В это время проснулся Павел Близнюк. Уже начинался поздний зимний рассвет. Снег прекратился, и яснее обрисовались вокруг белые буруны. Близнюк зевнул, встал, затянул пояс и сказал:
— Поедем, пожалуй. Уже пора. Генерал Селиванов ждет нас к двенадцати.
Мы затоптали костер, сложили вещи и уселись в машину. Пленного посадили рядом со мной. Партизаны вскочили на коней. Васильев кивнул шоферу:
— Трогай помаленьку.
«Газик», сердито урча, поскрипывая песком и снегом, пополз на первой скорости. Следом за нами затрусили партизаны.
* * *
Казаки Селиванова, начав рейд, легко прорвали слабую оборону немцев в степи, севернее селения Ново-Леднев, обошли это селение, на которое наступала наша пехота, углубились в бурунную степь и семьдесят километров шли, почти не встречая сопротивления. Правее шли кубанцы Кириченко, которые также продвигались свободно вперед. В районе глухих хуторов — Ярышев, Кирилин, Чернышев, Ново-Найденов — немцы встретили донских казаков танковыми атаками, но не смогли удержать этот рубеж и, потеряв около двадцати танков, откатились на второй рубеж, проходивший через Новостодеревский, Довлаткин и Шефатов.
Таким образом донские и кубанские казаки, обогнув Ищерскую, нависли над тылами моздокской группировки немцев. Клин прорыва углубился почти до ста километров, и нам долго пришлось догонять штаб Селиванова, который оказался уже в хуторе Чернышевом.
Пока мы ехали, я разговаривал с пленным. Он отвечал очень неохотно, несколько раз повторял, что не знает английского языка и не понимает по-русски, но потом разговорился и все время спрашивал, не расстреляют ли его и не будут ли мучить.
Я уже был достаточно искушен в обращении с пленными, поэтому не стал разуверять немца и сказал только:
— Все это зависит от вас, Мауль. Если вы будете держать себя так, как надо, все будет хорошо…
Предложив ему папиросу, я попросил рассказать о себе.
— Я сам из Кельна, господин офицер, — медленно, обдумывая каждое слово, говорил пленный, — мой отец Иоганн Мауль был садовником, а я сам — строительным рабочим. В армию меня призвали уже в восемнадцатом году, когда генерал Людендорф начал свою операцию во Франции. Я служил тогда в армейской группе кронпринца Рупрехта, был под Ипром и под Амьеном, был четыре раза ранен и дважды отравлен газами…
— А после войны? — спросил я.
— После войны… жил на родине, в Кельне.
— Все время?
— Да, господин офицер, почти все время… потом я немножко работал в Иене…
Меня все время подмывало спросить, где он так хорошо изучил английский язык, но я понял, что он это скрывает, и решил терпеливо ждать.
Мы стали говорить на посторонние темы. Случайно я упомянул, что недели две назад англичане и американцы высадили десант в Северной Африке. Пленный явно взволновался.
— Где? — переспросил он.
— В Северной Африке, — повторил я. Они уже заняли Сиди-Феррух, Оран, захватили форт Санта-Круц…
— Бог мой! — закричал Курт Mayль, — Санта-Круц — это в оранской бухте. Там всегда стояла лодка толстой Сюзи, нашей маркитантки тетушки Сюзи, у которой был такой крепкий ром…
Я снова сделал вид, что меня нисколько не удивили слова May ля, и спокойно продолжал:
— А на Ливийском фронте взяты Бардия и Тобрук…
Но Курта Мауля не интересовала Ливия. Он нервно закурил папиросу, обнял колени и, покачиваясь от толчков машины, обернулся ко мне:
— Это правда, господин офицер, то, что вы сказали?
— Конечно, правда, Мауль.
— Бог мой! — растерянно повторил Мауль, — Сиди-Феррух, Санта-Круц… ведь я знаю там каждое дерево.
— Вы были в Африке? — спросил я.
— Сэр, — с гордостью ответил Курт Мауль, — я пятнадцать лет прожил в Африке, потому что я солдат французского Иностранного легиона.
— Это интересно, — заметил я, — расскажите, как вы попали в Африку.
— В Африку я попал в двадцатом году, после Версаля, когда солдату в Германии нечего было делать, а ничего Другого я делать не хотел. Французы завербовали меня в Иностранный легион, и летом двадцатого года мы отплыли из Тулона в Алжир. В Африке я делал все, что приказывали офицеры: возил контрабандой золото, добывал страусовые перья и слоновую кость, расстреливал мятежных берберийцев, охранял медные копи между Браззавилем и Пуант-Нуар… В тридцать шестом году я вернулся в Германию, где меня посадили в тюрьму за службу в Легионе, то есть за то, что я служил под знаменем вражеской Франции…
Курт Мауль прервал свой рассказ, так как мы остановились на берегу покрытого льдом озера, чтобы попоить лошадей.
Пока шофер возился с машиной, а партизаны рубили прорубь, мы с Маулем присели на ступеньки нашего «газика» и закурили.
Мауль посмотрел на ледяную гладь озера, на поникшие, осыпанные инеем рыжие камыши, на заснеженные буруны, зябко потер руки и сказал:
— Тут очень холодно. В Африке было очень жарко, а в России очень холодно.
— А почему вас не направили в африканский корпус фельдмаршала Роммеля? — спросил я. — Ведь вы там были бы полезнее, не правда ли?
— Да, сэр, — тихо отозвался Мауль, — но дело в том, что большая половина африканского корпуса здесь.
— Где здесь? — не понял я.
— Здесь, в этой степи.
— Вы что, шутите? — сердито сказал я.
— Нет, сэр, мне в моем положении не до шуток. Африканский корпус здесь, в этой проклятой русской степи. Называется он «Зондер-штаб „F“». Я — солдат третьей роты второго батальона корпуса «F».
И Курт Мауль рассказал мне историю корпуса «F», соединения, которое, ни разу не вступая в бои, шло за тылами генерал-полковника Клейста, дошло до Кавказа, было размещено между Ачикулаком и Ага-Батырем и предназначалось для выполнения особого военно-политического плана Гитлера.
Я попросил своих спутников задержаться на полчаса, они снова разожгли костер и стали подогревать вяленую баранину, а я сел рядом с Куртом Маулем и приготовился слушать его рассказ о том самом таинственном корпусе, который был так засекречен и так интересовал нас всех.
— Меня зачислили в этот корпус, — сказал Курт Мауль, — с первого дня его формирования, и я могу рассказать о нем очень много…
С трудом шевеля сведенными от холода грязными пальцами, пленный свернул из клочка газеты папиросу, зажег ее и затянулся крепким дымом.
— Должен вам сказать, — продолжал Mayль, — что до самой войны с Россией я спокойно жил в Иене и работал на строительстве дорог. И вот девятого августа прошлого года меня вдруг призвали и в тот же день отправили в Райне. Там, в старой казарме, я увидел не менее двухсот товарищей, бывших солдат Иностранного легиона. Утром нас всех выстроили на плацу, к нам вышел подполковник Майер и сказал, что мы по приказу фюрера зачислены в секретное соединение, которое называется «ZBV» — Zur besonderen Verwendung — или соединение «F».
— Что такое «F»? — спросил я.
— Это условное обозначение. Литера «F» выбрана по фамилии нашего командира — генерала Фельми. Генерал Гельмут Фельми, как мы узнали позже, был великолепным знатоком Востока, долго служил военным инструктором в Турции и несколько лет работал в тропических странах. Наш начальник штаба подполковник Рикс Майер тоже служил в Турции, бывал в Иерусалиме, в Багдаде, в Алжире. Нельзя сказать, что мы были недовольны нашей судьбой. Каждый из нас уже тянул многолетнюю лямку в легионе, все мы прекрасно знали жаркие страны и были счастливы тем, что нас не пошлют в дьявольские снега России. Кроме того, мы любили хорошее вино, женщин, деньги и готовы были идти за нашим генералом хоть к черту в зубы…
Мауль швырнул в снег недокуренную папиросу, послушал, как она зашипела, потер ладонями большие красные уши и продолжал:
— Да, все мы были отборными солдатами. К нам брали только тех, кто безукоризненно владел английским или французским языком. И уже по одному составу соединения мы могли судить, что нас предназначали для особых действий. Вот вы, господин офицер, должно быть, удивились, что я так свободно говорю по-английски. Кроме того, в Райне нас начали обучать арабскому языку.
