В перестроечную пору нагрянула мода на сословия, многие ударились искать свои родовые корни. Особенно женщины. Видимо, раздирало желание прибиться к элите… Анна выкопала в нафталиновых сундуках матери – моей тёщи – какие-то документы, разрисовала свою родословную и безмерно гордилась тем, что дальние предки у неё из дворян, из знати. После того, как она обрела дворянство, она даже ходить стала как-то иначе, с гордо поднятой головой, и стала ещё ленивее, что касалось домашних дел. Горы грязной посуды в раковине, бельё не стирано, а сядет средь бардака с чашкой кофе из старинного фаянса рассуждать о дворянских обычаях семьи… Стоп! Стоп! Не надо заводиться – всё это уже позади. Уже нахлебался досыта.

Впрочем, я в ту пору и сам заинтересовался своими корнями. О семье матери я многое знал, там ничего не выплыло неожиданного: крестьяне из поколения в поколение. А вот на отцовом древе обнаружились неожиданные родовые ветви. Оказалось, прадед был из-под Екатеринослава, нынешнего Днепропетровска, войсковой старшина, это целый казачий подполковник, судьба которого оборвалась при невыясненных обстоятельствах где-то в 20-е лихие годы. А дед был морской офицер (я-то думал, он служил матросом, а оказалось, капитан-лейтенантом), который погиб в Великую Отечественную, защищая Одессу; могила его не найдена, вернее, могилой ему стало Чёрное море… А бабушка пела в каком-то знаменитом хоре. Не случайно мне нравились казачьи песни. В генах что-то, видимо, сбереглось. Поэтому и Льва Дмитрича я любил послушать с его казачьими балладами, да и сам ему подпевал, бывало, под рюмку.

…Анна открыла дверь сразу, как будто стояла в прихожей и ждала моего звонка. Я нетвёрдо перешагнул порог. Вот и встретились. Ещё поднимаясь в лифте, я почувствовал, как громко стучит сердце, стук даже отдаётся в висках, и всё это не только потому, что впереди нелёгкий разговор про Толика, но и встреча с Анной, которая явится из семейного прошлого.

Посреди большой комнаты на ковре покоился пылесос – прибраться Анна, конечно, не успела, – зато губы и ресницы подкрашены… И вообще она недурно выглядит. Во мне даже что-то шевельнулось – наподобие полуугасшей любви, ведь эту по-своему очень симпатичную женщину я знал немало лет… Она совсем ничего не потеряла во внешности. Почему не выйдет замуж? Не за кого? Достойных, мол, нет, а плохого не надо.

Оказавшись там, где прожил двенадцать лет, я поразился: здесь почти ничего не изменилось, словно я отчалил отсюда вчера. Тот же диван-кровать с обшарпанной спинкой, шкаф со старинными книгами, до которых ни у кого не доходили руки, антикварное высокое кресло с изодранными подлокотниками и круглый столик с инкрустациями на резной толстой ноге; в углу, как прежде, чёрное австрийское пианино.

Это пианино Анна подарила пятилетней Рите в день рождения, хотя я в ту пору на всём экономил и копил деньги ни машину. Работал где только выпадал случай, на любой халтуре: маляром, плотником, грузчиком. «Машина подождёт. Зато Риточка станет учиться музыке!» – радовалась Анна; она даже не заметила, что я в тот момент побагровел от злости. Я тогда сдержался, стерпел ради дочки, не упрекнул Анну, но этот дорогой «гроб с музыкой» возненавидел. К тому же у Риты не было ни желания учиться, ни особого слуха, и я всячески помогал ей избегать занятий музыкой.

«Надо быть очень ограниченным человеком, чтобы не понимать, как важна для ребёнка музыка!» – негодовала иногда Анна, но я был неумолим: «К чёрту эту музыку! Пусть Рита побольше гуляет, а не чахнет над клавишами. Как пианистка она всё равно никуда не пробьётся!» «У тебя на уме только деньги… Ты не понимаешь, что музыка – это полёт души…» Так завязывалась очередная ссора, которая доходила до криков и оскорблений, после чего мы неделю могли не разговаривать друг с другом, и никто первым не хотел пробить стену отчуждения… А Рита толком играть на пианино так и не выучилась, кое-как дотянула музыкальную школу. Но потом стала актрисой. Правда, это уже иная история.

– Она сообщила тебе, что выходит замуж? – спросила Анна.

– Кто?

– Рита, разумеется! Вот, почитай. По скайпу я с ней связаться не могла, – Анна протянула мне конверт. Сама села в кресло.

Я взялся читать.

– Да садись ты, Валя, куда-нибудь. Ты ж не чужой… – сказала Анна.

Я устроился на край дивана. Письмо от Риты было следующим:

«Мамочка, милая моя!

Решено. Я выхожу замуж! Свадьба – потом. Так что не переживай. А пока я выхожу замуж и уезжаю в Польшу. Он режиссёр, он ставит там пьесу в Познани… Он гениальный режиссёр! Ты, конечно, не слышала, но это гений! Стас Резонтов. Я сразу слышу твой вопрос: старше ли он меня? Ну, конечно, старше. Ему сорок семь. Но это не имеет никакого значения. Он очень искренний, очень талантливый, очень-очень… А свадьба, родственники, гости, фата и прочий реквизит – это потом. Это не главное!»

В этом месте письма я сглотнул слюну, перекинул взгляд в угол, где горкой валялась одежда. Подсчитал. Рите недавно исполнилось 23, в прошлом году она закончила ГИТИС, а этому гению – 47, итого разница в 24 годика… Стал читать дальше. Письмо было коротким. До конца я добрался быстро. Ни просьб о соизволении матери на брак, ни упоминаний обо мне в письме не нашлось.

– Скоро я буду в Москве. Вот и поглядим на этого женишка.

– Разве это что-то изменит? – чуть скривила губы Анна.

– Ничего не изменит. Рита, похоже, больна любовью… Но с режиссёром надо поговорить. Думаю, когда мужчине за сорок, у него уже есть кое-что в голове.

– Все мужчины думают только одним местом. И место это – ниже пупка, – с язвительной ухмылкой сказала Анна.

– Для дворянки это неприлично, – заметил я.

– Зато честно, – быстро ответила Анна. – Ты подсчитывал, сколько раз ты мне изменял, пока…

После стольких лет изматывающей ревностью и глупостью супружеской жизни слушать теперешние претензии Анны было невмочь. Она так и не успокоилась, она всё как будто считает себя моей женой и предъявляет претензии.

– Достаточно! – резко оборвал её я. – Есть более важное, чем эти глупые упрёки! Я ими уже накушался… Где личные вещи Толика? Надо всё пересмотреть.

Мы пришли в маленькую комнату – обитель сына. Здесь тоже мало что изменилось. Разве что появились плакатные портреты каких-то глянцевых девиц и навороченных машин. Я полез в ящик его письменного стола.

– Мне кажется, ты не там ищешь, – подсказала Анна, хотя что я искал, она не знала. Да я и сам ещё не знал; мне очень не хотелось это что-то найти. – У него под шкафом есть секретная коробка. Я нечаянно туда заглянула. Катушка ниток закатилась… Полезла в эту коробку, а там…

Прежде чем встать на колени перед шкафом, я спросил:

– И что там интересного?

– А ты, Валя, не знаешь? – брыкнулась Анна. – Ну, порно там. Журнальчики.

– Он взрослый мужчина. В этом нет ничего удивительного… Да, это подходящее место, – тихо сказал я, обшаривая рукой пространство под шкафом.

В схроне Толика лежали несколько журналов с фотографиями секс-моделей, какие-то чистые бланки с печатями, ксерокопии документов на машину, визитные карточки, рекламки и, наконец, – вот они! Я взял в руки небольшой пластиковый пакет, в котором набралась бы горсть таблеток белого цвета.

– Что это? – вспыхнула Анна.

– Вот и я хочу узнать, что это?

– Может, в полицию сообщить?

Анна всегда была паникёршей, и в неожиданных ситуациях тут же предлагала разные, порой нелепые выходы.

– Попробуем пока без полиции, – ответил я, хотя уже наметил, к кому из полицейских приятелей смогу обратиться.

– Неужели это наркотики? – шёпотом спросила Анна, глаза её тут же наполнились слезами, и мне даже показалось, что она потянулась ко мне, – так часто бывало, когда на семью обрушивалась какая-то беда, пусть даже и невеликая.

– Плакать не надо. Пока ничего страшного не произошло, – успокоил я Анну и погладил её по плечу.

– Валя, что же будет-то? За такие таблетки Толику светит тюрьма! – она стояла ошеломлённая.