Кстати, о наглядной агитации, спохватилась Надежда Георгиевна и подошла к гипсовому бюсту Сергея Мироновича Кирова, стоящему в конце коридора, и заглянула на боковой срез. Так и есть, карандашом написано слово из трех букв, и слово это не «мир».

Господи, ну чем Киров заслужил такое? – покачала головой Надежда Георгиевна и достала ластик, который носила при себе специально на этот случай. Оскорбительную надпись она впервые заметила еще в прошлом году, но устраивать по этому поводу разбирательство претило ее натуре. Во-первых, не хотелось никак связывать себя с нецензурщиной, стыдно было не только произносить такое слово, но и признаваться в том, что она его прочла. А уж соединять в одном предложении мат и вождя пролетариата и вовсе нехорошо и даже опасно. Руководство задаст вполне резонный вопрос – как она допустила такую страшную хулу в адрес Кирова? Как это школе удалось воспитать чудовище, что пишет бранные слова не только на заборах, но и на памятниках вождям! Особенно на памятнике Кирову, чье имя свято для каждого ленинградца!

Поэтому она не пыталась поймать гада, хоть сделать это было вполне реально. Достаточно организовать засаду в лаборантской, но Надежда Георгиевна не отдавала такого распоряжения: схватив преступника, пришлось бы предать его злодеяния огласке, а это могло рикошетом ударить и по школе, и конкретно по ее директору. Поэтому Надежда Георгиевна просто стирала надпись, которая на следующий же день появлялась снова в том же самом месте, будто в книгах про привидения. Оставалось только надеяться, что это занятие рано или поздно надоест неизвестному бунтарю.

Отряхнув руки, Надежда Георгиевна спустилась на первый этаж и вдруг столкнулась с Козельским, о котором уже начала забывать. Но при виде красивого лица парнишки ее кольнуло тоскливое чувство собственной неправоты.

– Надежда Георгиевна, я пролиновал тетрадь до конца! – сказал Сергей. Хорошо сказал, просто, без вызова, но разве в этом дело?

– Сергей, если ты наконец выполнил указание учителя, тут нечем хвастаться, – процедила она и отвернулась.

Можно было ответить совсем иначе. Сказать, что он умный парень, умнее многих, наверное, даже умнее ее самой и любого человека в этой школе, исключая, может быть, Василия Ивановича. Но как бы ни был человек умен, нельзя пренебрегать вещами, которые обязательны для всех, иначе это может плохо кончиться для него же самого. Спокойно объяснить, а не дать щелчок по самолюбию.

А с другой стороны, пусть привыкает! Лариса Ильинична правильно заметила – родители у Сергея действительно очень простые. Не забулдыги, но обычные работяги, некому его поддерживать, так что, если хочет чего-то добиться, пусть учится молчать и соглашаться. И унижаться.

Надежда Георгиевна загрустила. Сколько она видела на своем веку талантливых ребят, чьи дарования заглохли без поддержки! Чем больше эти дети верили, что молодым везде у нас дорога, тем больше шишек набивали, бросаясь на наглухо запертые для них двери, и в конце концов ломались.

Анька вот тоже все отбрыкивается от матери, все сама да сама, а ведь не думает, что без родительской поддержки ничего у нее не выйдет, куда бы она там ни хотела!

И все же нехорошо она поступила с Сережей. Некрасиво. Тем более что Лариса Ильинична явно ожидала от нее другого. Наверняка думала, что директор вызовет вольнодумца к себе и хорошенько пропесочит. Скорее всего, она и не успокоится, пока Надежда Георгиевна этого не сделает, будет просить и канючить, а то и настучит куда следует.

Русичка похожа на танк не только внешне, но и по своим боевым характеристикам, и амбиций там, кажется, через край. Место директора она на себя точно примеряет, и как освободить вожделенное кресло, тоже прикидывает.

Лет десять назад на очередном семейном торжестве Надежда Георгиевна оказалась рядом с дальним родственником мужа, желчным и довольно противным мужиком. Она особенно не пыталась скрыть неприязни, только родственник ее не уловил и почему-то, наоборот, проникся к «Наденьке» доверием. Подвыпив, он весь вечер изливал ей душу и среди прочего сообщил, что осведомители КГБ буквально повсюду и очень глупо с ее стороны думать, будто это не так. К людям присматриваются еще в школе, иногда обещание сотрудничать берется в обмен на гарантированное поступление в вуз, а чаще осведомителей вербуют среди студентов, и в Надиной группе обязательно был сексот. Если ребята добросовестно доносят на товарищей и преподавателей, им помогают в дальнейшей карьере, чтобы они продолжали свое дело на рабочих местах. Тогда Надежда Георгиевна решила, что у родственника мания преследования и скоро агенты КГБ начнут ему мерещиться в собственной кровати, так что разумному человеку нечего даже слушать эту чушь. Она вспоминала своих однокашников – были среди них и отличники, и зануды, и разбитные девчонки. Всякие были, но представить, чтобы кто-то стучал на товарищей… Нет, невозможно! Потом карьера ее пошла в гору, розовые очки свалились с носа где-то в середине подъема, и Надежда Георгиевна поняла, что подозрительный родственник был не так уж и не прав. Она работает в прекрасной физико-математической школе, одной из лучших в городе, здесь учатся дети таких родителей, что дух захватывает, есть и просто уникально одаренные ребята вроде Козельского, конечно, за ними должен быть соответствующий присмотр! Наверняка есть в коллективе сексот, а может, и не один, но Лариса Ильинична – наверняка. В самом деле, она серая, как штаны пожарного, как попала в привилегированную школу? С таким уровнем знаний ей самое место в ПТУ, каковая аббревиатура, как известно, расшифровывается: «помогите тупому устроиться». Как она сюда пролезла сразу после института – загадка природы. Школа, конечно, математическая, но тем не менее определенный уровень культуры тут всегда старались поддерживать. И вдруг это «согласно учебного плана». Надо прежнюю директрису спросить, почему приняла Ларису на работу, но если по рекомендации соответствующих органов, разве она скажет?

В общем, конфликтовать с русичкой не стоит, но и страх свой показывать тоже ни к чему. Это дама такого рода, что осведомитель или нет, а если почует в человеке слабину, мигом сядет на шею.

Господи, как все надоело! Дрязги эти, склоки в коллективе, всех помири, да так, чтобы каждый думал, будто прав, разбуди в подчиненных Песталоцци и Макаренко, да еще и пугалом для учеников работай! А я ведь люблю детей, понимаю и желаю им добра, вздохнула Надежда Георгиевна и вдруг вспомнила, что пришла разнарядка на народного заседателя. Надо и тут решить, чтобы никого не обидеть и в то же время чтобы учебный процесс не страдал.

Сама пойду, неожиданно решила она, а что? Хоть посижу две недели в спокойной обстановке. Ни о чем не надо думать, ничего решать, сиди да поддакивай! Красота, кто понимает!

– …О, вот и Глущ побежал, – сказал Аркадий Леонидович, затянулся своей любимой «беломориной!» и медленно выдохнул вонючий дым в открытую форточку.

За окном сгустились промозглые февральские сумерки, будто кто-то на небе заварил очень крепкий чай. Наташа всегда огорчалась, как быстро темнеет зимой: вот только что был день, оглянулся – а уже вечер.

В ординаторской горел верхний свет, так что в темном стекле отражался Аркадий Леонидович со своей папиросой, стеллаж с множеством скоросшивателей, фрагмент стоящего в углу скелета с надетой на череп медицинской шапочкой и сама Наташа.

Она подошла, почти прижалась лбом к оконному стеклу. Фонари на набережной Невы светили ярко, и она смогла отчетливо разглядеть Альберта Владимировича Глущенко, размашисто бегущего вдоль гранитного парапета. За спиной у него в такт бегу подпрыгивал довольно объемистый рюкзак, и Наташа сочувственно подумала, как ему должно быть неудобно.

– Он после Афгана стал бегать как подорванный, – заметил молодой доктор Ярыгин, в чьей шапочке сейчас щеголял скелет.

Аркадий Леонидович улыбнулся:

– Ну, милый мой, у нас троллейбусы так ходят, что быстрее добежать.