И есаул в сотый раз заключил: «Умру, а добром ничего не отдам!..»
А громко между тем заговорил, с передышками, медленно, будто задыхаясь от прежних повязок, а на деле — желая выиграть время и обдумать каждое своё слово.
— Всю правду-истину поведаю, светлейший князь-государь, ваше пресветлое сиятельство!.. Приказчик худековский, вишь, в меня пальнул скрозь двери, мало не убил! Той причины ради я и не поспел сам к твоей светлой милости достичь... А только вчерась ошшо верного товарища послал: всё бы тебе он сдал по записи, што у купца было вынято... Чай, был у тебя товарищ?..
— Тут твой товарищ, в городе, как мне ведомо, да у меня не бывал! — глумливо отозвался Гагарин. — Видно, в дороге сбился, моего домишки не нашёл, в иное место попал. Мы сперва с тобою разберёмся. А тамо — и за им спосылаем... Так, сказываешь, всё с дружком послал!.. И меха, и шелки никанские, и золотые чарки да другое там, что Худеков вёз?.. И... зёрна бурмицкие, крупные горошины... и алмазы, изумруды... и все иные каменья самоцветные... Да?!
— Точная правда, государь мой милостливый...
— Как же ты это доверил такой клад чужому человеку?.. Дивно мне!..
— Нельзя без веры и на белом свете жить, отец ты мой, милостивец!.. Помирать тогда, одно и остаётся!.. Вижу, сам не скоро одужаю... Вот и послал... Как присяга велит...
— Добро... Добро. Так и запишем!.. Послал!.. И я тебе верю, детинушка. Великое ты слово сказал: без веры людям и жить неможно... Ну а что послал — не скажешь ли по статьям, без утаечки?..
Встретились взорами князь-вельможа и есаул-разбойник. Жадным, злым огоньком сверкают глазки Гагарина, упорным, тёмным блеском непреклонной решимости загорелись глаза Василия, которых не опустил он перед пытливым взором своего судьи и, вероятно, палача через несколько минут... Не дрогнув голосом, произнёс есаул:
— Всё перечислить могу. Вещи знатные, их не запамятуешь, как горшки на полке... Соболей отборных пять сороков, так, чаю, што по сто рублей за вязку, не меней... Да лисиц-сиводушек полтора десятка. Тоже рублёв на семь, на восемь кажная... Да чёрно-бурых десяток, лучших же... Да бобровых шкурок дванадесять, рублёв по десять кажная...
— Ого! — вырвалось у Гагарина.
Судя по оценке, шкурки были редкой доброты, потому что цена лучшего соболя или бобра тогда не превышала трёх — шести рублей. А деньги — по их покупной силе — ценились раз в десять выше, чем теперь.
Есаул продолжал перечислять всё, что послал будто бы с Клычом к Гагарину, а на деле — продавать китайцу-торгашу.
Закончил Василий длинный перечень, не назвав рубина. Замолчал.
— Всё ли, детинушка?! — уже суровей повторил вопрос Гагарин.
Келецкий, подробно записавший товары, помянутые есаулом, тоже теперь глядит на него как-то особенно, с затаённой насмешкой и злобой.
— Всё, што тебе, господине, с Клычом было послано...
— А ещё не было ль чево, то и дружку не поверил, что и мне послать не удосужился?.. Ну-ка, сказывай!
Явной угрозой уже звучит хриповатый голос Гагарина.
Замялся Многогрешный. Видит, запираться дольше нельзя. Хоть наполовину, а правду сказать надобно.
— Уж не взыщи... помилуй, государь!.. Ошшо одна штуковина была... Больно занятная, мудреная... Царёво достояние... Смекал я долго, как быть?.. Тебе ли оказать находку али прямо государю представить?.. Да и...
— И?!
— И не посмел держать при себе. Думаю: хворый, помру... Попадёт вещь заветная, царская, в руки негожие... И на том свету покою мне не будет!.. Я и послал с ею брата двоюродного прямо к государю, к царю-батюшке... Уж дён с десять, как поехал братан. Гляди, Верхотурье миновал, и Ростес, к Соликамску ноне близко... Уж не посетуй, твоё светлое сиятельство, на холопа своего неразумного, коли што не так содеяно! Не казни безвинно... Уж каюсь, уж послал!..
— Ой ли... так ли?..
— Хоть помереть тут на месте!.. Ошшо при том и чужие глаза были... На их сошлюся. Приказный один с апонцами к государю ж едет... При ем и послано! Коли не выехал он из Тоболеска, за им пошли, ево опроси... Послано... да разрази меня гром Господен... Да провалиться мне в преисподню, во бездны адовы! И кости штобы мои и родителев из земли были извержены... и...
— Так ли?.. Ой ли, детинушка! — уж зашипел Гагарин, теряя самообладание. — А при тебе нет ли вещи той?.. Да и что за вещь! И не назвал досель...
— Камешек-самоцвет! — торопливо отозвался Василий, бледнея от опасности, которая подступала всё ближе и ближе, страшная, неотразимая. — Красный кровавик — самоцвет хинский с ихними знаками. Заклятой, сказывали... Казистый такой... будет с орешек с лесной, с хороший... Я и думал: царю прямо пошлю, не пожалует ли милостью?! И вот...
— Отослал?.. С лесной орешек добрый?.. А не поболе ли?.. А?!
— Может, и поболе малость...
— И отослал! Вверил клад цены безмерной братану?.. Одинокого гонца послал с царским достоянием?.. А!..
— Уж лукавый попутал... Виноват! — пробормотал помертвелыми губами есаул. И почувствовал, что от страха, от потери крови, от телесных и душевных мук сознание мутится у него, зелёные и красные огоньки и круги заплясали в глазах.
А Гагарин, словно видя всё, тешился мукой жертвы своей.
— А не облыжно ль толкуешь, парень? Не сохранил ли для себя царёв клад?.. А!.. Молчишь... Ну, отвечай, собака! — вдруг прикрикнул князь, и лицо его побагровело, жилы вздулись на лбу.
Похолодел грабитель и не столько от грозного окрика, сколько от взгляда этих колючих глаз с покрасневшими от сдерживаемой ярости белками.
Теперь — всё равно, правду ли сказать, дальше ли изворачиваться... Только бы отсрочить последнюю страшную минуту обыска, пытки... разлуки с заветным сокровищем и с жизнью, которая ещё так манит сильного, не старого есаула.
— Твоя воля, господине... А я всю правду-истину сказал!.. Твой меч, моя голова с плеч... Весь я тута... Искали, поди, люди твои... Всё моё хоботье забрали...
— Искали... забрали... не нашли! Твоя правда, Васенька! — уже совсем ожесточаясь, проговорил Гагарин. — Тамо нету... А вот мы ещё на тебе пощупаем... А не найдём, так сам, поди, знаешь, для чего тут это всё понавешено да понаставлено? Допрос учиним с пристрастием, как водится... Скажешь, собака, куды царское достояние укрыл, коли и на тебе его не окажется!.. А покуда...
Он дал знак Келецкому. Тот пошёл отворять двери, звать Нестерова и палачей. Гагарин тоже отошёл от стола, стал ходить по узкой комнате, обуреваемый нетерпением и гневом, судорожно сжимая в руке пистолет, взятый безотчётно со стола. Он на мгновение тоже обратился к раскрываемой двери, где первою обозначилась поджарая фигура Нестерова, ещё стоящего за порогом, в коридоре.
Выхода не было. Всюду залезет проныра и отыщет самоцвет. А потом — пытка, мучения!.. И неожиданная мысль пронзила мозг Василия. Он вспомнил, как глотал большие стаканы водки одним залпом либо огромные куски хлеба и мяса под голодную руку... И сразу решился... Если сейчас на нём камня не найдут, ещё есть возможность отстрочить муку и гибель... Он пообещает указать, где спрятано сокровище... Всё потянется... А там, кто знает, товарищи придут на выручку, помогут убежать!..
Самые несбыточные, странные и хаотические мысли молнией пронеслись в смятенном уме... Обдумывать некогда... Быстро достал он из-под повязки тряпицу с рубином, незаметно поднёс ко рту, сделал отчаянное глотательное движение и вдруг, захрипев и посинев, повалился навзничь, царапая скрюченными пальцами своими лицо, губы шею, вздувшуюся и посинелую. Повязка, сорванная с головы судорожными движениями, обнажила ещё не затянувшиеся раны, где новая ткань алела, словно пурпурный студень, источая крупные капли и струйки свежей крови.
Сначала легко скользнул по пищеводу тяжёлый, холодный самоцвет, но он был слишком твёрд и велик. Мгновенная спазма сжала горло... Камень застрял там в глубине, прервав дыхание, и Василий, без того обессиленный ранами и душевной бурей, сразу лишился сознания, багровея и темнея с каждой минутою.
