Попутными подводами, прямо от рынка, двинулись в деревню Анатолий и Алексей. За спинами надежно приторочены мешки с одеждой, собранной на обмен, начальство извещено, что карусель два дня будет в простое, снег скрипит под санями, словно кто-то ест свежие яблоки. Даже дух вроде яблочный - чистый и бодрящий. Солнце, как в маленьких зеркальцах, отражается в каждой снежинке, и лучи его острыми иглами колют глаза.

Анатолий жадно подставляет лицо свету, спрашивает Пряхина:

- Светло вокруг, а? Светло?

Алексей отвечает ему в тон, бодро, хотя глядит жалеючи:

- Светло! Слепит!

Другим тоном с Анатолием говорить нельзя, заругается, закричит: "Ты чего разнылся?!" Нет, ни разу еще Пряхин не видел гармониста невеселым, угрюмым. Вот и сейчас кричит:

- Ну дер-ржись, деревня! Вынимай натур-ральные припасы! Инвалидский магазин едет! Шило - на мыло, штаны - на сало! - И сам же хохочет, заливается.

Когда в поход этот собрались, Анатолий гармошку через плечо перекинул. Пряхин отговаривал его, даже ругался:

- Какого черта в такую даль тащиться?

- Эх, темнота! - хохотал Анатолий. - Не понимаешь ты, братишка! Да гармонь - это оружие пролетариата! И в деревню надо нести песню и музыку, кроме нашего барахла. Не улавливаешь момента?

Подвода приостановилась, выгрузила менял, и Пряхин с Анатолием оказались посреди какой-то деревни.

- Ну-ка, дай мне обзор местности! - велел гармонист.

Деревушка была симпатичная, торопились, взбирались на горку избы, закуржавелые березы украшали деревенский порядок - загляденье, да и только! Только вот ни души кругом.

- А ну, - сказал Анатолий, разворачивая мехи гармошки, - оживим пейзаж!

Звонким своим, даже чуточку хулиганским голосом запел он свою любимую:

Крутится-вертится шар голубой,

Крутится-вертится над головой,

Крутится-вертится хочет упасть,

Кавалер барышню хочет украсть!

Анатолий замолчал. Улыбался, поворачивал очки то вправо, то влево, потом сказал, удивляясь:

- Никто не встречает? Странно.

Тощая шавка тявкала на них, на всякий случай пятясь задом и помахивая хвостом - вроде, с одной стороны, чужие, а с другой - вдруг чего поесть перепадет.

Они пошли по деревне, Алексей на полшага впереди, чуть позади, взяв его под руку, - Анатолий.

Окна были пусты, теперь и собака не брехала - шла за гостями, поджав хвост, - и никто их не встречал, никому не были они нужны со своим барахлом и даже музыкой.

В одном окне сквозь кружево инея выглядывало на них испуганное старушечье лицо.

- Меняем вещи на муку! - крикнул Алексей, и старушечье лицо разгладилось, успокоилось - она помотала головой, "Испугалась, - подумал Пряхин, - не свой ли кто с фронта слепым пришел".

- Шил-ло - на мыло! Мыл-ло - на шило! - закричал Анатолий.

В воротах ограды стояла женщина средних лет, укутанная платком.

- Аники-воины! - окликнула она. - Околели, поди! Заходите погреться!

Они вошли в избу, наклонив головы, чтоб не расшибиться о низкую притолоку, чинно сели на лавку, и хозяйка предложила:

- Товар-то свой раскладывайте. Бабы сейчас подойдут.

И верно, двери поскрипывали, по ногам прокатывались холодные клубы воздуха, и на пороге возникали женщины.

Алексей разложил на лавке целый магазин: кожаные штаны, куртку, фуражку, рубахи Анатолия, ношеные брюки, старые ботинки.

Когда набилась полная изба, Анатолий опять растянул мехи и ударил вальс "Амурские волны". "Чертяка, - подумал Пряхин, - по чувствам бьет". Ему стало неловко оттого, что они так действуют. Коварно получалось, нехорошо.

Анатолий закончил вальс, трогательные и волнующие звуки стихли, музыкант чинно кивнул головой, как бы давая понять, что лирическая часть закончена и можно приступать к делу.

Бабы потоптались еще у двери, потом все сразу двинулись вперед, а через минуту стоял в избе магазинный гомон. Все говорили между собой, щупали кожу пиджака и штанов, разглядывали на свет рубахи, подносили их к окну, где поярче.

- Слышь, братишка! - сказал негромко Анатолий. - Кажись, попали мы, а? Ноги-то унесем?

Пряхин усмехнулся: а что, может, и впрямь выгорит их затея? Но бабы, подробно ощупав каждую вещь, приутихли.

- Мыльца у вас, родимые, нет? - спросил чей-то тонкий голосок.

- А спичек?

Его поддержали:

- А сольцы?

- Смилуйтесь, гражданки, - засмеялся Анатолий. - Мы же не коробейники, не торгаши. Обыкновенные инвалиды! Нам бы пожрать чего, чтобы выжить, чтобы до победы нашей добраться! - Он осекся. Что-то уж очень пламенная получилась речь. Анатолий похлопал рукой по тряпкам, спросил: А что, не нравится?

Бабы завздыхали, загомонили опять, но уже тише.

Хлопнула дверь. На пороге возникла еще одна женщина, и изба оживилась:

- Валя! Бери чего-нибудь Сереге-то!

- Ведь возвращается.

- Подарочек какой!

Валя скинула платок, оказалась молодой, белозубой, веселой.

- Глянь-ка, штаны какие - сносу нет!

Окна задребезжали от хохота.

- А пинжак-то, пинжак!

- За почем костюм отдаете, инвалиды? - перебила всех веселая Валя. И впрямь Сереге подарочек!

Алексей молчал, мялся, не знал, как и сказать, но Анатолий в тон Вале крикнул:

- Да для мужа живого ведь ничего не жалко, а? Клади два мешка.

В избе разом стихло.

- Чего два мешка? - испуганно спросила Валя.

- Как чего? - ответил игриво Анатолий. - Муки.

Пряхин разглядывал крестьянок и обливался потом. Анатолий был слепой, это женщины понимали и смотрели на одного Алексея, только на него. Смотрели презрительно, осуждающе, удивленно.

- Пошли отсюдова, бабы, - сказал чей-то глухой голос.

- Спекулянты вы, а не инвалиды, - добавил другой.

Женщины враз заговорили, двинулись к двери, уже кто-то вышел, по ногам шибанули морозные клубы воздуха, и тут Анатолий крикнул:

- Стой!

Крикнул, как там, на войне, командовал, наверное, своими солдатами.

- Спекулянты? - спросил он, поднимаясь. - Какие же мы спекулянты, бабы? Разве похожи мы на спекулянтов? - Голос его сел, сломался. - Неужели вы думаете, что пришли бы мы, мужики, к вам свои штаны на муку менять, коли б нужда к стенке не приперла, а? И нужно нам за эту довоенную кожу, черт бы ее побрал, не меньше мешка муки, чтобы малые дети с голоду не передохли. - Анатолий успокоился, сел снова на лавку. - И вы нас не стыдите, самим стыдно. Деваться некуда.