- Да, конечно. Ты старший - решай. Ты теперь старший и можешь поступать ровно так, как тебе нравится. Любовь, или правда, или справедливость, или чужая боль - такие вещи ведь уже не играют никакой роли. Милинду ты никогда не любил.

  - Просто любовь не каждого человека можно приобрести за тряпки!

  Витольд прекрасно понимал, что говорит глупость и глупость жестокую, и вообще-то он Милинду, наверное, все же любил, просто как-то сильно по-своему. Но остановиться уже не мог.

  - Скажи "за шляпки и тряпки", так будет вернее, - поджала губы Кристабел. - Беру свои слова назад, Витольд. Ты не Милинду не любил. Ты вообще никогда и никого кроме себя не любил.

  - Да мне, пожалуй, стоило бы у тебя поучиться!

  Кристабел окатила его презрительным взглядом с вершины лестницы:

  - Да, пожалуй. Через семь месяцев у тебя будет племянник. Его аист принесет.

  - Что?!

  - Что слышал. Но аист пока улетел и, к тому же, повенчан с другой аистихой. Знаешь, Витольд, аисты летают, а женщинам как-то с этим надо жить. Сомневаюсь, что ты помнишь своих великих любовей по три за месяц по именам, а у меня будет ребенок и аборта я не сделаю, скорее от титула откажусь, раз уж ты такой сторонник светских приличий! Не волнуйся, у меня хватит ума или сменить имя, или очень надолго уехать в провинцию. Никаких проблем я тебе не доставлю. Можешь поучиться у меня любить. А Милинду ты похоронишь рядом с отцом, по другую сторону от мамы. Расширите ограду, в конце концов.

  Витольд стоял, как придавленный этой новостью. Если бы Милинда осталась жива, она подсказала бы какое-то решение. Обращаться с таким вопросом к бабушке точно не стоило - вот уж тут инфаркт был бы практически гарантирован.

  - Крис, ты ведь пошутила?

  - Нет. А ты похоронишь их, как я сказала. Ты же не хочешь, чтобы эта история попала в газеты.

  - Тебя просто выполощут в грязи, - пробормотал Витольд.

  Кристабел пожала плечами:

  - А мне что? Ты старший, там будет твоя фамилия.

  И исчезла в коридоре второго этажа.

  Витольд опустился в кресло, щедро плеснул себе коньяка и задумался. Думал бокала три. А к полуночи решился.

  ***

  Сказать, что Зондэр пребывала в отвратительном настроении, значило не сказать ничего. Она уже четвертый день безвылазно сидела в своей квартире, передвигаясь по ней исключительно с тростью, и, кроме доктора, визитом за это время ее почтила только Магда. Магда была в своем духе и, конечно, пересказала события на набережной, о которых Зондэр уже знала из газет. Психопатка, едва не отстрелившая ей ступню, внезапно оказалась благородной и святой только потому, что поймала шальную пулю. Вот уж воистину показатель профессионализма для офицера.

  Магда, конечно, задеть Зондэр не хотела. Она принесла шоколад, шум, новости. Оказывается, газеты неточны, и нет, Ингрейна не умерла, ей сделали очень долгую и сложную операцию, Маэрлинг даже сказал, что она разговаривала после нее. И вот тут Зондэр сама поразилась, насколько ее вывело из себя упоминание Маэрлинга в таком контексте. С Ингрейной он, значит, в госпитале сидел, а к ней зайти времени не нашел. Она быстро перевела тему и вроде бы даже мило поболтала с Магдой - у той хватило то ли доброты, то ли ума не упоминать, что поведение Зондэр в момент получения приказа безупречным не выглядело. Версия осталась прежней, ровно той, что озвучил Витольд, еще в тот проклятый день оттащивший ее в госпиталь - Зондэр забыла поставить пистолет на предохранитель. Витольд предлагал сказать, что на предохранитель пистолет забыл поставить он, но Зондэр отказалась, понимая, что разбирательство ей нужно в последнюю очередь.

  Прошло еще два дня, когда ныла нога, шалили нервы, а проклятый виконт, раньше почти в открытую лезший ей на глаза, так и не изволил появиться. Видимо, дневал и ночевал у палаты новоявленной героини. Что в общем выглядело ожидаемо, но от этого почему-то не менее обидно. За газетами Зондэр больше не спускалась, только один раз доковыляла до соседей сверху и зачем-то наорала на художников и муз за шум в одиннадцать вечера, который якобы мешал ей спать. Беда была в том, что мешал ей спать не шум, а проклятый виконт, не идущий из головы. Подлая золотоволосая змея.

  А творцы и музы без единого возражения стали вести себя тихо, как мыши, но про ее дела и самочувствие не спросили. Зондэр оказалась в очередной раз поставлена перед тем фактом, что ее уважают, может быть - побаиваются, но точно не любят.

  Злость нордэны тлела медленно-медленно, как бикфордов шнур, но готова была взорваться от малейшего повода. Повод позвонил в дверь на пятый день, в час пополудни.

  На лестничной клетке стоял одетый в гражданское пальто Маэрлинг и словно пытался спрятаться за огромным, какой бы не во всякое ведро поместился, букетом синих роз. В полутьме подъезда его лицо казалось особенно бледным, а тени под глазами - особенно глубокими.

  "Насиделся с национальной героиней, натаскался по бардакам, переутомился и пришел за великой любовью? Ну заходи, мразь, я сейчас тебе покажу такую великую любовь, что еще на неделю в загул уйдешь", - злость Зондэр перестала искрить и вдруг стала очень холодной, спокойной, рассудочной, как в день единственной в ее жизни дуэли. Она могла тогда выстрелить в воздух, в сущности, повод был пустяковый и секунданты уговаривали девушек помириться. Дураки они оказались, следовало не уговаривать, а сразу звать жандармов: как будто можно заставить разойтись миром двух самоуверенных двадцатилетних девиц, изысканно наговоривших друг другу гадостей на глазах симпатичного представителя противоположного полу. Система жизненных принципов Зондэр - наверное, окружающим она показалась бы громоздкой, неудобоваримой и полной противоречий - говорила ей, что Ингвин перешла черту и должна понести наказание. Они обе могли легко выстрелить в воздух, а потом поехать и выпить игристого, наверное, и Ингвин так подумала, потому что чуть-чуть промедлила, вскидывая пистолет. А Зондэр без долгих сантиментов выстрелила ей в голову. С тридцати шагов, конечно, промазала, но правую руку обидчице раздробила страшно. Больше эта белокурая ласточка в белом же платье на балах не летала.

  А Зондэр, прорыдав почти двое суток в одиночестве, сделала еще один довольно своеобразный вывод. Очень глупо доводить до дуэли, а там - красиво стрелять в воздух и гадать, сделает ли твой противник ту же благоглупость. Нужно или не стреляться вообще, или убивать наверняка. Не только на дуэлях, но и всегда и во всем. Или сразу прощать, или сразу отвечать так, чтоб мало не показалось. Когда можно простить - лучше простить. Когда простить нельзя - поскорее заканчивать.

  Витольд довел ситуацию до того, что следовало прекратить все немедленно, сейчас же.

  Зондэр, улыбаясь, открыла дверь. В душе у нее цвел нордэнский ледяной ад.

  ***

  Зондэр открыла дверь, и на ее губах застыла улыбка. У Витольда несколько отлегло от сердца. Он боялся сюда идти и часа два просто колесил по городу, не решаясь подъехать к пункту назначения. Было страшно, настолько, что хотелось превентивно накачаться чем-то успокаивающим нервы. Даже идти в дом к не вполне вменяемому магу оказалось не так жутко, как к этой изысканно-вежливой, сдержанной и красивой женщине, которая могла парой слов походя сделать его если не счастливым, то хотя бы спокойным, а могла разрушить то немногое, что еще оставалось от жизни.

  Зондэр была блистательна и холодна. Именно эти определения всплывали в голове Витольда чаще прочих, когда он думал о ней. Какой-то малоизвестный художник прошлого века нарисовал нордэнский ад, и на этой картине среди вздыбленных льдов и седого неба, среди уходящих в бесконечность серых камней с рунами и темных птиц на них, среди всех мыслимых оттенков между черным и белым, цвели ярко-синие розы с длинными как иглы шипами. Бесы его знали, как в общем не отличавшийся сентиментальностью отец мог вообще купить подобную картину и в какой лавке старьевщика он ее откопал, но Витольд в детстве мог смотреть на нее часами, представляя, как среди каменных плит ходят бледные, как болотные огоньки, фигуры людей, живших когда-то. А над всем этим - синие розы, такие чужеродные в этом мертвом царстве, что как будто даже выступающие за границу полотна и светящиеся.