Вернулись ликующие. И Саша переменился. Драгоценную бумагу Рыжов раздобыл, сына приглашали в замечательный институт, и хотя зарплата была поменьше, чем здесь, все это лишь временно, пока и с перспективами самыми невероятными.
Устроили домашний утренник: шампанское, праздничный обед. Из гостей одна я: и то - пора объясниться. Меня задевал пустяк: зачем таиться? Чем я могла помешать осуществлению Ирининых планов? Неужели я заслужила, и так далее и в том же роде - обычный женский вздор. Но я дала себе слово: ни звука об этом.
Тогда о чем же?
Я хотела, всем сердцем хотела попросить: оставьте мне Игорька! Но это было чувство, любовь, а к царству Ирины лишь одна эта мерка неприлагаема. Требовался разум. А разумом я знала, Игорь должен уехать с ними. Что там ни говори, он общий их знаменатель. Я промолчала.
Говорили о пустяках. Как здорово, что Саша станет сотрудником столичного института, как сложно было бегать по бесконечным коридорам бесчисленных ведомств, как трудно разобраться в запутанной системе обмена и сколько желающих завладеть Москвой, оказывается.
- А как твой директор, Ирочка? - спросила я между прочим. - Наверное, помогал?
- Пока ничего не знает! - воскликнула она и фыркнула. - Вот расстроится, дурень!
Как! Она же боготворила его, искренне верила, что если жить, то только так, как он, - полной грудью. И вот - дурень.
- Но это странно, - пробормотала я. - Он так тебе помогал, сначала квартира, потом физическая лаборатория. Это же неудобно.
- Неудобно! - воскликнула Ирина, и лицо ее напряглось, стало некрасивым, злым. - А мне с моим испанским удобно было обслуживать его четыре года!
- Обслуживать? Что это значит? - насторожился Саша.
- Ровным счетом ничего, дурачок! Наш Герой, депутат и доктор лишь взирал на меня, обволакивал взглядами, он, видите ли, нравственник, так что успокойся. Еще неизвестно, кто кому делал одолжение. А квартира, лаборатория - все это нам полагалось!
За столом сделалось тихо, Саша сидел понурив голову, молчала и я, чтобы, упаси бог, нечаянно не обострить разговор. Но Ирина разгорячилась. Теперь-то я понимаю: уже тогда ей требовались публичные доказательства своей правоты. Самое главное она утаивала, понятное дело, но, дабы очистить совесть, утверждала все остальное. Цензурное. И этот утренник требовался ей, чтобы выговориться, расставить все ударения в ее молчаливых, но упорно-сосредоточенных поступках. Ей требовался не диалог со мной, а монолог. Но монолог передо мной... Может, еще перед мужем? Вероятно.
- Поменять квартиру мы имеем полное право. Соизволения директора не требуется, мы взрослые люди, решаем сами.
Ее фразы повисали в пустоте, и это бесило ее.
- Моральный долг? Я не подписывала никаких обязательств.
Тишина.
- Почему вы, Софья Сергеевна, все о других, о других? А когда обо мне? Ведь я работаю не по специальности. Целый город, как утверждали вы, не мог мне дать моей работы. Значит, я беру ее сама!
Молчание.
- Вы согласны восхищаться своим сыном, его способностями, а эти способности раскрыла я. Не скрою - для себя. Но Саше от этого не хуже, напротив.
Пауза.
- Я добилась квартиры, непременно двухкомнатной - для себя, конечно же! Но разве от этого хуже вам? Саше? Однокомнатную на Москву не поменяешь!
Вот откуда все идет!
- Для этого требовался ребенок, да! Игорьку хуже оттого, что он есть на белом свете, в конце-то концов? И потом, это я родила его, я, в муках и боли, его мать.
Меня встряхнуло: что это она? Просто такая фраза?
- Я всех поддерживала - не праздной болтовней и пустопорожними пожеланиями, а делом, поступком, понимаете, по-ступ-ком! Я вела себя как мужчина в отличие от дорогого муженька.
Саша дернулся, пытаясь обидеться, но Ирина ласково и властно погладила его по плечу.
- Я не болтала, а делала, вот моя беда, женщине полагается быть свистушкой, болтушкой, растратчицей мужниных заработков, а у нас все было не так, дорогая Софья Сергеевна, и вы не можете этого отрицать. Квартира, Саша, Игорь, а теперь Москва - все я. Одна я. Я - не благодаря, а вопреки всем.
Она вздохнула, скидывая остатки долголетнего груза.
- И запомните, дорогая свекровь, я никому ничего не должна. Делать то, что я делала, меня заставила жизнь! И вы! Но я вам благодарна за это.
- Объясни, - попросила я, и тут она позволила себе слезы.
- Помните, - утирая щеки, но не теряя самообладания, сказала она, проректор предлагал вам уволить одну из испанисток и взять меня? Вы пожалели. Но не меня, кого-то из них. Я могла бы четыре года заниматься любимым делом! Но вы не захотели! Подумаешь, они учили меня! Я же лучше их. Но вы представили мне четыре стороны света. И уж что выбрала я - мое дело! Понятно?
Она сорвалась на крик, на истерику, я видела ее такой в первый и последний раз.
Незадолго до отъезда молодых умерла Мария. Если смерть может быть счастливой, то Мария умерла именно так. Не болела, не страдала. Накануне сидела с Алей, когда я вернулась, мы снова поговорили про отъезд.
- Не дай бог, я помру, как останесся, девка? - сказала она, ушла ночевать к себе, а утром не явилась. Я побежала к Марии, дверь была на запоре, пришлось искать слесаря, доказывать, что я не чужая и Мария никуда не могла уйти по своим делам, все ее дела известны мне до вздоха.
Тревога, боль, ощущение беды подгоняли меня. Провозились долго, без домоуправления не обошлось, а у меня ведь Алечка одна осталась, без присмотра. И когда дверь взломали, я увидела благодетельницу свою прибранной, в чистой, с непроглаженными сгибами сорочке, аккуратно сцепившей руки поверх одеяла, будто заранее приготовилась и спокойно совершила последнее свое дело.
Я сбегала к автомату, позвонила Ирине и Саше, рассказала про Алю, попросила поехать к ней и вызвать к Марии машину, потом вернулась. Свидетели ушли за милицией - так полагалось, когда умирал одинокий человек; я осталась одна, и мне сделалось не по себе. Чаще всего Мария была у нас, но и я захаживала к ней, и что-то вдруг почудилось мне не на месте в ее комнате.
Я обошла квартирку, осмотрела все углы - обычно. Вновь присела на стул, задумалась. Полжизни знала я Марию, полжизни, и как-то уж очень легко распрощалась она со мной - пошутила, ушла и исчезла. Столько лет вместе, и вот ее больше нету. Нету Марии, никогда не вернется.
