— А, действительно, — сказал хозяин. — Это человек, которого вы ждете.

— Это храбрый капитан Ла Жонкьер? — воскликнул Дюбуа.

— Да, он. Идите сюда, капитан, — сказал хозяин, — вас ждут.

Капитан не забыл своих утренних сомнений; на улице он встретил множество непривычных лиц, показавшихся ему зловещими, и возвратился весьма подозрительно настроенным. Поэтому он прежде всего оглядел внимательно угол, где сидели гвардейцы: их отсутствие его несколько успокоило, потом он взглянул на обеспокоившего его нового посетителя. Но люди, кого ждет опасность, в конце концов, в избытке подозрений обретают мужество, позволяющее им не обращать внимания на предчувствия, или, точнее, свыкаются со страхом и не прислушиваются к нему. Ла Жонкьер, успокоенный порядочностью, написанной на лице мнимого торговца сукном из Сен–Жермен–ан–Ле, любезно поклонился ему. Дюбуа, в свою очередь, ответил учтивейшим поклоном.

Тогда Ла Жонкьер повернулся к хозяину и спросил, не приходил ли его друг.

— Пришел только этот господин, — сказал владелец гостиницы, — но вы ничего не потеряли от перемены посетителей: тот должен был к вам зайти за ста пистолями, а этот принес вам пятьдесят луидоров.

Ла Жонкьер удивленно повернулся к Дюбуа, но тот выдержал его взгляд, изобразив на своем лице, насколько ему удалось это сделать, простоватую любезность. И хотя у Ла Жонкьера оставались кое–какие сомнения, он был совершенно ошеломлен историей, которую Дюбуа повторил ему с величайшим апломбом. Он даже улыбнулся этому неожиданно возвращенному долгу, поскольку люди всегда радуются непредвиденной денежной прибыли; потом, тронутый великодушием человека, разыскивавшего его по всему свету, чтобы отдать эти совершенно неожиданные деньги, он спросил у хозяина бутылку испанского вина и пригласил Дюбуа пройти в его комнату. Дюбуа подошел к окну, чтобы взять шляпу, которая лежала на стуле, и, пока Ла Жонкьер разговаривал с хозяином, тихонько постучал пальцами по стеклу. В эту минуту капитан обернулся.

— Но я вас, может быть, стесню? — сказал Дюбуа, придав лицу самое веселое выражение, на которое был способен.

— Вовсе нет, вовсе нет, — сказал капитан, — вид из окна завлекательный, мы будем пить и смотреть на прохожих: на улице Бурдоне бывает много красивых дам. А, вот тут вы заулыбаетесь, приятель.

— Гм–гм! — произнес Дюбуа, по рассеянности почесывая нос.

Этот неосторожный жест в каком–нибудь менее удаленном от Палет–Рояля месте выдал бы его, но на улице Бурдоне он прошел незамеченным. Первым вошел Ла Жонкьер, впереди него шел хозяин, неся перед собой бутылку. Дюбуа шел последним и успел обменяться условным знаком с Тапеном, который как раз появился в зале в сопровождении двух типов, затем Дюбуа, как хорошо воспитанный человек, закрыл за собой дверь.

Двое, вошедшие с Тапеном, направились прямо к окну и задернули занавески в общем зале, а их начальник встал у дверей комнаты Ла Жонкьера с таким расчетом, чтобы, если ее отворят, она его прикрыла. Хозяин почти тотчас же возвратился, он обслужил капитана и господина Мутонне и получил от своего постояльца, который всегда платил наличными, монету в три ливра. Он собрался было записать приход в книгу и убрать деньги в ящик, но не успел затворить за собой двери, как Тапен, стоявший в засаде, заткнул ему рот платком, колпак надвинул до самой шеи и утащил его легко, как перышко, во второй фиакр, которого из–за дверей не было видно; в ту же минуту один из его людей схватил девчонку, которая сбивала яйца, а второй завернул в скатерть и уволок поваренка, державшего сковородку, и таким образом во мгновение ока хозяин, его дочь и юный отравитель (да будет позволено мне употребить это название, столь распространенное и соответствующее действительности) в сопровождении двух стражей уже катились по направлению к тюрьме Сен–Лазар. Ехали они очень быстро, лошади были добрые, и кучер нетерпелив, из чего следует, что увозивший их экипаж вряд ли был настоящим фиакром.

Тапен, оставшись на постоялом дворе, тут же, ведомый инстинктом полицейской ищейки, пошарил в шкафчике над кухонной дверью, вытащил оттуда бумажный колпак, коленкоровую куртку и фартук, а затем сделал знак зеваке, любовавшемуся собой в оконном стекле. Тот быстро вошел в зал и превратился в человека, довольно похожего на слугу. В эту минуту в комнате капитана послышался отчаянный шум, как если бы кто–то опрокинул стол и разбил бутылку и стаканы, затем шум шагов, проклятия, звон стекла, разбитого шпагой; потом все стихло.

Через минуту стены дома задрожали от стука колес фиакра, удалявшегося по улице Двух Шаров.

Тапен, беспокойно прислушивавшийся и готовый броситься в комнату с кухонным ножом в руках, радостно выпрямился.

— Прекрасно, — сказал он. — Дело сделано.

— В самое время, хозяин, — подтвердил слуга, — вот и клиент.

XV. НЕ ДОВЕРЯЙТЕ УСЛОВНЫМ ЗНАКАМ

Тапен было решил, что пришел шевалье Гастон де Шанле, но он ошибся: всего лишь какая–то женщина зашла купить вина.

— Что случилось с бедным господином Бургиньоном? — спросила она. — Его повезли в фиакре с колпаком на голове.

— Увы, дорогая госпожа, — сказал Тапен, — с ним случилось несчастье, которого мы никак не ждали. Он стоял вот тут, бедный Бургиньон, и разговаривал со мной, и вдруг его хватил апоплексический удар.

— Боже милостивый!

— Увы, дорогая госпожа, — продолжал Тапен, закатив очи горе, — вот доказательство, что все мы смертны.

— Но девочку тоже увезли? — не унималась кумушка.

— Она будет ухаживать за отцом: это ее долг.

— А поваренок? — соседка хотела все знать точно.

— Поваренок будет им готовить: это его ремесло.

— Господи ты, Боже мой! Я видела все от своих дверей и ничего не могла понять, поэтому, хотя мне и не очень нужно, я зашла к вам купить белого вина, чтоб узнать, что к чему.

— Ну вот, теперь вы знаете, дорогая госпожа.

— А вы–то кто?

— Я Шампань, двоюродный брат Бургиньона, я приехал случайно как раз сегодня утром с весточкой от его семьи. Внезапная радость, потрясение — и вот вам, пожалуйста, удар! Хоп — и нет его! Вот, спросите у Грабижона, — продолжал Тапен, показывая на своего кухонного помощника, кончавшего готовить омлет, который начала приготавливать дочь хозяина и поваренок.

— О Боже мой, все точно так и было, как говорит господин Шампань, — ответил Грабижон, смахивая слезу ручкой поварешки.

— Бедный господин Бургиньон! Вы полагаете, надо за него Богу молиться?

— Богу молиться всегда хорошо, — нравоучительно ответил Тапен.

— Ах, одну минутку, одну минутку. Хоть налейте мне пополнее!

Тапен утвердительно кивнул и очень ловко налил соседке вина, ему это было нетрудно, потому что он просто–напросто расточал добро другого. Бургиньон бы стонал и плакал, увидев, сколько доброго маконского вина налил этой женщине Тапен на два су.

— Ну, — сказала она, — я успокою квартал, а то люди уже начали волноваться, и обещаю вам, господин Шампань, остаться вашей клиенткой. Да больше того, не будь господин

Бургиньон вашим двоюродным братом, я сказала бы, что думаю обо всем случившемся.

— О, говорите, соседка, говорите, не стесняйтесь!

— Ну так вот, я видела, что он меня обирал, как последний негодяй. Вот этот кувшин, который вы мне налили до краев за два су, он мне за четыре наливал неполный.

— Это надо же! — сказал Тапен.

— О, господин Шампань, хоть это и отрицают, но если на земле нет правды, то Небо уж во всем справедливо, так что очень даже удачно, что теперь вы будете продолжать его торговлю.

— Вполне верю, — сказал тихонько Тапен, — для его клиентов это очень удачно.

И он поторопился выпроводить женщину, так как опасался, что придет тот, кого он ждал и кому подобные объяснения могут показаться подозрительными. Действительно, почти в это же мгновение, как раз когда часы били половину третьего, входная дверь отворилась и вошел молодой человек благородной наружности; он был закутан в голубой плащ, запорошенный снегом.