Поэтому на следующий же день, поскольку никаких боевых действий не предстояло, а халиф отсрочил свой отъезд на два дня, я обратился к сотнику с просьбой отпустить меня в расположение бывшей своей сотни, чтобы проверить справедливость распределения трофеев, так как я знаю своих товарищей лучше, чем кто-либо из посторонних. Сотник одобрил мое стремление и, заручившись позволением эмира, дал свое согласие, отрядив со мной шестерых гвардейцев.
Этот недолгий путь был полон для меня тяжких мучений. Жгучее нетерпение невыносимо будоражило мою кровь, возбуждая неистовое желание пришпорить коня и пуститься вскачь, чтобы утолить наконец свое желание проникнуть в неожиданно вставшую на моем пути тайну. Но я вынужден был изо всех сил сдерживать свой порыв, чтобы не показать своего волнения остальным и не дать им заподозрить, что истинная цель этой поездки для меня кроется совсем в другом. Для успеха замысла мне необходимо было сохранять все это в тайне.
Наконец мы прибыли на место. Встреча с друзьями была теплой и радостной, хотя я чувствовал, что за щедрыми пожеланиями всяческих благ на новой службе скрывается горькая зависть. Однако они не скрывали своей радости и благодарности мне за то, что благодаря моим успехам и они не остались в обиде, получив весьма ощутимые блага. Они сообщили мне, что кроме вознаграждения халифа, прибавки жалованья и трофеев всем им после этого похода пообещали отпуск.
Трофеи, как оказалось, были разделены в высшей степени справедливо, с учетом желаний каждого, и обиженным не оказался никто. Все воины наконец-то получили хорошее оружие и доспехи, многие – сбрую для лошадей. Также была поделена одежда и всяческая утварь, деньги и украшения. Наиболее же ценные вещи – изделия из золота и серебра – было решено после окончания похода разделить между семьями погибших. Я был восхищен благородством своих соратников, хотя вполне мог его объяснить: познавший на своих плечах бедность и горе всегда справедлив и готов помочь попавшему в беду.
Однако, исполняя возложенные на меня мной же самим обязанности, я ни на миг не забывал об истинной цели моего приезда сюда. Сделав вид, что меня очень заботит, доволен ли каждый своей долей, что, надо сказать, и вправду заботило меня, я стал расспрашивать всех, что же именно они получили из трофеев. Мне пришлось опросить довольно многих, и я уже начал было беспокоиться, прежде чем все-таки нашел то, что искал. Один из ополченцев, с которым я был мало знаком, выглядевший старше меня и, видимо, поэтому смотревший на вещи чисто практически, сказал, что ему досталась довольно интересная, но весьма бесполезная вещица, которая сгодится, пожалуй, лишь на то, чтобы повесить на шею или прикрепить к одежде. Но поскольку она досталась ему как милость самого́ халифа, он уж не отдаст ее никому. На мою небрежную просьбу показать ее он охотно вынул из хурджуна таинственную пластинку и протянул мне. Невероятных усилий стоило мне унять дрожь в руках и сохранить спокойствие на лице, когда я принял ее из его рук. На первый взгляд она не представляла собой ничего особо интересного: непонятные и ничего не говорящие изображения на сероватом металле с одной стороны и множество маленьких, беспорядочно расположенных, хотя и весьма причудливых значков с другой. Поверхность ее действительно была тщательно отполирована. Обратив на это внимание хозяина, я неожиданно для него предложил продать ее мне. Я объяснил свое желание тем, что мне приходится часто бриться, и она очень пригодится мне в качестве зеркала. Хозяин замялся было, бормоча что-то о милости халифа. Но я вынул два небольших рубина, пожалованных мне визирем, чтобы вправить в рукоять кинжала, дабы он выглядел достойно. Увидев их, боец охотно согласился. Не став детально разглядывать свое сокровище, чтобы не возбуждать любопытства окружающих, я спрятал его и продолжил свое дело уже без всякого усердия. Затем было воздание памяти погибшим, долгое прощание и возвращение в лагерь халифа, которые прошли словно в тумане.
И лишь подробно доложив эмиру о том, что все воины остались довольны наградами, и уединившись в укромном месте, я решился как следует рассмотреть свою таинственную находку. Когда я вынул ее из складки пояса, она вновь поразила меня своей непривычной и неестественной для металла легкостью. К тому же, отполированная до зеркального блеска, она была очень приятна на ощупь. Размерами она была чуть крупнее моей ладони, а толщиной – не больше толщины клинка кинжала. Форму она имела правильного вытянутого четырехугольника со слегка сглаженными углами и ребрами. Металл ее, очевидно очень прочный, в общем походил на железо, но отличался от него цветом: если почищенное до блеска железо назвать белым, то этот следовало считать серым, так как он был более темным, несмотря на тщательную полировку.
Изображения же на пластине, показавшиеся мне тогда лишенными какого-либо содержания, сейчас, при спокойном и детальном рассмотрении, стали вдруг наполняться каким-то непонятным для меня, но явно глубоким смыслом. Вместе с этим меня стало наполнять чувство, что я смог бы проникнуть в него, стоит лишь мне узнать нечто, чего я еще не знаю. Однако это нечто находится где-то совсем рядом, и нужно лишь найти к нему путь. Это чувство пробудило воспоминание о словах сотника про то, что он почувствовал, увидев эти изображения. Мои же чувства были совсем другими. Если сотник, по его словам, заглянул в преисподнюю, то передо мной, наоборот, словно бы открылась необъятная звездная даль, в которую я, будучи мальчиком, не одну сотню раз уносился в своих мыслях, глядя в ночное небо.
В верхней части пластины – я почему-то сразу решил, что она должна быть именно верхней – находился странного вида крест с загнутыми под прямым углом концами, причем углы эти были значительно сглажены. Концы же оставляли за собой постепенно сужающиеся шлейфы, которые, продолжая загибаться и закругляться, в конце концов сливались в сплошное туманное кольцо вокруг креста. Создавалось впечатление, что этот крест, загнутые концы которого объяты пламенем, летит в ночном небе, вращаясь вокруг своего центра. Ощущение полета усиливалось тем, что крест был изображен немного наклоненным назад.
Ниже был изображен шар – именно шар, так как он был идеально выпуклым, находясь в углублении. Вокруг него были вычерчены десять вытянутых окружностей, расположенных по-разному, но с одним центром – тем же самым шаром. На эти окружности были словно бы нанизаны маленькие шарики – по одному на каждой. Все они имели разные размеры, но гораздо меньше, чем у центрального. Причем рядом с некоторыми из них находилось по одной или несколько совсем крошечных бусинок. Возле каждого из этих шариков, тоже как бы нанизанный на его окружность, был нанесен ряд очень мелких, но прекрасно различимых благодаря поразительной четкости непонятных значков. Некоторые из этих значков повторялись в разных местах, но последовательность и количество их везде были различны. Из всего этого я заключил, что это – слова. На поверхности центрального шара также имелось «слово». Я понял, что каждый из этих шариков имел свое имя или название. И вдруг мне почудилось, что изображения на пластинке… движутся. Это видение не на шутку испугало меня. Я тщательно ощупал изображения, стараясь припомнить, в каком положении они находились сначала. Сомнений не было: все они остались на своих прежних местах.
Однако стоило мне вновь взглянуть на них, я опять ощутил движение. На этот раз я уже не испугался, а стал с интересом наблюдать. Крест, медленно поворачиваясь вокруг своего центра, двигался прямо на меня, а пламя на его загнутых назад концах полыхало по-настоящему, только очень лениво. Шарики же степенно ползли по окружностям, каждый в своем направлении. Мелкие бусинки вились вокруг них, словно мошкара. При этом все шары, включая и центральный, еще и лениво поворачивались вокруг своих центров… От такого количества одновременных и разнообразных, хотя и очень медленных движений у меня зарябило в глазах и закружилась голова. Я, закрыв глаза, резко потряс ею, чтобы стряхнуть наваждение, пораженный его четкостью и явственностью. Затем вновь ощупал изображения, чтобы убедиться, что они остались на местах. Спрятав пластину, я долго думал об этом видении, удивляясь, как такое вообще может привидеться. Ведь в фантомах является лишь то, что можно увидеть или о чем можно услышать наяву или представить в мыслях. А представить то, что мне сейчас пригрезилось… об этом даже страшно было подумать. Я опять вынул пластину и стал разглядывать другую ее сторону. Россыпь мелких, но тоже удивительно четких символов, бесконечно разнообразных по виду, казалась совершенно сумбурной. Они не располагались строчками или столбиками, вообще в их расположении, казалось, не было никакой системы. Многие, а может быть, и все значки неоднократно повторялись тут и там. Причем иногда они повторялись лежа на боку или стоя «вверх ногами» или «задом наперед», и я не мог понять, один и тот же это знак или уже другой.
