– У Минского зажигание полетело, сам видел, как с толкача заводили, – устроившись на сиденье, я сделал глоток из фляги, поясняя некоторые моменты на озвученные Бабочкиным мысли.
– А у лейтенанта?
– А у Казанцева машины имели эмблемы другого подразделения. Как ты себе представляешь солдат полевой жандармерии, имеющих знаки на форме одного подразделения, а продвигающихся на технике из другого, да вообще другой части. На мой взгляд, это сильно подозрительно, можно подумать, что едут не настоящие жандармы, что так и было. Поэтому как тактические знаки на технике, так и на петлицах – всё это должно совпадать. Я тебе больше скажу, нужно знать фамилии всего руководства этого подразделения от лейтенантов смежных подразделений, и так далее выше по вертикали власти, вплоть до генерала. Знать боевой путь полка и своей роты.
– А мы-то не знаем, стали бы расспрашивать, и поняли, что мы поддельные, – вздохнул Лосев.
– Почему не знаем? Я же не зря столько времени допрашивал того водителя бронетранспортёра. Всё он мне выложил, а на память я не жалуюсь. Легко бы отбрехался. Правда, пока не пригодилось, но учитывать нужно всё.
– Танк, жалко, бросили, мне на нём понравилось. Ход такой мягкий, почти не трясёт, – вздохнув, сказал Бабочкин с мечтательной улыбкой. – Да и вам он явно понравился, вон как обхаживали его, подготавливали, да и расставались явно с сожалением.
– Это точно. Хотя танк и имеет противопульную броню, снаряды противотанковых пушек его насквозь бьют, всё же это отличный танк. Пока дорога пуста, думаю, можно рассказать вам одну историю памятного и легендарного сражения, которое произошло не так и далеко от нас. В Минске.
История действительно была интересной, старший сержант Дмитрий Малько, заведующий складом запчастей к авто и бронетехнике, получил приказ эвакуировать склад. Он слёзно умолял командира завести один из танков Т-28, стоявших на хранении после капитального ремонта, всего там было шестьдесят три танка этого типа, немцам досталось шестьдесят два, часть в сожжённом виде. В конце концов командир разрешил, и Дмитрий в сопровождении колонны направился в тылы. В пути танк заглох, вроде бы причиной был авианалёт, и Дмитрий с разрешения командира стал его ремонтировать, пообещав догнать колонну. Когда смог завести, колонна уже ушла. Наступила ночь, и он решил переночевать на опушке леса, где к нему вышли четверо, майор-танкист Васечкин и трое курсантов. Запомнил я только одного – Николая Педана. Они и стали экипажем для танка Дмитрия. Когда наступило утро, выяснилось, что вокруг немцы и к своим не прорваться, тогда Николай Педан предложил прорываться через Минск. Дмитрий Малько горячо одобрил его, так как знал Минск очень хорошо и был способен провести танк на другой конец города хоть с закрытыми глазами. Майор, подумав, дал согласие. Вполне дерзко, может и получится. Тогда они полевыми дорогами направились на брошенный склад сержанта Малько, загрузились снарядами и патронами, дозаправив машину, после чего, подойдя к окраине и подготовившись, на полной скорости ворвались в город. К тому моменту танки генерала Гудериана уже ушли километров на девяносто от города и остановить «бешеный танк», как прозвали его немцы, было попусту нечем. Слишком внезапно он появился на очередной улице, ведя пушечно-пулемётный огонь. Майор выпускал снаряд за снарядом по технике противника, уничтожая грузовики и штабные машины. Пулемёты работали не переставая. Малько давил часть техники, что попадалась по пути. Как ни странно, нанеся большие потери немцам, танк смог прорваться к противоположной окраине города, пройдя его насквозь, оставляя за собой множество дымов горящей техники. Однако на окраине Минска их уже ждали, они наткнулись на спешно готовившуюся к бою зенитную батарею. Первый снаряд рванул не долетая, и Дмитрий свернул в сторону, стараясь увести танк из-под огня. У него этого не получилось, машина содрогнулась от страшного удара, и в боевом отделении появился дым. Майор Васечкин скомандовал покинуть машину. Дмитрий, по голове которого чиркнул осколок, был на грани бессознательного состояния, но выполнил приказ командира, он также видел, как машину, мелькая в дыму, покинули два курсанта, один был тут же сражён из пулемёта, и сам майор. Раненым тот, отстреливаясь из пистолета, приказал уходить огородами. Танк горел, дым укрывал Дмитрия, и, уйдя через огороды, тот спрятался в ботве, закопавшись в ней. Это его и спасло. Тут грохнул взрыв, и Дмитрий понял, что танк взорвался. На второй день он встретил укрывающихся в городе окруженцев и с ними вышел к своим. Воевал тот хорошо и закончил войну старшим лейтенантом, заместителем командира танковой роты. Причём именно его полк брал Минск в сорок четвёртом, и тот плакал, когда обнаружил свой танк Т-28 стоящим на том месте, где их подбили, ржавый от огня, с лежавшей рядом башней после детонации остатков боекомплекта. После войны он искал информацию по остальным из экипажа, в газеты писал, и откликнулся тот самый Николай Педан. После того боя он был взят в плен, и освобождён из него только в сорок пятом году. Потом уже выяснили, что майор Васечкин и один из курсантов погибли у танка, их похоронили минчане, а судьба третьего курсанта стала известна чуть позже. Плен, побег, партизанский отряд, и гибель во время одной из операций. Вот такая история, братцы. И это единственный случай, когда эта машина показала себя хорошо. С необученным экипажем, часть из которого впервые сидела в танке, но так повоевать не каждому повезло. Заполучив такой «двадцать восьмой», я хотел превзойти подвиг этих ребят, а теперь уж что говорить. Если повезёт, найдём ещё одну такую машину.
– Да, хватили лиха ребята, – вздохнув, сказал Лосев. – А те танки, что сейчас на складе стоят? Угнать можно?
– А чёрт его знает. Немцы, конечно, эпизодически их использовали, в основном в охранных дивизиях, а так, думаю, на переплавку отправили. Металл им был нужен. Около железных дорог всё вычистили.
– Ничего, ещё найдём что интересное.
– Я тоже на это надеюсь. Ладно, похоже, тут совсем редко ездят, дорога ведёт на аэродром и к двум деревням, что находятся неподалеку от него. Если на аэродроме и есть охрана, что занимается сортировкой трофеев – того, что уцелело, то немного. Меня «Чайки» интересуют, есть ли там такой тип самолётов. Их пилоты исхаяли, насколько я знаю, эти истребители-бипланы не могут соревновать с «мессерами», горят как спички, но если использовать их как штурмовики, да ещё в тылу противника, это будет такой Армагеддон, что немцы взвоют. Мне бы хотя бы четыре машины с запасом ракет, бомб и топлива, это тот минимум, что нужен. Поэтому я и завернул сюда, хотел разведку провести.
– А что такое Армагеддон? – поинтересовался любопытный Бабочкин.
– Конец света.
– Тогда мы уже несколько раз некоторым немцам его устраивали. Вспомнить тот штаб, фронтовой аэродром или артиллеристов, два дивизиона уничтожили. Да и вообще, правильно вы говорите, взвоют.
Пока покидать место поломки мотоцикла мы не спешили, при нём мы вроде как при деле, а понесём вещи, причём всё взять вряд ли получится, уже станем привлекать внимание. Это как шапка-невидимка, с мотоциклом мы сливаемся с остальными ордами вермахта, без него – пешие туристы, загруженные с головой. Да ещё Лосев, у которого не было своей трофейной формы, вечно у него отговорки, так и не подобрали. Если только как пленного поведём, типа добровольного помощника. Только для этого нужно сначала с него всё снять, и нагрузить больше всех, вроде как дармовая сила.
Делать было нечего, покидать место поломки нам действительно не было смысла, так что, пользуясь свободным временем, я стал записывать Бабочкину тексты некоторых песен и даже пару раз пытался напеть, чтобы тот уловил ритм. Снова обещал больше так не делать. Лосев отдыхал, устроившись на коляске, закинул ноги на пулемёт да изредка поглядывал обе стороны дороги, изучая местность в бинокль. Записав тексты трёх песен, мы начали с первой – «Эх, дороги». Сначала тот заучивал текст, потом пытался наигрывать, а я слушал и подсказывал, где взять выше, а где ниже. После тридцатого повторения одной и той же песни даже Лосеву она осточертела, поэтому, решив, что некоторый опыт имеется, принялись за вторую, но тут нас прервали.
