Когда я вошел в хижину, пациентка спокойно курила трубку, свесив больную руку через край гамака.
Мы положили ее на пол и приказали спокойно лежать. Под больную руку подложили каучуковую сумку. Муж и трое детей следили за нашими приготовлениями с бесстрастными лицами. В углу играли и дрались две обезьяны, привязанные к шесту. Большой попугай не переставая что-то трещал, а маленькая хромая собачонка казалась самым заинтересованным зрителем. Секретарь вынул из сулемы хирургический нож и передал его мне. Я обмыл место предполагаемой операции кусочком ваты и карандашом провел линию на руке.
Можно себе представить, с какими чувствами я приступил к операции. Но раз начав ее, мы забыли обо всем, думая только об успешном ее окончании. Я опускаю здесь описание деталей. Женщина потеряла сознание прежде, чем мы дотронулись до ее кости, и, таким образом, природа сама позаботилась о действительном, хотя и примитивном наркозе. Мы совершенно забыли о необходимости сшить края раны и, когда дошли до этой стадии, пришлось послать мальчика к Сильва за иголками. Сперва их прожгли в огне, затем погрузили в сулему, чтобы продезинфецировать, а потом уже приступили к сшиванию. Я еле держался на ногах и сам был близок к обмороку. Придя домой, я долго не мог заснуть. Один и тот же вопрос долбил мой мозг: поправится ли она после этой варварской операции?
На следующий день рано утром я пошел навестить свою пациентку и нашел ее в лучшем состоянии, чем ожидал, так что это дало мне некоторую надежду на благополучный исход. Успокоившись немного на ее счет, я решил осмотреть хижины, в которых жили рабочие. Все они оказались такими же любезными, как их староста Маркез, и радушно приглашали подняться по приставной лестнице и войти в хижину. Здесь они неизменно угощали меня чашкой крепкого кофе. В каждой хижине было всегда два или три гамака, и мне предоставлялось выбрать, в какой я хотел сесть. Хижины обыкновенно имели две комнаты, стулья заменяли ящики из-под бисквитов, а в углах стояли винчестеры и раскрашенные весла. В этом состояла вся обстановка.
На другой день я проснулся с восходом солнца и, выпив кофе, попросил одного здоровенного парня сопровождать меня в моей первой экскурсии в настоящие джунгли. До этого времени я видел джунгли только с заднего крыльца в Ремати-ди-Малис и с палубы "Каролины". Теперь я находился в самом их сердце и хотел изучить как следует.
Мы вошли в лес по узкой тропинке, охраняемой у входа великолепной высокой пальмой. Эти узкие тропинки на каучуковых плантациях называются эстрадами. Эстрада, по которой мы пошли, извивалась между каучуковыми деревьями, проходя через ручейки и упавшие деревья. Кора каждого каучукового дерева - их было сотни полторы, - была испещрена по всей окружности надрезами дюйма в полтора длиной на высоте 10-12 футов. Около каждого дерева стоит палка, на конце которой до дюжины и больше жестяных стаканчиков, куда собирается каучуковый сок.
Каждый рабочий обыкновенно имеет в своем ведении две эстрады, по которым он поочередно проходит, выпуская сок из деревьев. Мы не встретили на эстраде рабочего, так как он в это время работал на другой, подведомственной ему тропинке.
Листва в лесу была настолько густа, что солнечные лучи не проникали через нее, а потому внизу царил полумрак и было сравнительно прохладно и идти было очень приятно. Однако после часовой ходьбы мой провожатый, несмотря на свою здоровенную комплекцию, стал жаловаться на усталость и недомогание. Я ему сказал, что он может вернуться домой и что я один найду дорогу. Он с радостью повернул в обратный путь, а мне пришлось одному тащить свою большую фотографическую камеру, охотничье ружье, револьвер и мачете.
Вдруг до меня донеслись страшные звуки, которые новичку показались бы ревом дюжины львов, вступивших в смертный бой, но я знал, что эти ужасные звуки, сотрясавшие лес, исходили всего только от одной обезьяны-ревуна. Поставив свою камеру на землю около каучукового дерева и сойдя с тропинки, я пошел прямиком на звук, пробираясь через кустарник. Но звук, казалось, оставался все на том же расстоянии. Я остановился, не решаясь идти дальше из боязни заблудиться и потерять оставленный аппарат.
Вдруг раздался треск и шум на этот раз близко от меня. Я вздрогнул от неожиданности, но, быстро оправившись, приготовился к встрече неизвестного зверя. Я чувствовал волнение, знакомое каждому охотнику в ожидании крупной дичи. Вот впереди меня раздвинулись ветви кустарника, и из-за них выбежало стадо диких кабанов. Я прицелился в самого крупного и выпустил для верности подряд пять зарядов в его голову. Остальные в испуге разбежались, а я поспешил к месту, где свалился кабан. Он был средней величины, весом около 125 фунтов, с красивыми большими клыками. Зверь бросал злобные взгляды, бил ногами и хрипел, пока не испустил дух.
Так как мне предстояло тащить домой камеру, то захватить с собою еще и кабанью тушу я не мог и ограничился тем, что отметил место и срезал кабану уши. Целых четыре часа мне пришлось употребить на поиски камеры. Было уже поздно, когда я вернулся домой.
Наследующее утро мне представился случай наблюдать процесс окуривания каучукового сока. Один из рабочих, собравший достаточное количество каучукового сока, занялся его сгущением. Когда я вошел в дымник, рабочий был занят поворачиванием большой палки, опиравшейся на две горизонтальные рамы; эти рамы были расположены по обе стороны широкой воронки, из которой выходил дым. Посередине палки был большой каучуковый шар; над ним рабочий держал жестяной сосуд, из которого наливал каучуковый сок. Жидкость постепенно теряла свою прозрачность и сгущалась в красивую желтовато-коричневую массу, представлявшую собой каучук в его первой, не обработанной стадии. В таком состоянии, в виде шаров, каучук грузился на пароходы и экспортировался.
Воронка, из которой выходил дым, была конической формы и имела около трех футов в высоту. Под ней был разведен костер из небольших деревянных щепок, которые при горении давали едкий дым, содержащий большой процент креозота. Креозот как раз и имеет способность сгущать каучуковый сок.
Переработав таким образом весь запас каучукового сока, рабочий поднял палку с каучуковым шаром с рам и стал катать шар по мягкой доске, чтобы удалить из него влагу. Затем он положил палку на две вилообразные ветки и прикрыл воронку несколькими зелеными листьями, чтобы заглушить огонь. Поверх листьев он положил жестяной сосуд и кусок глины, затем наполнил яму в земле золой. Это делалось для того, чтобы поддержать огонь в течение суток, по истечении которых костер снова разжигают для обкуривания следующей порции каучука.
Вечером мы снова отправились на охоту. На этот раз я взял с собою только 12-калиберное охотничье ружье. Бродя по лесу, я не мог не поражаться обилием растительности и расточительностью природы.
Но эти тропические джунгли лишены того очарования, которым полны наши северные леса. Нет того спокойствия, нет желания отдохнуть, не может быть безмятежного наслаждения, так как амазонские джунгли кишат разнообразной жизнью, которая не прекращается ни на минуту. То и дело слышишь какой-нибудь звук, заставляющий насторожиться, пробуждая инстинкт самосохранения. Всюду подстерегает опасность в лице всякого рода пресмыкающихся и ядовитых насекомых. Зловещая тишина царит в этих огромных, удивительных лесах. Немногие звуки птиц и животных обыкновенно носят меланхоличный характер и не придают ему радостного оживления, а, наоборот, только усиливают чувство одиночества. Иногда полдневная тишина внезапно нарушается пронзительным воплем или воем то кричит какое-нибудь маленькое плотоядное животное, попавшее в когти хищника или в пасть змеи. Утром и вечером страшным эхом разносится в лесу ужасный вой обезьяны-ревуна, и при этих звуках даже человеку с самыми крепкими нервами трудно сохранить спокойствие духа. Часто среди ночной тишины слышен внезапный треск, когда на землю падает огромная ветка или высохший лесной гигант. Кроме того, есть много звуков, происхождение которых невозможно определить; даже туземцы не могли мне помочь установить их причину.
