Больше всего в этой старухе ее раздражали странности, не поддававшиеся объяснению и которые можно было списать лишь на старческое слабоумие.

Старуха, не имевшая часов, каждое утро вставала в шесть тридцать и принималась топать своими слоноподобными ногами по скрипучим доскам пола, доставляя тем самым невероятные страдания соседям снизу. Проделав таким образом получасовую зарядку, она отправлялась в столовую на завтрак, вернувшись после которого до самого обеда рисовала. Рисовала она на всем, что попадалось под руку: на клочке газеты, рулоне туалетной бумаги, упаковке из-под кефира и даже на обоях. Изображала старуха всегда одно и то же: неуклюже страшную (и от этого смешную) рожицу с непропорционально большим ртом, узкими заштрихованными глазами и маленькими ослиными ушками.

Как ни старались медсестры и сиделки отучить ее от привычки пачкать своими шедеврами все вокруг, старуха упорно занималась настенной живописью. Однажды, спустя месяц после очередного ремонта (в аккурат перед очередной комиссией), в комнату к старухе заглянула директриса и обомлела. Лицо ее вытянулось переспелым огурцом. Взору хозяйке интерната предстала стена и прилегающая к ней часть пола, испещренные рисунками на знакомый сюжет. Директриса в бешенстве накинулась на свою подопечную и от души поколотила ее. После этого она обыскала немногочисленные пожитки старухи, конфисковав все, что могло каким либо образом оставлять следы: поломанный карандаш, гнутый стержень, огрызок помады и даже бутылек с засохшим лаком для ногтей.

От такого самоуправства старуха пришла в тихую ярость и впервые за долгие годы что-то пробормотала сквозь стиснутые зубы.

Директриса была настолько этим удивлена, что, растерявшись, спросила:

–Что? Вы что-то сказали?

Старуха демонстративно отвернулась к запыленному окну. Мясистые плечи ее вздрогнули – она беззвучно рыдала.

С тех пор в интернате не только не слышали ее голоса, но и ни разу ее не видели. Старуха безвылазно сидела в комнате за узеньким колченогим столом, бессмысленно копаясь в своих вещах. Она отказалась ходить в общую столовую и директриса, напуганная ее возможной голодной смертью, распорядилась, чтобы пищу носили старухе прямо в комнату. Кроме того хозяйка интерната, сжалившись, вернула подопечной стержень.

В интернате одни судачили, что, мол, старуха в своей прежней жизни была чуть ли не профессором какого-то института, светилом отечественной науки. На этой почве и от неизлеченного женского одиночества она тронулась умом и, в конце концов, попала сюда. Нашлось даже объяснение ее непреодолимому влечению к рисованию. Утверждали, будто старуха на своих гротескных рисунках изображала своего первого и единственного мужчину, подло бросившего ее беременную.

Другие говорили о том, что в далекой молодости она состояла в браке с подпольным миллионером-валютчиком. Миллионера за крупные махинации арестовали и приговорили к расстрелу. Оставшееся от него огромное состояние так и не нашли. Старуха же, знавшая, где хранятся деньги и драгоценности и боявшаяся мести бывших партнеров мужа, спряталась в интернате.

Так ли это было на самом деле или нет, но в интернате ни кто не знал подлинную биографию странной старухи. Даже всезнающая директриса. За то время, что она руководила интернатом, посетители не жаловали одинокую женщину своими визитами, а анкета старухи оказалась странным образом утеряна…

Обойдя несколько раз вокруг комнаты, старуха уселась перед маленьким надтреснутым зеркальцем и принялась тщательно расчесывать тонкие прутья волос гребнем. Хлопья перхоти спались с ее давно не мытой головы на стол. Она аккуратно стряхивала их в ладонь, из которой пересыпала в целлофановый мешочек, уже на две трети заполненный отмершими и потемневшими чешуйками кожи.

Приведя голову в порядок, старуха достала из-под подушки тряпичный сверток. За ее спиной послышался скрип распахиваемой двери. Старуха суетливо засунула сверток под халат.

–Старуха, – раздался писклявый голос дежурной нянечки, – тебя заведующая вызывает. Там к тебе пришли.

Старуха вздрогнула. В ее глазах появился испуг. Она мелко-мелко затрясла головой.

–Ну, как хочешь, – с некоторым облегчением в голосе пропищала нянечка, удаляясь с надменной улыбочкой.

Нянечка спустилась по скрипучей лестнице на первый этаж и робко постучала в дверь кабинета директора интерната.

–Кто там еще? – раздраженно прозвучал голос хозяйки.

–Это я, Анна Васильевна! – елейно пропела нянечка, заглядывая внутрь.

–Что, не пожелала спуститься? – спросила Анна Васильевна женщину, прибывшую в одиночестве. – Я так и знала! Вы сами видите, – обратилась она к двум мужчинам, расположившимся на черном кожаном диване у окна под зелено-коричневой пальмой, – женщина еще не старая, а ума, извините, уже совсем нет. К тому же очень капризная. Ну, что с ней поделаешь! Первые посетители за столько лет и вдруг так…

Один из гостей, тот, что был старше, с саквояжем на коленях, усмехнулся уголками губ:

–Да, за эти тридцать лет она ничуть не изменилась!

Директриса насторожилась и удивленно приподняла тонкие ниточки бровей.

–Вы ее давно знали? – осторожно поинтересовалась она, в следующее мгновение с недоумением заметив, что гости были… босы!

Пожилой мужчина с саквояжем взглянул на своего молодого спутника и туманно ответил:

–Можно сказать, что знал. Давно.

Директриса, глядя округлившимися глазами на ноги посетителей, рассеянно развела руками:

–Мне очень жаль, но сегодня вы ее уже наверняка не увидите… Может, придете еще раз?

Мужчина отрицательно покачал головой и полез в саквояж.

–Коли так получилось, передайте, пожалуйста, ей вот это, – он протянул директрисе резную деревянную шкатулочку.

Во взгляде хозяйки вдруг вспыхнул алчный огонек. Поспешно взяв шкатулку, она заверила гостей:

–Непременно передам. Можете в этом не сомневаться! Кстати, к вашему сведению, ей у нас живется очень даже неплохо. Отказа ни в чем нет. Когда хочет…

Пожилой мужчина жестом оборвал ее:

–Спасибо. Нас это не интересует. От вас требуется передать ей наш скромный подарок. Обязательно лично в руки и желательно побыстрее.

Он учтиво поклонился, тряхнув богатой седой шевелюрой и, перекинув плащ через руку, подал знак молодому: «Пора!»

Едва странные посетители покинули кабинет, директриса закрылась изнутри и взяла в руки принесенную для старухи шкатулку. Сделанная в форме миниатюрного ларца, окованного по углам серебряными пластиночками, она была очень тяжелой – внутри нее, как предположила директриса, что-то лежало. Директриса подергала крышку ларца – та оказалась закрытой на маленький навесной замок. На обратной стороне замка чьей-то умелой рукой была вмонтирована кнопка величиной со спичечную головку. Догадавшись о ее назначении, директриса нажала на нее и крышка шкатулки под действием невидимых пружин поднялась…

После того, как удовлетворенная отказом нянечка удалилась, старуха, которую била нервная дрожь, залезла в кровать и укрылась с головой одеялом. Так она пролежала довольно долго, не смыкая слезящихся глаз, трясущаяся и подавленная. Когда же за дверью послышались торопливые шаги множества ног и тревожный говор, она высунулась из своего укрытия. За окном опускались сумерки. Где-то, совсем рядом, взвыла и сникла сирена, хлопнули дверца автомобиля.

–Это случилось! – пробормотала старуха.

Она на удивление резво соскочила с кровати, распахнула платяной шкаф и вывалила его содержимое на пол. Выбрав из старого тряпья изъеденное молью пальто, старуха накинула его поверх халата, сменила тапочки на стоптанные туфли, сунула за пазуху тряпичный сверток и, быстро перебирая своими больными ногами, выбежала из комнаты.

Дверь в кабинет директрисы была взломана. У входа толпились жильцы, чуть дальше перешептывался персонал, собравшийся в полном составе. Двое врачей склонились над телом директрисы, распластанным на столе для совещаний. Они безуспешно пытались отыскать в нем хоть какие-то признаки жизни.