Рицка думал, что его страдание будет длиться бесконечно, когда в комнату вошёл Сеймей, и это следование привычному сценарию даже немного успокоило его.

Сеймей, как и обычно, остановился у окна и смял ткань шторы, которая сегодня висела неподвижно и казалась тяжёлой, как будто мокрой, и тоже почему-то тёплой.

Рицка не мог оторвать взгляд от сжатой руки Сеймея, пока не понял вдруг, что это рука не его брата. Эти тонкие пальцы, это запястье с нежной кожей принадлежали другому человеку.

Рицка перевёл взгляд на голову стоящего. Так и есть. На плечах его разбросаны в беспорядке, запав частью за воротник, светлые волосы.

И снова захотелось закричать, и снова голос отказал ему. Соби?! Почему?! Нет, лучше бы всё-таки проснуться, потому что если Соби обернётся…

И тут же, будто отвечая его мыслям, Соби повернул голову к нему. И тут сценарий тоже нисколько не изменился. Вместо лица чёрная маска, готовая в любую секунду рассыпаться в пепел. Рицка не закричал от страха, только почувствовал, как горячие слёзы стекают по щекам и падают на шею уже холодными каплями. Это были слёзы немого сожаления от осознания собственной беспомощности, неспособности что-либо изменить. Он думал лишь о том, что теперь у него забрали ещё и Соби, а сам он может только смотреть в лицо чёрной бездны своего одиночества.

А потом он открыл глаза. Это тоже причинило немалую боль, даже ещё более острую и реальную, чем та, что он ощущал во сне. Он видел свет, белый, яркий, невыносимый, заливающий всю комнату, и источник этого света, который, по-видимому, был окном. Рицка не мог сказать этого с уверенностью, потому что очертания комнаты со всеми её предметами расплывались у него перед глазами, то становясь более чёткими, то снова теряя фокусировку. Рицка чувствовал себя сломанным фотоаппаратом.

- Он пришёл в себя! – закричал кто-то. Этот голос прогремел у мальчика в ушах и причинил новую порцию боли, отчего он попытался поморщиться, но не смог – болела вся кожа, будто стянутая тонкой горячей плёнкой.

Что со мной? Продолжение кошмара?

Зрение его всё же обретало постепенно утраченную ясность, и Рицка уже способен был различить фигуры людей в белом. Ответ очевиден. Он в больнице.

Рицка попробовал пошевелить пальцами и с облегчением, хоть и не без боли, смял простыню. Значит, жуткий сон позади. И он попал в не менее жуткую реальность.

- Рицка! Рицка, посмотри же на меня!

Этот голос. Этот человек. Склонился над ним, тянет к нему руки, как к последнему спасению, улыбается насколько счастливой, настолько же и безумной улыбкой человека, которому только что страшно повезло, повезло так, что он всё никак не может поверить в свою удачу. Рицка попытался произнести его имя, но вместо этого только испустил короткий вздох, отозвавшийся тяжестью в лёгких. Сеймей.

- Рицка, ты узнаешь меня? Можешь сказать что-нибудь? Рицка, ты слышишь?!

Сеймей сел подле него на табурет и как будто не знал, куда девать руки. Видимо, ему хотелось коснуться его, но врачи запретили.

Со мной всё настолько плохо, подумал Рицка. Он не помнил, что случилось.

- Рицка! Я так рад! Так рад, что ты жив! Я так устал ждать, когда ты, наконец, очнёшься и тут вдруг! Рицка… После той ужасной аварии…

Аварии. Точно. Они ехали на машине с Соби.

Сеймей что-то ещё говорил, быстро, бессвязно, захлёбываясь своим счастьем и всё улыбаясь. Рицка не слушал его, только подумал, что ещё никогда не видел брата таким радостным. Или не так. Никогда не видел его, настолько открыто выражающим свою радость.

Авария. Ну конечно.

Рицка решил набрать в грудь побольше воздуха, приготовиться к боли и спросить, даже если это будет последнее, что он сможет спросить в своей жизни.

- Соби… - выдохнул он хрипло, и Сеймей сразу замолчал, и вся радость куда-то стёрлась с его лица. Снова это выражение, как будто ему дали пощёчину, произнеся имя Агацумы первым. Не его имя. – Как он?

Сеймей посмотрел на него пристально, без всякой тени нежности и любви, что были всего пару мгновений назад, и произнёс, как показалось Рицке, с тщательно скрываемым удовольствием:

- Соби погиб.

========== Глава 2. Отчаяние ==========

“У каждого из нас есть сад, где растут деревья, которые уже никогда не зацветут”.

“I wish that I would be dead

Dead like you and I

Falling like a butterfly

After one lived day

I hope you will find your peace

Immortal, eternal and real

I know I cannot be dead yet

Just can’t live it again

I hope you’re waiting for me somewhere out there

In a place where we can hold each other again

You went first I’ll come right after you

I’m depressed I don’t care

I miss you, I hope you hear me”.

«In Memoriam (Immortal Peace)»

Negative

Месяц спустя

На небольшом стеклянном столе с тонкими стальными ножками разбросаны какие-то бумаги, исписанные, исчёрканные, изрисованные замысловатыми узорами затуманенного сознания. Тут же стопками возвышаются книги, потрёпанные, пролистанные вдоль и поперёк, с карандашными пометками на полях. Стол стоит у открытого окна, и тусклые лучи зимнего солнца едва касаются разложенных в беспорядке вещей, оставляя на бумаге и книжных обложках узкие полоски бликов. Порывы лёгкого ветра время от времени влетают в комнату, тревожа тонкие листы и снова оставляя их лежать в немой неподвижности. Из окна открывается вид на тихую улицу и садик с высаженными в ряд маленькими вишнёвыми деревьями, которые должны обязательно зацвести в следующем году. А пока они лишь простирают хрупкие чёрные ветви к затемнённому серыми облаками небу, а солнце ощупывает их своими холодными неуверенными прикосновениями.

Ничто не нарушало покоя, умиротворения и тишины природы, а Рицке очень хотелось бы, чтобы в саду пели птицы. Чтобы они прилетали сюда каждое утро, усаживались на сакуру и оживляли своими голосами маленький сонный мир сада и его комнаты. А он бы наблюдал за ними из своего окна как сейчас, и ему было бы спокойно и легко. Но птицы всё не прилетали. Даже не прорезали небесную высь своими острыми крыльями и не кричали надрывно, зазывая друг друга. Рицка уже устал ждать их.

Когда дверь в комнату неслышно приоткрылась и вошёл Сеймей, Рицка сидел за столом не двигаясь, будто остекленев, положив расслабленную кисть руки поверх бумаг, и смотрел в сад, взгляд его был направлен сквозь деревья, ограду, улицу и дома. Направлен куда-то в одну точку, где встречался бы с небом горизонт, если бы виднелся за домами. Но горизонта не было.

Сеймей вошёл с пластмассовым подносом, на котором стояли только один гранёный стакан, наполненный почти доверху водой, и маленькая синяя пиала, на дне которой, прильнув друг к другу, лежали три таблетки: белая, жёлтая и розовая. Сеймей закрыл дверь ногой, и вода в стакане дрогнула от резкого движения.

- Рицка. Я принёс лекарство, - сказал он, приближаясь к столу.

Мальчик так и не посмотрел в его сторону, так и не сдвинулся с места, только дрогнули кончики пальцев.

Сеймей очистил на столе место для подноса, сдвинув бумаги в кучу. Листы зашуршали, сминаясь, но Рицка так и не опустил на них отрешённого бесцветного взгляда.

- Как же тут у тебя холодно! – воскликнул Сеймей голосом встревоженного родителя. – Зачем ты открыл окно? Ты ещё очень слаб, нужно беречь себя, Рицка!

Только когда Сеймей закрывал оконные створки и поправлял занавески, Рицка всё-таки посмотрел на него, и то лишь потому, что тот загораживал ему обзор.

В комнате сразу потемнело и стало ещё тише, а Сеймей снова подошёл к нему и остановился как будто в нерешительности.

- Как ты себя чувствуешь сегодня? – спросил он тихо и сложил руки на груди, чтобы избежать соблазна сжать маленького, холодного, бледного, больного и потерянного Рицку в своих объятиях. Но Рицка бы не захотел этого, и Сеймей не трогал его.