К нему приблизился престарелый воевода Нур-Берды: седовласый, с белой же окладистой курчавой бородкой на морщинистом выцветшем лице. Одевался воин на русский манер: парчовая ферязь поверх атласной рубахи вместо халата, полотняная округлая шапочка с собольим хвостом на боку и лайковые сапоги вместо войлочных. По слухам, воевода происходил откуда-то из Булгарского улуса и вполне мог оказаться кем-то из московских переселенцев.

– Похоже, друг мой, черкесы боятся персов больше меня, – скривившись, сказал правитель Орды. – И вместо того, чтобы мирно пропустить наши тумены, они возжелали сечи. А ведь я предупреждал, что острие моего копья направлено не на них! Или, может статься, эмир Абу Мухаммед или шах Шуджа[9] прислали им помощь?

– Купцы из Дербента не видели проходящих через город полков, государь, – степенно ответил старый воин. – Иначе они обязательно прислали бы весточку. В Астрахани сидят наготове несколько гонцов с лучшими арабскими скакунами на тот случай, коли понадобится доставить важные сообщения. Но вестей нет. Посему, полагаю, здешние князья собрались сражаться в одиночку.

– Без помощи со стороны им не собрать больше двух тысяч всадников!

– Местные князья еще не испытывали твоего гнева, государь, – слегка склонил голову воевода, – и потому они куда больше опасаются персидской обиды, коли пропустят тебя без битвы, нежели сражения с твоими туменами.

– Значит, пусть испытают, – кивнул Тохтамыш. – Стягивай крылья для битвы.

– Впереди, в одном переходе, течет Сулак, – вытянул руку куда-то влево Нур-Берды. – Если мы перейдем реку и встанем за ней, то у нас будет вода, а у черкесов нет. Но тогда надобно свернуть с размеченного пути и скакать до поздней ночи.

– Отдохнем там, – без промедления решил ордынский правитель. – Прикажи поворачивать!

Этот вечер стал первым, когда знатные путники ночевали без крыши над головой, да еще на голодный желудок. Дойдя под звездным небом до назначенного воеводой места и перейдя вброд широкую, шагов пятьдесят, но мелководную – только стремена намочили – реку, всадники сами расседлали лошадей, отпустив их с коноводами, расстелили попоны прямо на сухую траву и легли спать, подложив седла под голову вместо подушек. Все – даже великий государь Волжской и Заяцкой Орды Тохтамыш.

Однако уже к полудню нового дня возле озера появились кибитки с припасами: дровами, арбузами, вяленой рыбой, еще через пару часов в центре стоянки выросла крытая алым и желтым атласом юрта – и походная жизнь вернулась в привычное русло.

Ордынская армия стремительно разрасталась – что ни час, к лагерю подходили с разных сторон отряды в несколько сотен, а то и тысяч всадников. Татары спешивались, скидывали походные вьюки – и отдавали скакунов коноводам, каковые уводили лошадей куда-то за горизонт. И да – трава вокруг лагеря стремительно исчезала под копытами и в желудках многих тысяч голодных животных.

На третий день впереди, верстах в пятнадцати, возникла темная полоса, каковая в ночи тоже расцветилась множеством костров.

В ордынский же лагерь тем вечером наконец добрался огромный ратный обоз. Копуша и Пестун, отыскав княжича, в порыве радости даже обняли паренька, забыв на миг о его знатности и своем холопьем положении.

– Сказывай, Василий Дмитриевич, как ты тут? – придирчиво ощупал воспитанника Пестун. – Как поход, что видели, что случилось, каково тебе середь ордынцев?

– Скучно, – пожав плечами, кратко ответил заложник. – Спим, едим да скачем. Право слово, в мектебе сидеть и то интереснее.

– Ну, сие ненадолго, – развязывая узел одного из мешков, пообещал Копуша. – Коли царь полки вместе стягивает, стало быть, сеча завтра-послезавтра случится. Татары долго на месте стоять не способны, у них от бескормицы кони дохнут. Им либо наступать надобно, либо драпать. Третьего не дано…

Воспитатель вынул увесистый замшевый сверток, откинул края и достал на свет княжеский доспех. Встряхнул, развернул на мешках.

Это был юшман: кольчуга панцирного плетения с закрепленными на груди чернеными пластинами, на которых на двух языках, на русском и на арабском, золотом была наведена надпись: «Да пребудет милость Божия на Его воинстве!»

– Пластины толстые, крепкие, – тут же торопливо напомнил дядька. – Скользящий удар сдержат легко. Но под прямой укол лучше не подставляйся! Кольца порваться могут. И поминай тогда как звали! Ради облегчения позади плетение тоньше сделано, с размаху даже мечом прорубить возможно. Посему, почуешь опасность – крутись, али щит на спину забрасывай!

– Да помню, Копуша, помню, – кивнул княжич. – Ты меня сему все годы, сколь тебя знаю, учишь. Напрыгался с мечом вдосталь, не зазеваюсь.

– С учителем али с друзьями попрыгать, деревянной сабелькой махая, это одно, – наставительно произнес Пестун. – Ан в сече настоящей оказаться ужо совсем другое.

– Поддоспешник! – встряхнул длинную, почти до колен, серую войлочную куртку Копуша. – Материал тут, сам видишь, в палец толщиной. Не всякий нож даже без кольчуги прорежет. Да еще на груди запах. Почитай, вдвое толщина увеличена. На спине же, опять выходит, все тоньше.

– Да я спину ворогу показывать и не собираюсь! – натянуто засмеялся Василий, в животе которого зашевелился какой-то неприятный холодок. Словно бы там появился голодный червячок, сосущий силы юного княжича.

– Прямо сейчас и надевай, – еще раз встряхнул поддоспешник дядька. – Дабы потом, коли нужда срочная возникнет, в броню скорее забраться.

– Да жарко же, Копуша! И чего я един среди всех в броне ходить стану?

– Жарко не холодно, – мотнул головой холоп. – Надевай!

– Лучше быть потным, да живым! – поддержал Копушу Пестун. – Давай, давай, застегивай!

Не дожидаясь ответа, они распустили воспитаннику ремень, сняли с него ферязь, накинули поверх рубахи поддоспешник, запахнули, зацепив медными крючками за петли на боку, опоясали. Княжич волей-неволей подчинился – но, едва вырвавшись из рук дядек, тут же ушел в царскую юрту.

К его удивлению, большинство татар здесь тоже сидели в поддоспешниках – кто в простых войлочных, как у него, либо в пухлых стеганых, прошитых для прочности проволокой и конским волосом, а иные – и в нарядных, крытых атласом и шелком, украшенных шитьем и парчовыми накладками. Такими поддоспешниками, в каковых и на царский прием явиться не стыдно.

Княжич попал на самый разгар воеводского совета – командиры отдельных тысяч и сотен оживленно спорили по поводу грядущей битвы.

– Нас больше почти впятеро! – горячо доказывал розовощекий воин лет тридцати, в пухлой атласной жилетке, прошитой ромбиками. Причем вместо нити там поблескивала серебряная проволока. – Развернуться широкой лентой, двинуться всем разом, охватить с краев, окружить да уничтожить!

– Черкесы тоже не дураки, бек Чалтан, – возразил ему умудренный опытом Нур-Берды, стоящий чуть позади и слева от государя. – Коли они увидят, что мы пытаемся их окружить, они сразу отпрянут и уйдут! И гоняйся потом за ними по всем землям, вместо того чтобы поход продолжать. А коли прозевать ворога – отпустить, не уничтожив, – так опосля черкесы станут отряды наши тревожить и обозы походные разорять. Посему нельзя нам их упускать! Здесь, на месте, истребить надобно!

Тохтамыш, сидевший, поджав ноги, на ковре, молча перевел взгляд на другого татарина, могучего телом, особенно в области живота, непривычно желтолицего и с узкими раскосыми глазами. Тот кашлянул, пожал плечами:

– Выставить вперед малый отряд, остальные спрятать. Когда черкесы в сечу ввяжутся, главные силы в обхват пустить и пути отхода им отрезать!

– А то им неведомо, какова наша армия размером! – тут же возразил Нур-Берды. – Засадный полк – сия уловка всем давно известная, и черкесы ее будут ждать.

– Ты токмо ругаешь всех, мурза, а сам ничего не предлагаешь! – обиделся узкоглазый толстяк и обеими руками с силой дернул себя за ворот халата.

– Широким охватом надобно идти, – мрачно поведал седовласый Нур-Берды. – Не дожидаясь сечи, отправить на рассвете двадцать сотен степью по большой дуге и к вечеру за спину черкесам зайти, пути отхода накрепко заступив!