Мария Суворова Маленькие Марии Стихотворения «Что значит именовать вещь? Что значит дать вещи соответствующее ей имя и когда это возможно? Наименовать вещь можно только тогда, когда вещь узнана. Узнать вещь значит сравнить ее с прочими вещами… Наименовать вещь значит, прежде всего, отличить ее от всего прочего, провести резкую границу между нею и всем окружающим. Имя вещи есть орудие отличия и – отличения вещи от всего окружающего ее фона. Имя вещи вносит в вещь ее резкую отграниченность, определенность, т. е. наличие предела, связывает ее беспредельную растекаемость, оформляет ее неудержимо рвущееся вперед бытие в устойчивый и изваянный лик. Вещь течет, меняется. Нетекучие же и непеременные вещи – текут и изменяются в другом смысле. Из их бездонной глубины возникает непрестанная жизнь, вечно становящееся бытие, необозримое, неохватное и невместимое. Имя дает этой необозримости картинную обозримость, охватывает неохватные бездны и разумно, явленно вмещает в себя невместимые истоки глубин. Имя – предел, форма, граница. Имя – отличие, своеобразие, самостоятельное качество. Имя – лик. Имя – смысл».
Лосев А.Ф. «Вещь и имя». Адамов труд Есть уже, похоже, устаревшее выражение – каменные джунгли. Для нас теперь непроходимы и невообразимы джунгли настоящие, да что там джунгли – реденький смешанный лес средней полосы, лесопарк в двух километрах за МКАДом – джунгли. А город – привычная среда, не всегда гостеприимная и иногда опасная, но своя, родная, исхоженная вдоль и поперек. Марии Суворовой нравится запутывать, кружить вокруг да около, уводить в дебри. за линией горизонта – многоэтажные дома. такая же, собственно, дыра, как и все в этом городе дома. граница территории проходит там, где её никто не нарисовал — посредине двора с песочницей у выброшенного стола… Вот в этом пруду ловили тритонов, потому что во времена твоего не такого уж и далекого детства в старом барском особняке была станция юннатов, в этом карьере купались до мелкой дрожи, посиневших губ, а теперь – гляди ж ты! – элитный район новостроек. Куда подевался эдемский сад? Вот вместо твоей приземистой 34-й начальной – снесли за считанные часы – стоит уже новенькая 11-этажка, это сколько же лет прошло? Пятьдесят? Двадцать? Да и пяти нет! Время бежит стремительно, дома растут быстрее травы, улицы меняют названия как в калейдоскопе! Головокружительная топонимика! на месте разрушенного дома вырос новый, вспомни, как ты там ходил – из досок выстраивал оборону, и каждый, кто замечал, разглядывал тебя – смешного, но теперь твой игрушечный дом сломан… В городе Марии Суворовой теряешься на каждом шагу. Зато на каждом шагу тебя ждут находки! А тебе говорят: «Хватит! Я потерял зарядный, мне не доехать до Попятной, Пиджак слишком мятый, на рубашке локоть залатан», Но запах твой – мятный. И это говорит об обратном, жизнь – вата, смякай её, скомякай! Почему-то важно автору назвать не просто по именам все вещи, но рассказать историю каждого и каждой: Ивана, Марии, Алины, Майи, Юли. Не всегда в реальность персонажей веришь, похоже, это такой прием – придумать имя лирическому герою, максимально устраниться, чтобы рассказать историю, тем не менее, очень личную. Так бывает, когда трусишь что-то узнать или спросить прямо, и начинаешь: «А вот один мой знакомый…», и прячешься нелепо за чужое имя, и все понимают о ком ты, но, не нарушая правил игры, поддерживают твои экивоки в третьем лице. И даже там, где уже очевидно – не игра, где за чужим именем явственно проступает и история, и судьба другого, все равно у поэта получается о себе. А как иначе! Слово дурацкое, кажется, на немецком. Хриплое, острое, ты его тонко пищишь, губы шумно выплёвывают: «Париж!» Как же тебя зовут, и кому ты принадлежишь? Ведь у тебя на шее – змеиная чешуя, а у него на плечах – северорусская мурава. В своем стремлении поименовать все видимые и невидимые глазу вещи поэт подобен Адаму, нарицающему сущее. Се – волк, а се – бык. Библейское и детское стремление одновременно. И, как львы, леопарды, ехидны, скорпионы, змеи приходили к Адаму, чтобы получить от него свои имена, так подчиняются поэтическому слову, со всей покорностью, стихии и сущности, обычному слову неподвластные. сквозь листья самолётик пролетает кричишь ему и будто вырастаешь из маленького мальчика илюши из вишни северной и неуклюжей в подсолнечник ван гога у дома И подзаголовок книги неслучаен. И заголовок, конечно, тоже: уж не нарциссизмом же авторским вызваны заглавные «Маленькие Марии»? – отнюдь. И здесь – отсыл к другой истории – уже новозаветной. Лил и лил ливень, Мария тогда жила на Марии Ульяновой И не знала, где найти спасение… Мне хочется поприветствовать эту первую московскую книгу Марии Суворовой. В Вологде очень сложно быть поэтом! Знаете, сколько у нас поэтов? Хороших поэтов, без дураков? Как найти себя, свой голос, свою интонацию, как не испугаться, что все ниши уже заняты до тебя? Мария Суворова – стойкий цветок, цветок-боец, из тех – самых хрупких, но самых сильных, что прорастают через асфальт каменных джунглей, джунглей городских и поселков городского типа. Одуреть сколько у нас в Вологде отличных поэтов! То-то и оно! Маленькие Марии по образу и подобию из меня вырастают фобии, из меня вырастают растения — маленькие, весенние, маленькие марии с крыльями и пуповиной, маленькие марии — живые наполовину. и я от них ничего не хочу, впервые ничего не хочу, так это и говорю. а они кричат и рвутся из рук в руки, от мамы к маме, запуганные порукой. вторник, четверг, суббота – как будто глюки: «не мыть ноги, носить брюки», а в пятницу другая наука: «мой ноги, терпи муки…» маленькие марии вторят этим словам, перебирая их по слогам, ударяя не так и не там, изменяя значение — затекстовое излучение. и не остаётся ни мне, ни вам новых слов, даже напополам, даже на четвертину, разделённую наполовину. и приходится говорить привычно, обнимать за плечи, целовать в личико. и понимать, что это по-настоящему, чтобы по чёрному ящику через века прочли: «страсти, копья, мечи», чтобы при имени её кричали: «молчи!» чтобы при нём — ни о ком другом. |
