— Это верно, — ответил он и зачем-то добавил: — Я согласен.

Кестрель поняла, что эти двое обменялись каким-то зашифрованным сообщением. Очевидно, отец не просто так выбрал этот сервиз для сегодняшнего ужина. В доме было множество посуды с самыми разными узорами. Эти тарелки сделаны валорианцами. На каждой изображена хищная птица: сокол, коршун, орел, сова, скопа и ястреб. Они перечислялись в известной строевой песенке, которую учили валорианские дети.

— Вы что, выбираете в качестве пароля названия птиц из «Песни об оперении Смерти»? — спросила Кестрель у капитана.

В лице Венсана лишь на секунду мелькнуло изумление. Отец и вовсе не удивился. Кестрель всегда легко разгадывала загадки.

Венсан печально вздохнул:

— Похоже, ничего другого мои ребята запомнить не в состоянии. Видишь ли, пароль нужно менять каждую ночь. Порядок птиц в песне заучить довольно легко.

Генерал звонком колокольчика отдал рабам приказ подавать первое блюдо. Венсан принялся рассказывать истории о своих путешествиях, и Кестрель подумала: наверное, отец для того и позвал его, чтобы немного развеселить ее. Но потом она повнимательнее взглянула на тарелку капитана и поняла, что дело не только в этом.

На его тарелке был изображен охотничий ястреб — кестрель.

Разумеется, отец не стал забирать корабль Венсана вовсе не потому, что капитан был его старым другом. И даже не потому, что гавань нуждалась в защите. Это был обмен. Отец оказал ему услугу, за которую капитану предстояло расплатиться. Недаром он сказал «Согласен», глядя на свою тарелку.

Он согласился присмотреть за Кестрель, пока отец будет в отъезде. Она замерла и подняла взгляд на генерала, который сообщил:

— Капитан Венсан пойдет на Зимний бал.

В зал вошли рабы. Они начали раскладывать кушанья. Кестрель посмотрела на три пустые тарелки: две были для брата и сестры отца, которые погибли в бою, и одна, с совой, — для его умершей жены. Что бы изменилось, останься она жива? Возможно, Кестрель с отцом не пришлось бы общаться зашифрованными посланиями и играть в стратегию друг с другом и друг против друга. Возможно, тогда Кестрель могла бы поговорить с ним начистоту.

Что бы она сказала? Что ей все ясно? Что отец попросил капитана не только защитить ее в случае опасности, но и проследить, чтобы она больше не совершала проступков и не навлекала гнев общества на себя? Что прощает его за недоверие (в конце концов, она и сама себе не доверяла). Она сказала бы, что видит не только его опасения, но и его любовь.

— Я рада за капитана Венсана, — улыбнулась она, взяв в руки нож и вилку. — Уверена, ему понравится на балу. Однако сама я идти не собираюсь.

На рассвете Кестрель села в карету и отправилась в городской порт. Генерал не хотел, чтобы дочь его провожала, поэтому она не видела, как корабли готовились к отплытию в серых предутренних сумерках. Но теперь она все же приехала сюда посмотреть на опустевшие доки. Пронизывающий ветер трепал ее плащ. Морской воздух пах солью.

Флот из двух сотен кораблей уже направлялся к выходу из залива. Только шесть купеческих судов, включая судно капитана Венсана, по-прежнему стояли на якоре. К берегу жались рыбацкие лодки, которые не пригодились войску, поскольку были слишком малы. От нечего делать Кестрель сосчитала их. Кто знает, возможно, генерал сейчас стоит на палубе одного из кораблей и даже видит ее на пристани.

Флот удалялся. Корабли двигались плавно, как танцоры, но не прикасаясь друг к другу.

«Для счастья нужна свобода, — любил повторять отец, — а для свободы нужна смелость».

Кестрель подумала о своем бальном платье, по-прежнему завернутом в муслин. Почему бы и не пойти на бал? Чего ей бояться? Косых взглядов? Пусть смотрят. Она умеет за себя постоять, и защиты ей не нужно — ни от отца, ни от капитана Венсана.

Кестрель долго болела, но теперь она выздоровела.

Ткань казалась жидкой на ощупь. Платье приятно холодило кожу. Крой был простым, а золотистая материя поблескивала, как зимнее солнце. Рукавов не было, вырез открывал ключицы.

Надевалось платье легко: она лишь попросила рабыню застегнуть жемчужные пуговки на спине. Закрепить украшенный камнями кинжал на поясе Кестрель могла и сама. Но, оставшись одна, она поняла, что справиться с прической будет непросто. Обычно ее волосами занималась Лира, но звать ее Кестрель не хотела.

Она села за туалетный столик, настороженно разглядывая свое отражение. Ее распущенные локоны лежали по плечам. Они были чуть темнее, чем платье. Кестрель отделила прядку и начала плести косу.

— Мне сказали, что ты собираешься на бал.

Она посмотрела в зеркало и увидела, что за ее спиной стоит Арин. Кестрель тут же перевела взгляд на собственное лицо. Под глазами у нее лежали глубокие тени.

— Тебе сюда нельзя, — бросила она. Даже не глядя, она знала, что на его лице застыло выжидающее выражение. Сама Кестрель тоже ждала, пытаясь собраться с силами и прогнать его.

Потом она вздохнула и продолжила плести косу.

— Лучше не ходи на бал, это плохая идея, — снова заговорил Арин.

— Мне кажется, ты не в том положении, чтобы указывать мне. — Она вновь взглянула на его отражение. При виде его лица нервы Кестрель, и без того натянутые до предела, едва не зазвенели от напряжения. Косичка выскользнула из рук и расплелась. — Ну что? — сорвалась она. — Что смешного?

Он ухмыльнулся, и в это мгновение он снова стал похож на того Арина, которого она знала.

— Смешного — ничего.

Тяжелые локоны скользнули вперед, заслоняя лицо Кестрель.

— Обычно меня причесывает Лира, — пробормотала она.

Арин вдохнул, будто собираясь ответить, но тишина затянулась.

Потом он тихо сказал:

— Я могу.

— Что?

— Я могу тебя причесать.

— Ты?!

— Да.

Кестрель почувствовала, как на шее у нее забилась жилка. Она открыла рот, но не успела возразить. Арин подошел к ней и собрал волосы руками. Его пальцы задвигались.

В комнате стояла странная тишина. Казалось, каждое движение должно отзываться каким-то звуком: вот кончик пальца задел кожу на шее, вот шпилька закрепила туго натянутый локон, вот тоненькая косичка выскользнула из рук Арина и коснулась щеки Кестрель. Каждый жест напоминал музыку, и было странно не слышать нот, ни высоких, ни низких. Кестрель медленно выдохнула.

Руки Арина замерли.

— Больно?

— Нет.

Шпильки быстро исчезали со столика. На глазах у Кестрель мелкие косички соединились в большие и сплелись в замысловатые узлы. Пальцы Арина нежно потянули какую-то прядку, изогнули ее. Кестрель ощущала даже малейшее движение воздуха.

Хотя Арин прикасался не к ней, а лишь к неживой ее части, Кестрель показалось, что на нее накинули полупрозрачную сеть, которая дрожала и переливалась на свету.

— Ну вот, — сказал Арин.

Ее отражение в зеркале подняло руку и потрогало волосы. Она не знала, что ответить. Арин отошел назад и спрятал руки в карманы. Однако его взгляд был устремлен на ее отражение, а лицо его смягчилось, как тогда, в музыкальной комнате, когда она сыграла для него на фортепиано.

— Как… — начала Кестрель.

— Как кузнец умудрился выучиться такому искусству?

— Ну… Да.

— В детстве моя старшая сестра заставляла причесывать ее.

Кестрель чуть было не спросила, где теперь его старшая сестра, потом представила самый худший вариант ответа. В глазах Арина отразилась та же мысль, и по его выражению Кестрель поняла, что худший вариант оказался правдой. Но его улыбка не исчезла.

— Я, конечно, злился, — продолжил Арин. — Меня раздражало, что она вечно мной командует. И что я ей это позволяю. Но теперь… приятно вспомнить.

Кестрель встала и повернулась лицом к нему. Между ними стоял стул, и она сама не знала, рада она этому или нет.

— Кестрель, раз уж ты идешь на бал, возьми меня с собой.

— Я тебя не понимаю, — устало выдохнула одна. — Не понимаю твоих слов, твоих постоянных перемен настроения, твоего непредсказуемого поведения.