У меня не оказалось с собой документов, и сержант, перед которым меня усадили в участке, прокричал, намереваясь заполнять протокол:
- Фамилия? Имя? Отчество?
У меня, добавлю в развитие темы об отсутствии у меня в этот роковой час многих полезных вещей, не было уверенности, что я верно истолковал чин этого человека, пожалуй, я в некотором роде просто пометил его сержантом в своем представлении о том высшем сходстве, которая моя история теперь должна была получить с историей покойного Ипполита Федоровича. Высшем, разумеется, только для меня и старого мистика, отдавшего Богу душу в вонючей человеческой куче за решетчатой дверью. Это, судя по всему, и есть предел для таких людей, как мы. Как бы то ни было, я понял, что извиваться бесполезно и пробил час, когда я должен открыть правду.
- Струпьев Сергей Петрович, - сказал я.
- Струпьев, Струпьев... - вспоминающе наморщился сержант.
- Ипполит Федорович Струпьев, который некогда подвизался здесь прорицателем и духовидцем, мой родной дядя.
Сержант как будто ухватил какую-то особенную нить.
- Ага! - воскликнул он, которому и по роду службы надлежало плестись в хвосте у замысловатых, а порой и капризных гипотез.
- А какой публицист Охлопков ветви Струпьевых, какого, так сказать, колена, - довольно пылко повествовал я, - не знаю, может, и никакого и только прикидывался, пока не перешел на псевдоним. Но я готов допустить и то, что он неизвестный мне родственник. Может быть, он и в Ветрогонск приехал с той же целью, с какой приехал в свое время я. Я же приехал - и это случилось не так давно - с целью прощупать легенду о накопленных и припрятанных богатствах Ипполита Федоровича. Здесь эта легенда, может, не в ходу, а в наших краях о ней кое-что слыхать. Я слишком натерпелся за свою безденежную и обездоленную жизнь, чтобы многообещающая тема где-то дожидающегося меня клада в конце концов не закружила мне голову. Вы ведь понимаете? Когда я дошел до ручки, до нечеловеческого отчаяния, я подумал: а вдруг по делу распространяется в нашей семейке - не скажу вам о ней ничего хорошего - слух о сокровищах дяди? И я подался сюда, в Ветрогонск. Но уже на вокзале, сойдя с поезда, я усомнился в здравости моей цели, моей веры в чудесное обогащение. Таких вещей ведь не бывает в нашей жизни. Во всяком случае не мне надеяться на чудеса. Но и от Ветрогонска я уже не мог оторваться - Бог знает что за сила притяжения у этого городка! Я понял, что должен жить здесь, а если этого не выйдет, так лучше вовсе не жить. Мне посчастливилось занять у знакомых необходимую сумму на покупку части дома, ну, такого, знаете, уголка в отличном, приятном во всех отношениях и в целом далеко не мне одному принадлежащем домике, и вот то, наверное, что дом домом, а долг теперь надо мной висел нешуточный, заставляло меня все-таки чуточку верить в удачу кладоискательства. Этот долг, естественно, и теперь висит надо мной, а что я нашел? Что получил? Косточку! Но давайте по порядку, ладно? Итак, я познакомился с Полиной Капитоновой, знаменитой местной артисткой, вошел к ней в доверие, и сделал я это прежде всего потому, что Ипполит Федорович последние годы своей благочестивой жизни провел под крылом у ее тетки. Значит, умозаключал я, и богатства припрятаны где-нибудь у Полины, а может быть, и находятся в ее полном распоряжении. Но я не хотел, чтобы она знала меня как Струпьева, потому как фамилия паршивая, нечеловеческая, как не хотел и открывать ей сразу нашу отдаленную родственность. Дело в том, что я с первой же встречи в нее влюбился, и мне нужна была легенда о моем изначальном увлечении ее красотой, а не охотой на какие-то сомнительные клады. Вот я и придумал себя перед ней Ивановым, человеком, у которого нет иного желания, кроме как славно дожить оставшиеся ему дни в Ветрогонске и взять ее, Полину, в жены, если будет на то ее согласие. Я понимал, конечно, что со временем она узнает правду, но то, что должно было случиться в будущем, перестало меня пугать, настолько я зажил настоящей, иначе сказать, текущей минутой. Я жил исключительно любовью к этой женщине. До того, что даже как будто позабыл о своем долге. Я осознал до глубины души, что не пристало мне, человеку в возрасте или, как справедливо может быть замечено, в определенном возрасте вдруг ставшему Ивановым, верить в закопанные сокровища и трусить из-за какого-то копеечного в сравнении с ценностью жизни долга, а вот вить уютное гнездышко, любить женщину и желать ее - это как раз очень даже пристало. Я оторвался от своей прежней безрассудной и несчастной жизни, позабыл о ней, ну, отчасти позабыл долг и беспокоился, поскольку совсем жить без волнений не получалось, теперь лишь от гадания, насколько же мне, собственно, удается весь этот проект свития гнездышка и создания семьи. Многое мне мешало. Мешал Мелочев, актеришка, к которому Полина ненароком прикипела. Мешало и то, что я не проявился должным образом перед соседями, перед лучшими людьми Ветрогонска, перед общественностью, не показал, на что я способен. Я ведь полагал, что, опытный, бывалый, искушенный, способен и даже призван к добрым и светлым делам, но порой закрадывалась мыслишка: а вдруг мне только и дано, что пускать пыль в глаза? Ведь пустил же Полине, явился ей этаким мудрецом... Это смущало. Но я не бунтовал. Я не взбунтовался, не опомнился, не забеспокоился даже тогда, когда Полина и ее друг Мелочев заговорили о неких существах, требующих отдать им мощи Ипполита Федоровича, то есть косточку, которая, по признанию Полины, у нее будто бы хранилась. Я не поверил им, хотя в этом смысле у них явно не было нужды обманывать меня. Я не поверил потому, что не хотел верить, зная, что в противном случае меня охватит не только мистическая тревога, не только священный трепет перед некими сверхъестественными силами, но и тревога за свое будущее, то есть по поводу моего злополучного долга. Я чувствовал, что беспокойство с некоторых пор противопоказанно мне. И мне бы выдержать до конца эту роль уравновешенного, основательного человека, но я, поди ж ты, неловко, неудачно выступил в театре, то есть фактически сорвался, нечаянно устроил бузу, и тотчас же меня окружили Струпьевы, взяли в кольцо. Они вернулись в мою жизнь так, словно никогда и не уходили из нее. Как грозовые тучи... разве даже в самый ясный и солнечный день мы вправе утверждать, что тучи ушли из нашей жизни? Ипполит Федорович потянулся к моему горлу из могилы, а Охлопков из редакции, - так жизнь переплелась со смертью, и выжить в подобным условиях обыкновенному человеку невозможно. Если вы спросите, за что они так на меня ополчились, я вам не дам удовлетворительного ответа. Я не знаю. Подозреваю, впрочем, что, например, моя родственность и даже однофамильность им совершенно безразлична, иными словами, я в их представлениях не вполне-то и конкретное лицо. Просто что-то сошлось для них на мне, наверное, возможность большой человеческой неудачи, которую они, торжествующие во зле небытия и неправедной жизни, вы-то уже поняли, конечно, кто является проводником одного вида зла, а кто другого, - тотчас постарались превратить в необходимость. Полина явилась, не догадываясь о том, их вестницей: добрая женщина хотела, чтобы я просил прощения у Охлопкова и умолял его пощадить меня. А с какой стати мне просить у него прощения? Я не согласился, и в тот же момент потерял Полину навсегда. Огорчившись из-за этого на минутку, она тут же просияла и расцвела, вернувшись в объятия своего парнишки. Взрослая, умная женщина, а воображает, что можно и даже лестно ей быть легкомысленной и переменчивой особой! За истекшее после нашего разрыва время я перестал любить ее. А с чем остался? С косточкой.
- С косточкой? - встрепенулся сержант, отчасти убаюканный правдой моей горестной исповеди.
Я кивнул; отнюдь не скованный - до поры до времени? - в этом узилище, я сцепил пальцы рук и жутко хрустнул ими.
- Да. Вот она, отнятая у меня при задержании, лежит перед вами на столе.
Мы посмотрели на косточку. Бог ее знает, кому она принадлежала. Животному? Человеку? Коту, который однажды вскарабкался на дерево, чтобы посмотреть, чем занимаются сытые, счастливые, поглощенные любовью люди в комнате на втором этаже старого крепкого дома? Ипполиту Федоровичу, чей прах был слегка осквернен и пограблен чересчур ретивыми приверженцами его учения? Я разъяснил блюстителю порядка, что взял косточку отнюдь не в бюро похоронных услуг.
