Отплевавшись в утку, поднесенную дочкой, мужчина вытирает рот – синий рукав халата темнеет от слюны и, кажется, от крови – и продолжает:

– Мы с мамой терпели эти твои закидоны, потому что ты наша доча, – говорит он, и мы видим в его ласковой улыбке что-то неуловимо похожее на улыбку ветерана из самолета.

– Но теперь я умираю, и ты должна заботиться о маме и сестрах, – говорит он.

– Вырастить их нормальными девочками, которые уважают Тору, учатся в университете, – говорит он.

– И это сможет сделать бизнесвумен, а не официантка, которая мечтает стать актриской вшивой, – говорит он.

– Да, папа, но чем мои планы стать звездой кино хуже твоих иллюзий разбогатеть? – рассудительно спрашивает девушка, упрямо склонив голову, и мы видим, что она, несмотря на юность, человек, что называется, основательный.

– С сотней миллионов долларов ты нашу бензоколонку в сеть превратишь, – говорит отец.

– И продавать там будешь бензин, а не мочу ослиную, – говорит он.

– А-кха-кха, – говорит он.

– Гребаные папиросы «Жок», гребаная кишиневская табачная фабрика «Тутун-ЧТЧ», гребаный рак легких! – говорит он.

– Кстати, обещай мне, что не будешь курить! – говорит он.

– Даю слово! – говорит девушка.

В палату заходит мама – мы видим, что это весьма ухоженная дама в соку, и можем предположить, что безутешной эта вдова не останется, – с газетой в руках. Отца, судя по всему, посещают такие же мысли, что и зрителя. Мельком глянув на жену, он говорит:

– Нет, Сонечка, я же не читаю эти сраные местечковые «Брайтон Ньюс», – говорит мужчина раздраженно.

– И «Молодежь Молдовы» долбаную не читал! – говорит он.

– Вечно ты все ПУТАЕШЬ! – говорит он.

– Да я ИМЕЛ их! – говорит он.

– Папа! – говорит Наталья.

– Принеси мне нормальную, человеческую газету! – говорит мужчина.

Камера берет его общим планом – до сих пор мы видели мужчину по частям – половина фигуры, только лицо, руки крупно, как угодно, но не целиком, – и мы видим, что это очень маленький, не выше полутора метров, мужчина. Он похож на Денни Де Вито, будь тот бессарабским неудачником. В общем, просто похож на Де Вито (оптимально уломать Де Вито сниматься. – Примеч. В. Л.). В ярости комкает газету и швыряет ее в жену. Та, улыбнувшись, выходит, переглянувшись у входа в палату со статным чернокожим доктором. Тот, пожимая плечами, выходит. Отец девушки кашляет, садится и продолжает разговор, который они вели наедине.

– Пятиста миллионов будет достаточно, – говорит он.

– Папа? – говорит девушка.

– А, да, деньги, – говорит мужчина.

– Считай, они в кармане, – говорит он.

Дочка оглядывается в поисках врачей, она явно подозревает, что у отца предсмертный бред.

– А, ну да, – говорит мужчина.

– Самое главное, – говорит он.

– Но только сначала обещай мне, – говорит он.

– Три вещи, – говорит он.

– Никогда не спать с негром, никогда не курить и никогда не выходить замуж за молдаванина, – говорит он.

– Иначе ты мне не дочь! – говорит он.

– Хорошо, – говорит с улыбкой дочь, которая явно не разделяет предубеждений папы в том, что касается афроамериканцев и табака.

– Обещаю, – говорит она.

Мужчина кивает. Манит к себе дочь пальцем. Начинает шептать на ухо.

Синий фон. Отъезд камеры. Мы видим синий абажур лампы, стоящей в центре круглого стола. Стол тяжелый, деревянный, мельком – белый сверток. Камера обводит комнату, как беглый взгляд. Мы видим типичную хрущевку: стенка-шкаф с книгами по краям и хрусталем в центре, какие-то вымпелы на чешских обоях, значки, тапочки в углу, кресло-качалка, незастекленный балкон за деревянной дверью… (при просмотре этого у зрителя должно возникнуть физическое ощущение запаха кошек. – Примеч. В. Л.). Мраморная табличка:

«В этой квартире с 1953 года живет мастер спорта по настольному теннису, почетный председатель профкома завода «Счетмаш» товарищ М.Д. Перельмутер».

Камера останавливается на резной маске в проеме двери, отъезжает чуть дальше, и мы видим, что это не маска, а лицо древней старухи, с удивительно выпяченным задом. Видно, что в юности – выпавшей на времена примерно третьей русско-турецкой войны – она любила поддавать (ну, в смысле секса, а не идиомы насчет алкоголя. – Примеч. В. Л.). Старуха говорит:

– Кис-кис, – говорит она.

– Борюсик, сюда, – говорит она.

Камера скользит вниз, к ногам: там жирный кот трется о ноги старухи. Та, по-прежнему без какого-либо выражения на лице, поворачивается и уходит. Камера занимает ее место. Мы видим стол с синей лампой и что белый сверток – это конверт с младенцем. Крупным планом младенец. Он спит.

Общий план стола – вокруг него сидят двенадцать человек. Все они очень странно одеты. На всех добротные советские костюмы, но почему-то у каждого деталь, выбивающаяся из общей стилистики одежды. При этом каждый держит в руке кинжал. Детали по кругу: маска из золотой фольги, как у венецианской проститутки из высшего света, вышедшей потрахаться всласть на карнавал; накладные пейсы, отчего их обладатель становится похож на гипертрофированного Пушкина; ярко-красная кипа, больше похожая на шапочку кардинала, но видно, что люди старались на ощупь и воспроизводили кипу по рисункам; накладной нос, делающий его обладателя карикатурным пауком-банкиром с плакатов фашистской Германии…

Вообще, на дворе 60-е, сионизм в СССР только начался, поэтому многое еще не придумано: тысячелетняя история Храма, еврейские предки Менделеева и т. д.

Лица мужчин напряжены. В одном из них – с фальшивыми пейсами – мы узнаем отца Натальи, который в предыдущей сцене умирает в нью-йоркском госпитале. Он же наконец говорит:

– Ну и?..

Никто не отзывается. Мучительная, долгая пауза. Мужчины выглядят как руководство строительного треста МССР, которое узнало, что их будет проверять ОБХСС. Очень смущенные, задумчивые и грустные, но в то же время не без нотки решимости. Наконец тот, что в маске из фольги, говорит:

– Судя по протоколам сионских мудрецов, нам нужно нанести ему раны сюда, сюда и сюда…

При этом он очень осторожно и издалека тычет ножом в те части свертка, в которые, предположительно, и надо бить.

– А потом сюда и так, – говорит он.

Садится. Все переглядываются. Молчание. На пороге комнаты появляется старуха.

– Борюсик, – говорит она.

– Мама, хватит вам уже со своим Борюсиком! – раздраженно говорит мужчина в маске.

– Цыц, – говорит, не меняя тона, старуха, и мужчина сникает.

– Борюсик, – говорит старуха.

– Мама, меня ЗАТРАХАЛИ ваши коты, – говорит старичок.

– Забей пасть, гой несчастный!!! – говорит старуха.

Кот глядит на мужчину в маске с ненавистью. Видно, что они соперничают в этом доме… Наконец кот Борюсик снова бросается к старухе в ноги. Трется. Старуха поворачивается и уходит. Мужчина с накладными пейсами вынимает из кармана пачку сигарет без фильтра – «Жок» – и закуривает, не отрывая взгляда от младенца. Сосед, так же глядя на ребенка, протягивает руку и вынимает папиросу из пальцев отца Натали. Гасит о стол. Укоризненно качает головой.

– А, ну да, при детях же, – бормочет отец Натали.

– Докуришься ты с этим, блядь, «Жоком» до рака легких, – говорит мужчина в маске.

– Я? – говорит отец Натали.

– Да я еще всех вас переживу, отродье, – говорит он и смеется тихонько.

Крупным планом смеющийся рот. Камера отъезжает, и мы видим, что это кашляет, задыхаясь, уже постаревший отец Натали. Та сидит на краю кровати в госпитале и глядит на отца с ужасом.

– И вы?.. – говорит она.

Мужчина терпеливо взмахивает рукой. Снова комната. Крупным планом показаны лица мужчин. По ним стекает пот. Медленно… капли ползут, как в фильмах Бекмамбетова, который еще не родился. Крупным планом показано, как одна капля падает на стол и разбивается на тысячи микроскопических брызг. Отец Натальи хриплым шепотом говорит (рот с золотыми коронками крупно):