоном, - А КОГДА ТВОЕ СЛАБОЕ ТЕЛО УТРАТИТ СПОСОБНОСТЬ ГОВОРИТЬ, ТЫ БУДЕШЬ РЫДАТЬ ОТТОГО, ЧТО НЕ В СИЛАХ ВЫПОЛНИТЬ МОЮ ПРОСЬБУ. Я МОГУ ОСУШИТЬ ТЕБЯ, ОСТАВИВ ОДНУ БЕЗМОЗГЛУЮ ОБОЛОЧКУ. Я МОГУ ПРЕВРАТИТЬ ТЕБЯ В ЧУДОВИЩЕ, КОТОРОГО ИСПУГАЮТСЯ ДАЖЕ ДАУНИ. Я МОГУ…
Голос «Барбатоса» прервался. Всего на мгновенье, но этого мгновенья Ринриетте было достаточно, чтоб вспомнить, кто она и где находится. Капитанский мостик все еще был затянут гнилостным багровым туманом, сквозь который едва угадывались контуры изувеченных приборов и изогнутых перегородок. Ринриетта попыталась найти взглядом ближайший оконный проем. Возможно, у нее будет шанс, если она бросится в него. Не самая милосердная смерть – разбиться об палубу корабля, но даже она лучше тех пыток, которые обрушит на нее Марево.
- ЧТО ЭТО?
Ринриетта поднялась на дрожащих ногах. Она не знала, о чем говорит «Барбатос», но чувствовала его неподдельную ярость и смущение. Впервые за свою недолгую жизнь Марево столкнулось с чем-то, что не могло понять.
- ЭТОТ ОСТРОВ, ОН…
Голос оборвался на полуслове. Тогда Ринриетта, шатаясь, подошла к обзорному окну.
И увидела.
* * *
Ройал-Оук все еще был стиснут в извивающихся щупальцах и медленно раскрашивался, теряя запасы своих чар. Но теперь он не выглядел так, словно мог рассыпаться в любой момент. Он выглядел… Он выглядел как… Ринриетта уставилась на него, чувствуя, как между лопаток шевелятся вперемешку огненные и ледяные мурашки. Она не сразу поняла, что именно видит, но даже когда поняла, не смогла издать ни звука. Какое-то магическое наваждение. Фантом. Причудливое переплетение чар. Или…
Остров менялся. Совершенно невозможно было понять, быстро он это делает или медленно – все метаморфозы словно протекали в другом временном потоке, идущем параллельно с привычным ей. Но остров менялся. Полуразрушенные дома, заваленные улицы, обожженный камень, осколки стекла – все подернулось легкой дымкой, но это был не привычный каледонийский туман. Что-то другое.
- ЧТО ЭТО? – она никогда не думала, что в гипнотизирующем и зловещем голосе Марева может звучать изумление, - ЧТО ЭТО ТАКОЕ?
Остров менялся. Материя, из которой он состоял, медленно плыла, отчего ее слои сливались друг с другом. Это происходило мягко, неуловимо, но совершенно явственно. Камень уже с трудом можно было отличить от дерева, землю – от металла. Словно кто-то нагревал остров в невидимом магическом тигле, отчего тот превращался в огромный ком полупрозрачной смолы. Откуда-то снизу донесся изумленный возглас Корди, но Ринриетта его не заметила, как не замечала боли в сведенных судорогой пальцах.
- НИЗКОУРОВНЕВАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ МАТЕРИИ? – в шипящем голосе «Барбатоса» появилась какая-то новая интонация, которую можно было принять за человеческий интерес – если бы Марево было способно испытывать что-то подобное, - ВЕСЬМА НЕДУРНО. НО ЕСЛИ ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО МЕНЯ ЭТО ВПЕЧАТЛИТ…
Остров менялся. Беззвучно и стремительно он обретал новый облик. Деревья, статуи, дома, лестницы, пирсы, мостовые – все это стекалось воедино, теряя свою изначальную форму, делаясь частью единого целого. Того целого, которое уже не являлось Сердцем Каледонии. Чем-то несопоставимо более сложным. Чем-то… другим.
- КТО ТЫ? – проскрежетал «Барбатос», тоже наблюдавший за этими стремительными трансформациями, - Я ЧУВСТВУЮ ТВОЙ ЗАПАХ, НИЧТОЖЕСТВО. ТЫ ПОЖИРАЕШЬ ЧАРЫ, ПРИНАДЛЕЖАЩИЕ МНЕ. ЭТО МОЯ ДОБЫЧА!
Остров менялся. Огромная полупрозрачная лепешка, в которую он превратился, подрагивала, вновь и вновь меняя внутреннюю структуру. Это было похоже на огромную икринку, внутри которой вызревала новая жизнь, таинственная и сложная. Черные щупальца «Барбатоса» пытались сдавить ее, как прежде сдавливали камень, но лишь скользили по гладкой поверхности, не в силах зацепиться за нее.
У Ринриетты закружилась голова, в носу неприятно защекотало. На нее вдруг навалились ощущения, которым неоткуда было взяться. Отчетливый привкус песка во рту. Ощущение прикосновения глиняной черепицы к щеке. Запах подгнивших мандаринов. Неумелый перебор тамбурина под чьими-то спотыкающимися пальцами. Легкий ожог на локте. Пятно липкой краски на колене. Ощущение режущегося зуба. Прикосновение ногтя к позвоночнику.
«Спокойно, - она попыталась задержать дыхание, - Это все магия. Воздух вокруг сейчас должен быть пронизан чарами. Некоторые из них могут сбивать человеческие чувства и вмешиваться в мысли, «Малефакс» когда-то объяснял. Надо лишь сохранять спокойствие и…»
Остров менялся. Его внутренняя структура непрерывно усложнялась, порождая столь сложные формы, что у Ринриетты начала кружится голова. Внутри него его призрачной ткани рождались узоры, образованные переплетением дрожащих линий и туманных слоев, столь сложные, что даже тончайшая шелковая паутина по сравнению с ними могла показаться бесхитростным плетением начинающей швеи.
- КАК ИНТЕРЕСНО, - прошипел «Барбатос», его извивающиеся щупальца тщетно пытались сдавить эту новую непонятную форму жизни, похожую на гигантскую медузу, - КАКОЙ ПРИЧУДЛИВЫЙ УЗОР ЧАР. ВКУСНЫХ, СВЕЖИХ ЧАР. ТЕМ ЛУЧШЕ. Я ВЫПЬЮ ТЕБЯ ДО ДНА.
Остров больше не был островом. Теперь это была огромная призрачная сущность, парящая в воздушном океане, словно медуза невероятных размеров. Но она не была медузой, как не была рыбой или земной твердью. Она была материальной и нематериальной одновременно – огромное месиво материи и магической энергии, объединившаяся в единое целое. С замиранием сердца Ринриетта увидела, как она выпускает свои собственные отростки навстречу дрожащим от голода черным щупальцам «Барбатоса».
- ЧЕРТОВ КОМОК ЧАР. НЕУЖЕЛИ ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО…
Последнее, что она успела заметить – как щупальца сходятся вместе. Потому что в следующее же мгновенье мир вспучился, взорвался, треснул, хрустнул, вывернулся наизнанку, осел, перемешался, рванул, рассеялся – и полетел куда-то в тартарары вместе с ней самой.
Сперва ей показалось, что возле нее что-то оглушительно взорвалось. Но это был не грохот, не гул, не треск, это были все звуки мира, которые только могут существовать, столкнувшиеся друг с другом и хаотично перемешавшиеся. В нем одновременно были удары грома, урчание кота и металлический лязг. Плеск чая в чашке, скрип уключин и усталые стоны. Добродушное ворчание старика, звон разбитого мячом окна и шарканье изношенных сапог.
Слишком много.
Слишком много всего. «Прекратите!» - захотела крикнуть Ринриетта. А может, и крикнула, но ее собственный крик мгновенно смешался с этой какофонией, сделавшись ее частью.
Вслед за звуком со всех сторон обрушились запахи – невозможный, несочетаемый коктейль всех запахов, которым когда либо доводилось путешествовать в воздушных патоках. На Ринриетту вдруг пахнуло имбирем и тмином, застарелой кровью и ветошью, теплой бронзой и ворванью, запахом старого одеяла и нечищеных зубов. Ринриетта пошатнулась, пытаясь зажать одновременно и уши и нос, но от этого не становилось легче. Напротив.
Она почувствовала себя парусом, мгновенно поймавшим тысячи разнонаправленных ветров – ласковых, небрежных, ленивых, сердитых, равнодушных, игривых, холодных, беспечных, суетливых, скучных, непокорных, унылых, настойчивых, непредсказуемых, ластящихся, равномерных, удушливых, сырых, докучливых, мятных, обжигающих…
Она не могла полагаться даже на зрение. Перед глазами вдруг завертелась круговерть цветов, которые то складывались в невероятные, лишенные симметрии, узоры, то разлетались на составляющие и объединялись, рождая оттенки, которые не могут существовать в человеческом мире и для которых никогда не будет придумано названия.
Застонав от этой пытки, Ринриетта вцепилась руками во что-то, но было поздно. Чудовищным каскадом на нее обрушились новые ощущения. Ее органы чувств словно бомбардировали из десяти тысяч стволов, подвергая ее тому, что в один миг казалось мучительным удовольствием, и в следующий – извращенным мучением. Кто-то проводил горячим стеклом по ее спине. Кто-то тер шелковым платком пальцы. Кто-то дышал в ухо. Тысячи тысяч ощущений вторглись в ее тело, едва не разорвав его на части.
