Прозрачная капля падает в молочную бутылку, бутылка выставляется за дверь, утром молочник забирает ее, доставляет на молокозавод "или на фабрику, или как это называется", где он опускает ее вместе с миллионом других бутылок в чан, или бак, или еще что-то, и все эти бутылки кипятятся и дезинфицируются при помощи новейших научных методов, и все бутылки становятся чистыми, как только что выпавший снег. Все, кроме одной. В этой бутылке никем не замеченная капля, которая не может быть уничтожена ни огнем, ни полымем. И на следующий день две леди, живущие в самом центре города, падают замертво у обеденного стола. Просто? И остроумно, не правда ли? Возможно, и до меня кто-то забавлялся идеей массового убийства наугад, ударами в различных - к растерянности полиции - направлениях и поражением, наконец, единственно желаемой цели, с тем, чтобы полиция заключила, что это была лишь еще одна случайная жертва. Возможно, у кого-то была уже такая идея. Но никто до меня не находил столь совершенного оружия.
Итак, ход событий точно соответствовал моим планам. Смерти произошли одна за другой на окраине, в северных пригородах, в Бэрбанке и в центре превосходный разброс ударов.
Несомненно, на карты города в полицейских участках уже прикололи булавки с целью вывести какую-нибудь систему из географии убийств, о предполагаемых врагах отравленных и о том, кто же, черт возьми, мог все это сделать! Пусть ищут. Система Генри Питерса намного сложнее составляемых булавками на картах схем. Моя система - в моей голове.
Заключительный удар я нанес 18-го декабря, спустя две недели после начала кампании. К этому времени город был в панике. Но перед последним ударом, вечером 17-го, я отужинал с миссис Питере. Подавал на стол я. Участие миссис Питере в вечернем ритуале заканчивалось приготовлением ужина, если это можно было так назвать. После этого хлопотать должен был я.
Я подал суп, рыбу и сладкий крем. Покончив с каждым блюдом, она, не переставая читать газету, отпихивала тарелку в мою сторону. Прочитав, она уронила газету на пол.
- Ну? - спросила она, отправляя крем быстрыми взмахами ложки в рот.
- Что "ну", Рита?
- Что нового сегодня?
- Сегодня? А, как всегда, ничего интересного. Старая миссис Кэнфилд из музыкального отдела думает, что у нее опухоль в носу.
- У нее там здоровье.
Господи, подумал я. В молодости я считал ее очень остроумной. Мне стало стыдно за свою молодость.
- Что еще? - спросила она. - Ничего.
Миссис Питере откинулась на спинку стула и посмотрела на меня с интересом.
- "Миссис Кэнфилд, миссис Кэнфилд... Знаешь, она у меня уже вот где. Она провела пальцем по горлу. А потом - сигнал опасности - улыбнулась.
- Кстати, сколько ей лет, этой миссис Кэнфилд? В тоне ее голоса нельзя было ошибиться: скрытая злоба, лживые обвинения... Я не смог ответить сразу - меня охватил знакомый недуг - удушье в горле. Наконец, я поборол себя:
- Миссис Кэнфилд.., если я не ошибаюсь.., около семидесяти. Она уже бабушка., несколько раз. Мой слабый голос "он действительно слабый" из-за нестерпимого удушья в горле звучал почти по-детски. Но откуда ей было знать, что я задыхался от ненависти к ней? Она никогда не понимала очевидных проявлений моих чувств; она догадывалась только о нижних слоях моих мыслей, которые она называла клоакой, принимая мои тайны за нечистоты. Ее способность чувствовать мои тайные мысли была просто жуткой, и вместе с тем не менее поразительной была ее неспособность читать мысли, написанные у меня на лице. Она никогда не понимала ,как я ее ненавижу.
Она возразила:
- Ну и что? Возраст не помеха, а , кролик? Я видела, как ты смотришь на некоторых бабушек.
- Пожалуйста... Рита...
- Ха! - она откинулась назад. Мне всегда было трудно скрывать отвращение к этой ее манере отпихиваться и отъезжать на стуле от стола. Не всегда ее манеры были столь мужеподобными: в весеннюю пору молодости она была так изящна! Что же изменило ее? Что превратило ее в женщину мужлана?
- Кофе, - сказала она и зевнула, прикрыв рот двумя пальцами.
- Одну минуту. - Я встал из-за стола и пошел на кухню. Я описал эту беседу за ужином для того, чтобы показать, какое напряжение воли требовалось, чтобы не убить ее в тот же вечер. Она заслуживала немедленную смерть - вы согласны? Конечно, вы человек более импульсивный, чем я. Я педант, и я не убил ее в тот вечер. Да, соблазн был велик. Две голубых чашки с такими же блюдцами ждали меня. Я наполнил их дымящимся кофе. На самой верхней полке кухонного шкафа - пробирка.., надо только протянуть руку вверх. Но я встряхнулся и стиснул зубы. Благоразумие.., благоразумие! Я не мог срывать свой безупречный план какими-либо импульсивными импровизациями. И я принес ей незагрязненный кофе, чистый и ароматный. Кофе ей понравился, и она вновь мирно читала газету.
Я сделал это, как и планировал, только на следующее утро. Я рано позавтракал, как обычно, в одиночестве и затем приготовил завтрак для Риты: взбитое тесто для вафель, хлеб в тостере и ложка джема в маленькой чашке. Затем я наполнил кофейник и поставил его на плиту. Когда она встанет и шаркая придет на кухню, ей нужно будет только нажимать на кнопки - вся ее утренняя работа. Затем я очень аккуратно снял крышку с молочной бутылки, влил в молоко три прозрачные капли из пробирки и так же осторожно возвратил крышку на прежнее место. Рита, знаете ли, всегда за завтраком выпивала стакан молока и чашку кофе. Улучшает пищеварение, говорила она. Не сомневаюсь в этом - несварение никогда не входило в длинный перечень ее многочисленных недугов.
Покончив с бутылкой, я отправился на работу. Было девять часов утра.
В 12.07, как обычно, пришел домой на ленч. Как всегда, под мышкой у меня были свертки с бакалеей - подарки самому себе. Любой внимательный сосед мог видеть, что жизнь моя идет обычным, рутинным ходом. Я прошел три пролета, вставил ключ в замок, открыл дверь, вошел и увидел ее. Я аккуратно закрыл за собой дверь и подошел поближе. Она лежала рядом со столом. Должно быть, падая, схватилась за скатерть - та накрыла ее до головы, как саван. Всюду на полу - осколки разбитой посуды. Хорошо. Очень хорошо. Я положил свертки на пол, как если бы, войдя, я уронил их при виде встретившего меня ужасного зрелища; затем прошел на кухню и, достав с верхней полки пробирку, опорожнил ее в раковину. "Помню я еще подумал о множестве маленьких рыбок, которые погибнут, прежде чем жидкость растворится в непобедимом океане" и бросил в люк мусоросжигательной печи все склянки и порошки. Затем я сделал семь шагов к телефону и, услышав бесплотное "Да, говорите" телефонистки, как можно вежливее сказал: "Мне нужна полиция".
И полиция пришла и выполнила свои обязанности. Полисмены исследовали все без исключения, задали множество вопросов, задержали соседей дома, сделали замеры и фотографии и - заключительный аккорд - вынесли тело покойной. Я сидел на краю дивана в гостиной, прижав к носу платок.
На вопросы, на бесчисленные бессмысленные вопросы я лишь кивал. Очевидно, я находился в оцепенении от безысходного горя и не мог разумно отвечать. Два полисмена переглянулись и сочувственно покачали головами. "Оставим лучше этого беднягу одного...", казалось, говорил их взгляд. "Это слишком большой удар для него..." Я увидел это все поверх края платка.
Один из детективов, по фамилии Делэни, подошел, сел рядом со мной на диван и положил мне руку на колено. "Послушайте, мистер Питере, - сказал он, - я знаю, сейчас не время выяснять подробности. Мы сейчас уйдем и оставим вас одного. Но сначала я хочу объяснить вам одну вещь. Вы читали в газетах, что какой-то маньяк отравляет людей по всему городу. Мы знаем только, что ему все равно, где он их отравляет. Сегодня он сделал это здесь. Может быть, завтра он сделает это в западном районе или в восточном, или на острове - где, мы не знаем. И у нас нет пока защиты, пока нет".
Я отнял платок ото рта и, не глядя на него прошептал: "Но как...как он проник сюда?.. Бедная Рита..."
