Но это ерунда по сравнению с тем, куда ты попал вообще.

Ник не ждал, что ему будет так тревожно. Разум подсказывал, что это только первое впечатление и скоро пройдет. Ник просто раньше не видел настолько безлюдного аэропорта. Наверное, все дело в пустоте, она ненормальна и пугает. Аэропорт обычно полон движения, а здесь – никого. В отдалении трое полицейских болтают с парой штатских, мимо них ползет робошвабра, а за ней понуро бредет некто в сером с тряпкой и ведром.

Ника должен был встречать Гоша Васильев, оператор московского бюро. Судя по метке на карте, он в терминале, но куда спрятался – непонятно. Итого, даже если считать местных, нет и десятка человек на целый зал прилета.

Один из крупнейших аэропортов Европы, пятьдесят миллионов пассажиров в год – и вот закономерный конец. Довыпендривались.

Как говорят сами русские, если ты плюнешь, коллектив утрется, а если плюнет коллектив, ты утонешь.

Что случилось с вашей страной? Она утонула.

Ник снова повернулся к стеклянной стене. Далеко-далеко, на грани видимости, у самого горизонта, торчало нечто, смутно знакомое по картинкам в Интернете. Ник слегка прищурился, выкрутил до упора цифровой зум, включил коррекцию изображения – да, это она. Стометровая решетчатая башня с плоской грибообразной нашлепкой сверху, по-своему даже красивая. Ретранслятор стратегического оборонного комплекса «Щит», ближний эшелон. Вот зачем он здесь, кто ответит? От кого обороняться по периметру Москвы?

Зачем вы врете, а, россияне? Ладно, себе врете, привыкли уже, наверное, за последнюю тысячу лет, не умеете иначе. Но кругом ведь не слепые.

Постоянно врете, стыдно за вас – сил нет…

Пограничник отложил документы, свидетельствующие, что гражданин США Николас Кузмин, двадцати семи лет, репортер GINN, оснащен интегрированной системой фиксации изображения и звука. Взял ручной сканер, похожий на электробритву, поднялся из-за стойки и вяло сказал:

– Давайте посмотрим. Ошейничек снимаем.

Ник снял плоскую гибкую дужку, охватившую шею сзади, и повернул голову, чтобы пограничнику удобнее было провести сканером за левым ухом, потом за правым. Сканер дважды пискнул.

– Можете надеть.

Ник пристроил ошейник на место, дождался, пока тот снова увидит систему, и уставился на своего визави, который неспешно печатал на архаичной клавиатуре.

Пограничник выглядел нездоровым или как минимум неухоженным. Форма новенькая, все значки, пуговицы и звездочки блестят, а офицер внутри мундира – никакой. Тусклые волосы, шершавая даже на вид кожа. Ник вспомнил, что в Москве экологическая обстановка так себе, а уж аэропорт точно не самое полезное для жизни место, и пожалел этого вялого, словно засыпающего на ходу, человека.

– Что-то не так? – спросил тот, не поднимая головы.

– Все хорошо.

Голос вдруг сорвался, Ник откашлялся.

– Отвыкли по-русски?

– Нет-нет, я дома с мамой только по-русски и говорю.

– Пишете меня?

Ник рассмеялся.

– Да нет же. Но я снимал ошейник, потом он заново коннектил систему, надо было прогнать тест, и я использовал ваш бейдж вместо настроечной таблицы. Это не запрещено?

Пограничник наконец-то посмотрел на Ника с некоторым интересом.

– Нет, – сказал он.

И снова уткнулся в клавиши.

– Нет – значит «да»?

– I gave you a positive answer. Так понятно? Кстати, всегда хотел узнать – как вообще живется с этой штукой в голове?

– Хорошо, – сказал Ник. – Когда привыкнешь, очень удобно. Только она не внутри головы. Это же два крошечных чипа.

– Говорят, когда бармалеи ловят такого, как вы, они ему кидают на оба чипа двести двадцать вольт. Получается очень весело. Ну, для бармалеев. Правда или врут?

Ник совсем не ожидал, что будет так обидно.

«Вот же морда ты кагэбэшная, – подумал он. – Предупреждали меня, что прямо в аэропорту такая ерунда начнется, а я не верил. И ведь я с тобой пытался говорить, как с человеком, а ты не оценил. Ладно, будем считать, это мне для отрезвления и утраты лишних иллюзий».

– Вы меня с кем-то путаете, – сказал он сухо. – Я репортер. Штатный сотрудник GINN, приехал менять Бо́риса Саленко – думаю, вам знакомо это имя…

Пограничник даже ухом не повел.

– …и сегодня вечером у меня встреча с господином Серебровым.

– С государем, – поправил его пограничник.

– Он еще не будет царем на тот момент, – заартачился Ник.

– Теперь вы меня с кем-то путаете. – Пограничник сгреб документы со стойки и начал по одному выкладывать перед Ником. – Я же не следователь и не пытаюсь вас подловить. Роман Валерьевич Серебров – наш государь Роман Первый, мы так решили. Всей страной. А вы не нервничайте. Чего вы такой дерганый? Страшно? Это пройдет.

– Неуютно, – признался Ник. – Я еще никогда не видел настолько пустынного аэропорта.

– А, понимаю вас. Ну, так международная зона. Во внутренних терминалах все как обычно, не протолкнешься, а тут… Сегодня прилетел один рейс, и вы единственный пассажир.

Ник убрал документы в карман.

– Добро пожаловать в Российскую империю, – сказал пограничник. – Всего наилучшего.

Ник стоял и глядел на него. До чего унылый тип. Но ведь именно тип, типаж, один из многих. Один из миллионов.

Скудоумный и жалкий, явно с детства недокормленный, приученный унижаться, а теперь унижающий других, – вот ты каков, первый русский, которого я встретил на «исторической родине». А вдруг вы тут все такие? Не дай бог. Я с ума сойду от сочувствия к вам, несчастным, а мне работать надо. Всего два дня, но работать.

– Проходим, молодой человек, проходим.

– А вчера не было ни одного рейса? – спросил Ник.

– А почему вы спрашиваете? Это интервью? Запись идет?

– Чистое любопытство, уверяю вас. Я ничего не пишу, сказал уже. Я обязан предупредить человека, когда при разговоре с ним включаю запись, это определено международной конвенцией, и если будут жалобы, у меня отнимут лицензию.

– Ну, да, шпионская аппаратура, дело серьезное, – пограничник кивнул с таким деланым пониманием, что Нику тошно стало. – Вы с ней поосторожнее в городе. Остались сутки до коронации, люди немного возбуждены. А вы же не хотите встретить самый интересный день за всю историю человечества лежа в травматологии?.. Ну, ладно, не за всю историю, но от Вознесения Христова – точно.

«Да ты философ, – подумал Ник. – Правда, философия у тебя висельная. Чем может быть интересен день, когда начнется война, которую вы сами накликали себе на головы? Ах, конечно, тем, что она вдруг не начнется. Верьте. Блаженны верующие».

– Желающих приехать… сами понимаете, негусто. Боятся. Кому охота, чтобы тебя свои же разбомбили. А все, кто хотел уехать, давно сделали это. Основной поток был весной. Окончательно иссяк на прошлой неделе.

– Все, кто хотел… А кто хотел, но не мог?

– А кто не мог, тому помогли. – Пограничник равнодушно пожал плечами. – За государственный счет.

– Вы сами-то в это верите? – спросил Ник.

– В каком смысле? – удивился пограничник. – Вы с Луны свалились, юноша? Миллион беженцев, Европа на ушах стоит. Всем, изъявившим желание предать Родину, благодарная Россия предоставила билет в один конец. У нас здесь этих бесплатников не было, самолетом только за свой счет, но на вокзалах ад кромешный творился. Чемодан – вокзал – Берлин… Ну-с, проходим, молодой человек, проходим.

– Получается, не всей страной решили, верно? – Ник сам не мог понять, что его вдруг так заело. Кажется, он просто хотел расшевелить этого горе-патриота на зарплате, притворившегося сонным, потому что на большее не хватает актерских способностей.

– Девяносто процентов – мало вам? Давно у вас в Америке девяносто процентов голосовало хоть за что-нибудь?

– Вы же сами знаете, что референдум нелегитимен, прошел с нарушениями и не признан мировым сообществом.

– Да нам пофиг, – сказал пограничник, глядя в сторону. – А вот тоже вопрос: почему у вас красная лампочка не загорается, когда вы пишете?