Голос Линдры отчего-то показался ей странным. Из него пропала холодная насмешливость и язвительность. Ринриетта замерла, не переступая порога, но и не оборачиваясь. На миг ей показалось, что за ее спиной стоит тонкая, как тростинка, девушка с прозрачными глазами. С волосами цвета потускневшего солнечного света, в строгой учебной форме Аретьюзы. Иллюзия была столь сильна, что Ринриетта впилась пальцами в дверь, лишь бы не обернуться. Человек, проведший много лет в небе, знает, до чего легко рассеиваются иллюзии.

- Что, Кин?

- Знаешь… - Линдра отчего-то замешкалась, - По поводу той нашей загадки с диваном… Наверно, это уже не имеет смысла, но я разгадала ее. Ломала голову несколько лет, пока не сообразила, что это за «Лин. Дра.» такая. Так глупо, но это не давало мне покоя. Ты никогда не догадаешься!

Ринриетта положила ладонь на рукоять двери, но не смогла сразу на нее надавить. Сердце предательски дребезжало, рождая в груди глухую тягучую боль.

- Линобатист и драдедам, - сказала она тихо, - Это ткани для обивки, Кин.

Линдра испустила короткий удивленный вздох.

- О. Значит, ты тоже разгадала? И давно?

- Еще тогда. В самый первый день.

Линдра молчала несколько секунд. В другой момент Ринриетта бы обернулась – просто чтоб посмотреть на ее замешательство. Когда-то ей доставляло удовольствие сбивать с толку Кин, наблюдая за тем, как ее глаза озадаченно темнеют. Но сейчас ей не требовалось оборачиваться.

- Но почему… Почему ты мне не сказала?

Ринриетта стиснула зубы. Она могла выйти, не ответив – никто не стал бы ей мешать. Возможно, так и стоило поступить. Нарочно оставить Линдру без ответа. Но Ринриетта все же ответила, прежде чем выйти.

- Не хотела тебя разочаровывать.

* * *

Запах дерева был первым, что она почувствовала. Но на Роайл-Оуке даже он казался другим. В нем не было терпкости хорошо выдержанного корабельного дуба, овеянного тысячами ветров и иссушенного солнцем. Дерево здесь пахло иначе, отдавал кислинкой, как в старом погребе, отчего Ринриетте захотелось первым делом широко распахнуть двери и окна.

- Что ж, по крайней мере, здесь нам не будет тесно, - водрузив тяжелый сосуд с «Малефаксом» на стол, она измерила шагами свой новый кабинет. Шагов вышло четырнадцать – почти втрое меньше, чем на капитанском мостике «Воблы». Но Ринриетта не собиралась жаловаться. По меркам Ройал-Оука ее новый дом мог считаться едва ли не королевскими апартаментами.

- Здесь сыро, - пожаловался «Малефакс», - Я почти чувствую, как покрываюсь плесенью.

- Плата за высоту, - Ринриетта рассеянно обошла кругом письменный стол, огромный, как половина шлюпки, - Зато здесь чище воздух.

- Трудно судить о чистоте того, что почти лишено прозрачности, - сварливо отозвался гомункул, - Не помню ни единого ясного дня за последние две недели.

Ринриетта пожала плечами.

- Это Каледония. Что ж, здесь я поставлю книжный шкаф, сюда – кресло для посетителей, а этот чулан отведем под архив и корреспонденцию… Я думаю, здесь будет вполне недурно, особенно если удастся совладать с сыростью. Быть может, камин или какая-нибудь дегидрирующая магия…

- В любом случае, толку от меня будет немного, - пробормотал «Малефакс» тоном ворчливого старика, - Здесь я годен разве что в качестве пресс-папье.

- Перестань брюзжать, - отмахнулась Ринриетта, проверяя прочность старого скрипящего кресла, - Не обязательно работать с парусами, чтоб приносить пользу. Ты будешь моим референтом, секретарем и советником. Надо лишь загрузить в тебя свод каледонийских законов, пару десятков Уложений, полный текст Великой Униатской Хартии и…

- Этим я озаботился заранее, - «Малефакс», судя по всему, ухмыльнулся, - Уже исполнено. Кажется, здешние островные гомункулы еще более беспечны по части сохранения данных, чем их корабельные коллеги. Иногда мне кажется, мы могли бы безбедно существовать просто вскрывая магическую защиту магазинов и бакалейных лавок!

Ринриетта опустилась в кресло, осторожно, словно оно могло быть раскалено. Огромное, вырезанное из лакированного дуба, оно выглядело столь громоздким и вычурным, что могло бы сойти за трон какого-нибудь островного царька. Как она и ожидала, сидеть в нем было сущим мучением – обивка по твердости мало отличалась от палубных досок, а подлокотники, казалось, были созданы с единственной целью – демонстрировать все несовершенство и хрупкость человеческого тела.

- Не вздумай взламывать кого бы то ни было, «Малефакс»! – приказала она, ерзая в кресле, чтоб привыкнуть к нему, - Это Сердце Каледонии, а не какой-нибудь провинциальный остров. Если тебя сцапают на взломе чужих гомункулов, я не собираюсь тебя выгораживать, отправишься на переработку или что-нибудь в этом духе.

- О, я буду осторожен, прелестная капитанесса! - торжественно пообещал «Малефакс», и тут же осекся, - Простите…

Ринриетта метнула в него ледяной взгляд. Сейчас, когда душа гомункула была заключена в неказистый медный бочонок и водружена посреди стола, сделать это было проще, чем прежде.

- Ты уже нарушаешь мои приказы, «Малефакс». Я уже приказывала тебе никогда и ни при каких обстоятельствах не называть меня капитанессой!

- Виноват, мэм, - если в голосе «Малефакса» и был сарказм, то Ринриетте пришлось смириться с тем, что он достаточно хорошо замаскирован, - Разрешите вопрос, мэм?.. Мы действительно сошли на берег? Во всех смыслах этого слова?

Ринриетта попыталась погладить поверхность стола, как прежде гладила фальшборт своего корабля. Всякий раз, когда она прикасалась к «Вобле», у нее возникало ощущение, что где-то в глубине досок бежит жизнь, щекочущая кончики пальцев. Стол был совсем другой. Тяжелый и твердый, напоминающий могильную плиту, он не отозвался на это прикосновение, лишь уколол ладони острым краем.

- Во всех смыслах, сколько бы их ни было, «Малефакс». Теперь мы сухопутные жители. Нам обоим будет не так-то легко к этому привыкнуть, но мы справимся.

По старой привычке сложив руки за спиной, Ринриетта подошла к окну, чтоб оборвать этот бессмысленный разговор. А миг спустя уже и сама забыла, о чем говорила, потому что под ней распростерся Ройал-Оук. Настолько величественный, что казалось, будто он служит якорем для всего небесного океана. Настолько огромный, что его не смогла бы сдвинуть с места упряжка из двухсот голубых китов. Несмотря на то, что из ее окна была видна лишь крохотная часть, дух перехватывало при одной только мысли о его истинных размерах.

Ринриетта задумчиво провела по стеклу пальцем. Когда-то давным-давно она нарисовала королевский остров, потратив на это самый большой лист бумаги и добрых полпинты желтой краски. Почему-то ей казалось, что Сердце Каледонии состоит сплошь из золота – золотые шпили, золотые башни, золотые набережные… Много позже, когда они с Кин по своему обыкновению валялись на крыше кафедры философии, она имела неосторожность вспомнить об этом. Кин хохотала так, что едва удержалась на диване с «Лин.Дра.».

«О небо, Рин, ты всерьез считала, что там все из золота?»

«Мне кажется, все дети так считают, разве нет?»

«Только не те, которых любящий дед таскает туда не реже трех раз за год. Ничего, ты еще понюхаешь, как пахнет это золото!..»

Тогда Ринриетта не ответила, прекрасно сознавая, что даже для выпускницы Аретьюзы вероятность увидеть вблизи Ройал-Оук не больше, чем вероятность увидеть одновременно три радуги.

И вот – она смотрит на него. И не просто смотрит, беспомощно задирая голову, как вчерашний рыбак, а небрежно разглядывает чуть ли не с самой верхушки. От мощной подошвы, усеянной разномастными причалами и коробочками портовых складов до подножья, к которому липнет бесчисленное множество домов.

С высоты Ройал-Оук походил на один огромный коралл, такой пестрый, что даже взгляд сперва путался, как при взгляде на корабль с искажающей перспективу камуфляжной окраской. Здесь не было золота, зато было много кирпича и камня, а еще – стекла, железа, дерева и краски. Вместо золотых шпилей и башен вверх тянулись узловатые пальцы фабричных труб и ведьминских лабораторий, отчего небо над островом, и так затянутое извечным каледонийским туманом, походило на огромную колыхающуюся нижнюю юбку.