Читатель видел, как сблизились друг с другом Жорж и лорд Маррей и как, ступая на берег Порт–Луи, они договорились встретиться.
Мы знаем также: Жорж, каким почтительным и преданным сыном он ни был, явился к отцу лишь после трудных испытаний, каким он так долго себя подвергал. Радость старика должна была быть тем сильнее, чем меньше он надеялся на возвращение сына; вернувшийся был так непохож на того, кого он ждал, что по дороге в Мока отец пристально смотрел на сына; останавливаясь, так крепко прижимал его к сердцу, что Жорж, несмотря на умение владеть собой, чувствовал, как слезы появляются у него на глазах.
Через три часа они пришли на плантацию, но Телемак обогнал их; поэтому Жорж и отец увидели негров, ждавших их с радостью и вместе с тем со страхом: Жорж, которого они знали ребенком, стал теперь их новым хозяином, а каким он окажется?
Что означало для этих бедных людей появление Жоржа? Счастье или беда ждет их в будущем? Казалось, все должно было сложиться хорошо. Жорж начал с того, что освободил их на два дня от работы.
Ему не терпелось осмотреть свои земли; наскоро пообедав, в сопровождении отца он обошел плантацию. Выгодная торговля, прилежная работа под умелым руководством хозяина превратили ее в одно из лучших владений острова.
В центре имения стоял дом, простое и просторное здание, окруженное тройной цепью банановых кустов, манговых и тамариндовых деревьев. От дома к дороге тянулась длинная аллея, обсаженная деревьями, задняя дверь дома вела в душистые фруктовые сады. Далее, насколько охватывал глаз, расстилались огромные поля сахарного тростника и кукурузы, которые, казалось, устали под грузом плодов и молили о том, чтобы рука сборщика их освободила.
Наконец, они пришли к тому месту, которое на каждой плантации называется Лагерем черных.
Посреди лагеря возвышалось большое здание, которое зимой служило амбаром, а летом танцевальным залом; оттуда доносились радостные крики и звуки тамбуринов, тамтама и мальгашской арфы. Негры, воспользовавшись тем, что их отпустили, тотчас же начали праздник; эти примитивные натуры легко переходят от трудов к удовольствиям и, танцуя, отдыхают от усталости. Жорж и отец неожиданно появились среди них. Негры сразу прекратили танцы, бал был прерван, каждый встал подле соседа, стараясь образовать ряды, как это делают солдаты при неожиданном появлении командира. Наступила тишина, затем хозяев приветствовали громкие голоса присутствующих. Негров здесь хорошо кормили, хорошо одевали; они обожали Пьера Мюнье, может быть, единственного мулата в колонии, который не был жесток в обращении с неграми. Что до Жоржа, внушавшего серьезные опасения этим добрым людям, то, угадав, какое впечатление произвел на них, он дал знак, что хочет говорить. Воцарилось глубокое молчание, и негры стали слушать.
— Друзья мои, я взволнован оказанным мне приемом и еще более тем, что вижу улыбки на ваших лицах, я знаю, что с отцом вы были счастливы, я благодарен ему; мой долг, так же как и его, сделать счастливыми тех, кто будет мне послушен. Вас здесь триста человек, и на всех лишь девяносто хижин. Мой отец хочет, чтобы вы построили еще шестьдесят, тогда получится одна на двоих; у каждой хижины будет маленький сад, и всем будет позволено сажать там табак, картофель и держать свиней и кур; те, кто захочет превратить все это в деньги, в воскресенье пойдут на рынок в Порт–Луи, а выручкой смогут распоряжаться по своему усмотрению.
Если обнаружится воровство, тот, кто обокрал своего брата, будет сурово наказан; если кого–нибудь несправедливо побьет надзиратель, пусть он докажет, что не заслужил наказания, и с надзирателем поступят по закону. Я не предвижу случая, чтобы кто–нибудь из вас сбежал, потому что вы счастливы здесь, надеюсь, и в дальнейшем будете довольны и не покинете нас.
Вновь раздались возгласы радости в ответ на эту речь, которая, очевидно, покажется наивной шестидесяти миллионам европейцев, живущим при конституционном режиме, но которую слушатели приняли с большим воодушевлением; ведь то была первая хартия такого рода, дарованная неграм в колонии.
Глава VII. БЕРЛОК
Вечером следующего дня, в субботу, многочисленная группа негров, не столь счастливых, как те, с которыми мы уже познакомились, собралась под широким навесом и, сидя вокруг большого очага, где горели сухие ветки, устроила, как говорят в колониях, берлок, то есть встречу людей разных наклонностей, которые собрались каждый со своей работой: один мастерил какое–нибудь изделие, чтобы на следующий день продать его, другой варил рис, маниок или жарил бананы. Кое–кто, вооружившись деревянной трубкой, курил табак, выращенный в своем саду, некоторые вполголоса разговаривали. Среди собравшихся присутствовали женщины и дети, их обязанностью было поддерживать огонь в очаге. Несмотря на то что люди были заняты делом и этот вечер предшествовал дню отдыха, чувствовалось, что над несчастными неграми тяготеет нечто зловещее и тревожное — гнет надсмотрщика, который сам был мулатом. Навес находился в нижней части равнины, у подножия горы с тремя вершинами, вокруг которой располагались владения нашего старого знакомца, господина де Мальмеди.
Де Мальмеди нельзя было назвать плохим хозяином в том смысле, какой мы во Франции придаем этому слову. Нет; но де Мальмеди, толстый, как бочка, и незлобивый, был человек в высшей степени тщеславный, очень заботившийся о своем общественном положении; его преисполняла гордость, мысль о чистоте крови, текущей в его жилах, и глубокая убежденность в правоте расовых предрассудков, унаследованных от предков, которые на острове Иль–де–Франс издавна ущемляли права цветных. Что касается рабов, то им у него жилось не хуже, чем у других хозяев, но рабы были несчастны повсюду; де Мальмеди не считал негров людьми, они были машинами» им полагалось приносить доход. А если машина не дает дохода, который должна давать, ее заводят механическим способом; де Мальмеди просто и ясно применял к своим неграм эту теорию. Если негры переставали работать из–за лености или усталости, надсмотрщик пускал в ход кнут; машина вновь начинала крутиться, и к концу недели хозяин получал прибыль сполна.
Что до Анри Мальмеди, то он был точный портрет отца, только на двадцать лет моложе и еще более заносчивый.
Словом, как мы сказали, моральное и имущественное положение негров равнины Уильямса сильно отличалось от образа жизни негров района Мока. Поэтому на увеселительных вечерах у рабов Пьера Мюнье царило непринужденное веселье, в то время как у негров господина де Мальмеди его надо было вызывать песней, сказкой или импровизированным представлением. Впрочем, в тропиках, как и в наших странах, под навесом ли у негров или на солдатском бивуаке всегда найдется шутник, который возьмет на себя задачу рассмешить собравшихся, за что благодарные слушатели не останутся в долгу; если же общество забудет расплатиться, что иногда случается, то шут напомнит ему о его долге.
Во владениях де Мальмеди обязанности Трибуле или Анжели, знаменитых шутов королей Франциска I и Людовика XIII, исполнял низкого роста человек, тучный торс которого поддерживали такие тонкие ноги, что даже не верилось, что подобная фигура могла существовать в природе. Руки его были невероятно длинные, как у обезьян, расхаживающих на задних лапах и не нагибаясь хватающих все, что попадется на земле.
Персонаж, которого мы только что ввели в действие, представлял собой диковинную смесь смешного и ужасного, в глазах европейца безобразное брало верх и внушало непреодолимое отвращение, негры же, не столь приверженные прекрасному и не такие ценители красоты, как мы, видели в нем только комическую сторону, хотя временами он обнажал когти и показывал оскал тигра.
Его звали Антонио, он родился в Тингораме, и, чтобы не путать его с другими Антонио, которых такая ошибка могла бы оскорбить, все звали его Антонио–малаец.
Берлок, то есть вечер встречи на досуге, тянулся довольно скучно, когда Антонио, проскользнув за один из столбов, поддерживавших навес, высунул из–за него зеленовато–желтое лицо и тихо свистнул, подражая змее с капюшоном, одной из самых грозных рептилий Малайского полуострова. Если бы этот свист раздался на равнинах Танасерина, в болотах Явы или в песках Килоа, услышавший его замер бы в ужасе, но на Иль–де–Франс, кроме акул, стаями плавающих вдоль берега, нет других опасных животных; поэтому свист никого не испугал, а только заставил чернокожих широко раскрыть глаза и взглянуть на пришедшего. Раздался возглас:
