Когда в лоредас пришел ответ из Храма, Торбад был поражен. Даже не заглянув в конверт, он понял, что это письмо писала не Алфиерса. Почерк не принадлежал Алфиерсе, она обычно писала только заглавными буквами, и выглядело это, как вопль из Обливиона.

„Торбад, я думала, вы знаете, что Алфиерса больше не работает в Храме. Она уволилась еще вчера, очень внезапно. Меня зовут Вандертил, и я очень счастлива (надо признать, я очень просила об этом) стать вашим новым контактным лицом в Храме. Я поражена вашим гением. У меня был кризис веры, пока я не увидела бюллетень прошлой недели. А бюллетень этой недели просто чудо. Ну, хватит. Я просто хочу сказать, что для меня большая честь работать с вами. – Вандертил“.

Послание, которое пришло в сандас, после службы, еще больше поразило Торбада. Настоятель связывал увеличение количества паствы и пожертвований с изумительным качеством бюллетеня. Вознаграждение Торбада было увеличено в четыре раза. Горгос принес более ста двадцати писем от восторженных поклонников.

Всю следующую неделю Торбад сидел перед своей письменной доской, со стаканом лучшего торвальского меда, глядя на чистый пергамент. У него не было никаких идей. Бюллетень, его дитя, его вторая жена, утомил его. Никудышные проповеди настоятеля были настоящим проклятием, а рождения и смерти прихожан церкви казались ему бессмысленными. Тра-ля-ля, нацарапал он на странице.

Он знал, что написал буквы Т-Р-А-Л-Я-Л-Я. Но на пергаменте появились слова, „Жемчужное ожерелье на белой шее“.

Он начертил на странице волнистую линию. И из-под заклятого пера Фейфолкена появилась фраза: „Слава Аури-Элю“.

Торбад встряхнул перо, но чернильная клякса превратилась в стихи. Он царапал страницу, стараясь закрасить слова, но пропавшие фразы возникали снова, и были даже более изысканными, чем раньше. Любая мазня начинала кружиться, как в калейдоскопе, и составляла прекрасные, вычурные фразы. Он не мог испортить бюллетень. Фейфолкен победил. Писец оказался читателем, а не автором.

Итак, – спросил великий маг. – Что говорит вам ваше знание школы колдовства, что вы можете сказать о Фейфолкене?»

«Что было дальше?» – заныл Вонгулдак.

«Сначала скажите мне, кто же такой был Фейфолкен, а потом я продолжу рассказ».

«Вы сказали, что он был даэдра, – сказал Таксим. – И это должно иметь отношение к искусству. Может быть он был приближенным Азуры?»

«Возможно, писец просто вообразил все это, – сказал Вонгулдак. – Может быть, Фейфолкен был прислужником Шеогората, и он обезумел. А может быть то, что написано этим пером, сводило с ума всех, кто это читал, например всю паству храма Аури-Эля».

«Хермеус Мора даэдра знаний… а Хирсин даэдра дикой… а даэдра мщения Боэтия, – размышлял Таксим. Потом он улыбнулся. – Фейфолкен – слуга Клавикуса Вайла, верно?»

«Очень хорошо, – сказал великий маг. – Как ты догадался?»

«Это его стиль, – ответил Таксим. – Прикидываться, что сила пера ему не нужна, когда она у него есть. Что было дальше?»

«Я поведаю вам», – сказал великий маг и продолжил свою историю.

Торбад наконец-то осознал, в чем сила пера, – сказал великий маг, продолжая свое повествование. – Зачарованное даэдра Фейфолкеном, прислужником Клавикуса Вайла, оно принесло ему богатство и славу в качестве писца еженедельного бюллетеня храма Аури-Эля. Но он понимал, что художником является перо, а он лишь свидетель его магии. Он был вне себя от ярости и ревности. С рыданием, он разломал перо пополам.

Потом он допил свой мед. Когда он повернулся, перо снова было целым.

У него было только зачарованное перо, так что он обмакнул палец в чернильницу и написал Горгосу записку большими неуклюжими буквами. Когда Горгос вернулся с новой кипой поздравительных писем из Храма, прославляющих его последний бюллетень, он передал записку и перо посыльному. Записка гласила: «Отнеси перо назад в Гильдию магов и продай его. Купи мне другое, не зачарованное перо».

Горгос ничего не понял, но сделал, как ему было сказано. Он вернулся через несколько часов.

«Они ничего за него не дали, – сказал Горгос. – Они сказали, что оно вовсе не зачаровано. Тут я им сказал: „Что это вы говорите, вы же сами его зачаровали камнем с душой Фейфолкена“, а они отвечают: „Ну а теперь в нем нет никакой души. Наверное, вы что-то сделали с пером, и душа освободилась“».

Горгос помолчал и посмотрел на своего хозяина. Торбад, разумеется не мог говорить, но выглядел еще более чем всегда лишенным дара речи.

«Но я все равно выбросил перо и купил другое, как вы и сказали».

Торбад рассмотрел новое перо. Оно было белым, тогда как предыдущее перо было серым. Его приятно было держать в руке. Он с облегчением вздохнул и отпустил посыльного. Ему нужно было написать бюллетень, и на этот раз безо всякой магии.

Через два дня он почти вернулся к прежнему распорядку. Бюллетень выглядел очень просто, но принадлежал только ему. Торбад почувствовал, что снова обретает уверенность, когда заметил на странице несколько незначительных ошибок. Давным-давно ему не попадались ошибки в его бюллетенях. Торбад с восторгом думал о том, что, возможно, в документе есть и другие ошибки, которых он просто не замечает.

Он заканчивал последний завиток простых украшений на полях, когда прибыл Горгос с посланиями из Храма. Торбад проглядел их все, но одно привлекло его внимание. На восковой печати стояло «Фейфолкен». В полном замешательстве, он открыл конверт.

«Я думаю, тебе лучше покончить с собой» – вычурным почерком написано было в письме.

Он бросил письмо на пол и увидел внезапное движение на страницах бюллетеня. Письмена Фейфолкена вытекли из письма и обрушились на свиток, превращая простую работу Торбада в труд изумительной красоты. Торбад больше не стеснялся своего скрипучего голоса. Он кричал долго. А потом напился. Сильно.

Горгос принес Торбаду письмо от Вандертил, секретаря храма, ранним утром во фредас, но писцу пришлось до середины дня набираться смелости, чтобы открыть его. «Доброе утро, я насчет бюллетеня. Обычно вы присылаете его в ночь с турдаса на фредас. Я сгораю от любопытства. Вы запланировали что-то особенное? – Вандертил».

Торбад ответил: «Вандертил, простите меня. Я болен. На этот раз бюллетеня не будет». Он передал записку Горгосу, после чего ушел принимать ванну. Часом позже из Храма вернулся улыбающийся Горгос.

«Вандертил и настоятель чуть с ума не сошли, – сказал он. – Сказали, лучше вы еще не делали».

Торбад непонимающе взглянул на Горгоса. Потом он увидел, что бюллетеня нет. Вздрогнув, он обмакнул палец в чернильницу и написал: «Что было сказано в записке, которую я тебе отдал?»

«Вы не помните?» – спросил Горгос, пряча улыбку. Он знал, что в последнее время его хозяин слишком много пьет: «Точных слов не скажу, но там было что-то вроде, „Вандертил, вот он. Простите за задержку. У меня были головные боли. – Торбад“. Поскольку вы написали „вот он“, я решил, что бюллетень тоже надо отнести. Так я и сделал. И им он здорово понравился. Держу пари, в этот сандас писем будет в три раза больше».

Торбад кивнул головой, улыбнулся и отослал посыльного. Горгос вернулся в Храм, а его хозяин сел за письменную доску и взял чистый лист пергамента.

Он написал: «Чего ты хочешь, Фейфолкен?»

На пергаменте получилось: «Прощайте. Я ненавижу свою жизнь. Я перерезал себе жилы.

Торбад попробовал еще раз: „Я схожу с ума?“

Вышли слова: „Прощайте. Я принял яд. Я ненавижу свою жизнь“.

„Почему ты так поступил со мной?“

„Я, Торбад Хулзик, не могу больше мириться с собой и собственной неблагодарностью. Вот почему я решил повеситься“.

Торбад взял свежий пергамент, обмакнул палец в чернильницу и решил переписать бюллетень. Хотя его первоначальный набросок был простым и несовершенным, пока Фейфолкен не изменил его, новая копия оказалась просто ужасной. Не хватало апострофов, Г были похожи на Т, предложения заползали на поля и извивались, словно змеи. Чернила с первой страницы просочились на вторую страницу. Когда он вырывал страницы из тетради, третья страница чуть не разорвалась пополам. Однако окончательный результат все же был на что-то похож. По крайней мере, Торбад на это надеялся. Он написал еще одну записку, „Используйте этот бюллетень вместо того безобразия, которое я вам отправил“.