Таким образом, уже с момента своего зарождения Христианство на Западе вошло в соприкосновение с холодом римского ума и закона. Если трагическая история Гефсимании и Голгофы имеет свое человеческое измерение, развивается как духовная и личная драма, то взаимоотношения Христианства и латинства – это сначала вражда, а затем союз, осуществляемый по правилам цивилизации. Блаженный Августин был прав, когда в V в. отметил принципиальную разноприродность Града Божьего и града земного, – и это его утверждение касалось прежде всего Рима как «великой блудницы», причем не только в прямом смысле слова, но и в отношении более утонченном, в отношении духа. Дух римских законов и римской логики постепенно принял и Христианство, «привык» к нему и это, может быть, было страшнее для Христианства, чем его открытое гонение. Если афинские философы в свое время прервали апостола Павла, когда он заговорил о воскресении мертвых, то указы Константина и кодекс Юстиниана попытались превратить Христианство в государственную религию, т. е. Церковь в государство – вот исток будущей Христианской истории Запада. В Восточной римской империи (в Византии) это приобрело характер цезаропапизма, на западной ее окраине – папоцезаризма. Император Константин назвал себя «епископом внешних дел» и перенес столицу на Восток, в Риме же всеми внешними и внутренними делами Церкви – и юридически подчиненного ему государства (государств) – постепенно завладел местный первосвященник. За неимением места я не могу рассматривать этот процесс подробно – скажу только, что в результате его римский папа стал сюзереном, его «духовные» чада подчиненными ему по праву вассалами. Вся постройка католичества получила статус державы со своей юриспруденцией (сверхдолжные заслуги), войском (крестовые походы, рыцарство), идеологией (схоластика), тайной полицией (инквизиция, иезуиты), экономикой (торговля индульгенциями) и т. п. Рим отбросил языческий меч, но взял меч христианский, не послушав Господа, сказавшего Петру: «Вложи меч свой в ножны; неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец?» (Ин. 18 : 11). За Христом нельзя пойти насильном, мир должен выбрать Крест сам – этого не понял Рим своим «эвклидовым» рассудком, тут его беда и вина…

Видит Бог, у меня и в мыслях нет упрекать в чем-то на этих страницах западное первохристианство. Народы Европы были, есть и будут нашими братьями «по вере, по судьбе» -вопрос лишь в мере её осознания. В течение первых трех веков Христианской эры западные – и прежде всего римские – христиане доказали свою верность Господу целой чередой жертв, так что на первый вселенский Собор (325 г.) они собрались, еще храня на себе следы пыток Диоклетиана. Среди христианских мучеников, до сих пор поминаемых Церковью, есть и римские папы…

Однако факт остается фактом: именно благодаря посредству римской цивилизации (Рим так и называли – Город) в духовном и материальном устроении западной Церкви восторжествовал закон, а не любовь. Тем самым благая весть Христа, избегнув смертельных объятий фарисейства, попала в Европе под власть не менее сильного друга-врага: человеческого ума. Уже само «догматическое развитие» католичества показывает направление этой власти – медленное, но неуклонное стремление от Богочеловека к человекобогу. Начиная с первых сепаратистских догматов римской курии, и в первую голову с догмата о Filiogue, через учение о непорочном зачатии Девы Марии и кончая формально поздним утверждением папской непогрешимости (1870 г.) – все это логико-юридические свидетельства принижения в римском сознании божеского начала ради начала человеческого. К началу II тысячелетия – ко времени разделения церквей – господствующая на Западе иерархия логически и юридически ушла от Христа – и тогда Христос ушел от западного ума и закона. Исторически это предвещало конец Средних веков и начало так называемого Нового времени…

Итак, Рим как мир (мир), по-своему стремящийся к Господу, но остающийся в этом стремлении самим собой – таково исходное противоречие западной Христианской (церковной, культурной, политической) истории. Если может быть непогрешимой одна личность (папа), то почему не может стать таким каждый человек? По существу, данный вывод и был сделан Лютером, Кальвином, Цвингли и другими вождями Реформации XVI–XVII в. Русские Православные философы хорошо показали, что ренессансный просветительский гуманизм является оборотной стороной или, лучше сказать, расплатой католичества за попытку государственного устроения Христианства, за инквизицию и иезуитство, за советкую власть над миром. Первый шаг к человекобожеству был сделан отнюдь не в эпоху Возрождения и Реформации – он был сделан тогда, когда римский князь Церкви использовал силу Бога для достижения земных целей. Рим попытался навязать Христа миру, воинственно овладеть им в его собственном греховном бытии. Крест, превращенный в меч, – вот кредо Рима.

Однако действие вызывает противодействие. Ренессанс, Реформация, Просвещение – это ответные шаги человека, восставшего не только против папы как заместителя Христа на земле, но и бросающего вызов самому Богу – по крайней мере, на почве мистической, художественной, научной гениальности. Начальный толчок к подобному – прометеевско-фаустовскому, в конечном счете – самоопределению Запада дал опять-таки католицизм в своем догмате о Filiogue: принижение Святого Духа ведет к абсолютизации человека. Нет более Христианской идеи, чем идея абсолютного достоинства человеческой личности (по образу и подобию Божию), но эта идея делается противохристианской, как только начинает утверждать божественное достоинство человека как такового, безотносительно к его Отцу и создателю. Как раз такого достоинства для себя и захотел Денница.. Так была намечена дорога, по которой европейская цивилизация быстро пошла в сторону обмирщения (секуляризации). Меч начал уступать первенство деньгам.

Значение Реформации в истории Западной Европы заключается в том, что она переключила религиозную энергию народов с неба на землю. «Знание – сила» – этими словами Ф. Бэкона наиболее полно выражается духовно-культурная суть Реформации. Если католичество по крайней мере говорило о Боге, то протестантство заговорило преимущественно о человеке – это был сектантский прорыв человекобожия в область Христианской веры и Церкви (антропоцентризм). Что бы ни утверждали протестантские мистики и профессора теологии, духовная вертикаль в лютерианстве и особенно в кальвинизме фактически утратила свою силу, свою непосредственную культурно-историческую роль. Достаточно сказать, что протестантство не знает святых и не имеет монастырей. Зато культурно-историческая, хозяйственная и политическая горизонталь в лютеранско-кальвинистских странах расцветает пышными цветами – назовем хотя бы Германию, Скандинавию, Северную Америку. Собственно говоря, протестантизм есть буржуазно-гуманистическое истолкование Христианства – об этом много и хорошо написано М. Вебером и В. Зомбартом. Для нас же проблема заключается в том, чтобы понять, каковы плоды и духовные перспективы этого избранного Западом человекобожеского пути.

Возьмем для начала сферу хозяйственной политики. Нет сомнения, что в этой области Европа в эпоху XIX и особенно ХХ веков достигла выдающихся успехов. Западный европеец уже в XIX столетии («век девятнадцатый, железный») начал строить «хрустальный дворец», когда-то так поразивший Герцена и Достоевского на всемирной выставке в Лондоне. Замысел этого дворца был поистине вселенским: построить такое общество, наладить такую жизнь, чтобы человек не хотел умирать, чтобы каждый момент его существования, от колыбели и до могилы, был максимально приятен, удобен и производителен. Сердцевину такого мироотношения прекрасно выразил один из героев романа Д. Дефо «Робинзон Крузо», отец будущего островитянина, когда он, желая предостеречь сына от безумной страсти к путешествиям, советовал ему как можно быстрее забыть эту химеру и устроить свою жизнь нормально, как все, чередуя труд с разумными развлечениями. Именно исходя из такого совета, именно на основе рационально-чувственного, делового, глубоко прагматического понимания жизни и достигла Европа того изобилия и процветания, которым она справедливо гордится. Кому, кроме владетельных особ, доступны были в прежние времена собственные роскошные экипажи? Средний европеец их получил. Кому, кроме колдунов, покорялась физическая боль? Средний европеец благодаря лекарствам не знает боли. Кому, кроме ведьм, были по силам полеты в воздухе? Средний европеец летает ныне в Америку или Японию как к себе домой. Все пространство и время жизни современного европейца (американца), его коренные экзистенциальные опоры, его нравственные, эстетические, вкусовые, сексуальные реакции, его самые искренние привязанности – все это осуществляется на горизонте абсолютно трезвого, абсолютно земного, абсолютно конечного существования. Цель жизни такого человека заключена в самом процессе выживания: говоря философским языком, центр и границы подобного существования решительно имманентны. Подобно улитке или черепахе, западный человек своим регулярным и усердным трудом несет свой дом на самом себе, и в нем так уютно и тепло, что позавидуешь.