Здравствуйте, господин комиссар! – услышал Луазье тихий характерный голос.

Он обернулся. Перед ним с толстой тетрадью в одной руке и огрызком карандаша в другой стоял инспектор Гордон, известный специалист по «мокрым» делам.

–Что-то уже накопали? – сразу перешел к делу комиссар.

Гордон развел руками:

–Пока ничего.

–Так уж и ничего? – засомневался Луазье, наслышанный о привычке Гордона до поры до времени утаивать от прессы и от начальства результаты предварительного расследования. – Не вводите меня в заблуждение, инспектор!

Гордон пожал плечами и для подтверждения своих слов раскрыл девственно чистую тетрадь, куда он обычно вносил заслуживавшие внимания детали дела:

–Ни единой зацепки!

–Не смешите меня, инспектор! С вашим-то опытом и не за что зацепиться! А кровь? Наверняка после такой мясорубки где-нибудь в доме остались следы крови. Где было совершено убийство?

Инспектор вновь пожал плечами:

–Эксперты облазили весь дом, но следов крови не обнаружили.

–Соседей опросили? Они, ведь, могли что-то заметить.

Гордон снисходительно улыбнулся:

–Ничего необычного. Более того, соседка Дитца видела, как он ровно в половине восьмого выезжал из ворот собственного особняка.

–Но на машине мог быть…

«Уважай старость!» – мысленно сказал себе инспектор и как можно деликатнее опередил Луазье:

–Мы проверяли – машина в гараже, бензобак пуст, внутри – стерильная чистота. Более того, ночью прошел дождь, а шины у джипа господина Дитца совершенно сухие без каких либо следов грязи. Так что, судя по всему, ни кто на нем ни куда не ездил.

–Хм! – озадаченный Луазье усмехнулся. Это дело окончательно перестало ему нравиться. А ведь до пенсии осталось…

Комиссар ткнул тростью тело несчастного пса и спросил, обращаясь скорее к себе:

–Его-то за что?..

Прибыла санитарная бригада. Двое здоровяков принялись деловито укладывать останки господина Дитца в черные пластиковые мешки.

–Собаку не забудьте прихватить, – напомнил им инспектор Гордон.

Санитары, переглянувшись, засунули тушку спаниеля в пакет с конечностями Дитца.

–В фирму убитого сообщили о случившемся? – спросил Луазье инспектора.

–Нет. Сейчас я как раз собирался туда ехать.

Комиссар кивнул и еще раз обошел кухню, постукивая тростью о кафель пола.

–Господин комиссар! Я вам больше не нужен? – поинтересовался инспектор у Луазье.

Комиссар поманил Гордона к себе толстым узловатым пальцем:

–Инспектор, отныне и до окончания расследования я жду вас у себя с докладом каждое утро. Слышите, – блеснула сталь в голосе Луазье, – каждое утро!

–Да, господин комиссар!..

Проходя мимо бледной мадам Готье, инспектор вдруг впервые услышал ее слабый голос.

–След, – пробормотала кухарка, глядя куда-то мимо Гордона.

Инспектор остановился и осторожно уточнил:

–Что вы сказали, мадам? Какой след?

–След человеческой ступни в цветнике, – глядя туда же, повторила кухарка.

–Вы можете его показать?

В знак согласия мадам Готье прикрыла глаза. Гордон бережно взял ее под руку, и они вместе вышли во двор. За оградой замелькали вспышки фотокамер – оттесненные полицией на противоположную сторону улицы, представители прессы оживились, надеясь получить хоть какую-нибудь информацию об этом громком преступлении.

Мадам Готье шаркающей старческой походкой подошла к тому месту, где обнаружила странный отпечаток и, не глядя на цветник, ткнула пальцем:

–Это здесь.

Гордон присел на корточки, тщательно осматривая цветник.

–Мадам, вы не могли бы показать точнее, – попросил он ее спустя некоторое время.

–Да, вот же он! – недовольно воскликнула кухарка, нагибаясь.

–Но, здесь ничего нет! – с легкой усмешкой возразил инспектор.

К своему недоумению мадам Готье никакого следа не увидела. На его месте рос прекрасный розовый куст, с распустившихся лепестков которого еще не успели скатиться капли утренней росы. Кухарка огляделась и обиженно сказала:

–Но я его видела! Вы мне не верите?

–Место вы не могли перепутать?

–Конечно, нет!

Гордон заметил, как на глазах мадам Готье навернулись слезы. Ее лицо сморщилось, и она была готова вот-вот разрыдаться.

–Мадам, можете не сомневаться – я верю каждому вашему слову, – успокоил старуху Гордон. – Мы с вами еще не один раз увидимся, и я, надеюсь, получу от вас самую ценную информацию!

Кухарка вяло улыбнулась и, достав из кармашка платок, утерла покрасневшие глаза.

Секретарь управляющего Швейцарским филиалом австрийского строительного концерна «Shtern» очаровательная мадемуазель Коко вбежала в приемную шефа без одной минуты восемь. Швырнув сумочку в угол и, мельком взглянув на себя в зеркальце, она села за свой рабочий стол и включила компьютер. Шеф мадемуазель Коко, будучи человеком пунктуальным, требовал, чтобы его сотрудники являлись на свои рабочие места без опозданий. Если же таковое все же случалось, то провинившийся мог отделаться словесным нагоняем от управляющего, его могли оштрафовать, а в худшем случае – уволить. Строжайшая дисциплина, введенная господином Дитцем сразу после его назначения восемь лет назад на должность управляющего, поначалу вызывала недовольство у большей части персонала. Дело даже дошло до небольшой «сидячей» забастовки. Однако управляющий оказался «крепким орешком» и не поддался давлению. Зачинщики беспорядков были уволены, остальным сотрудникам шеф повысил зарплату, и дело сразу пошло на лад.

Сам господин Дитц являлся образцом для подражания. Всегда аккуратно подстриженный и выбритый до блеска, благоухающий дорогими одеколонами, в великолепном английском костюме он ровно с восьмым ударом массивных напольных часов отворял дверь приемной и вежливо, но сухо здоровался с секретарем и проходил в свой кабинет.

Боявшаяся и недолюбливавшая шефа в первые месяцы его руководства, мадемуазель Коко вскоре неожиданно для себя влюбилась в этого пятидесятилетнего господина. В нем ей стало нравиться буквально все: и манера держаться, и тембр голоса, и то, как он подписывал бумаги и отдавал распоряжения. Узнав, что господин Дитц живет один, она дала себе слово, что женит шефа на себе.

Мадемуазель Коко стала сверх всякой меры исполнительной, старалась предупредить любое желание управляющего, задерживалась на работе до тех пор, пока шеф не уезжал. Управляющий же воспринимал заботу молодой секретарши, как должное служебное рвение и ни о чем другом не догадывался.

И вот однажды мадемуазель Коко решилась открыться Дитцу. В одну из пятниц, когда служащие разошлись по домам, она, предусмотрительно отключив телефоны, вошла к управляющему, изучавшему смету расходов на следующий квартал, и села в кресло напротив господина Дитца.

Пролистав с десяток страниц, Дитц, наконец, бегло посмотрел на нее из-под очков и равнодушно сказал:

–Рабочий день уже закончился. Можете идти домой.

–Я знаю, господин Дитц, – ответила она низким грудным голосом и, протянув руку, коснулась пальцами ладони управляющего.

–Если у вас что-то ко мне есть, то прошу побыстрее. У меня очень много дел! – не отрываясь от бумаг, предупредил девушку Дитц.

–Господин Дитц, – проговорила Коко тоном, каким исповедуются грешницы, – я хочу с вами заняться любовью! Немедленно! Вот на этом самом столе! Прошу вас!..

Дитц невозмутимо высвободил ладонь, снял очки и, прищурив правый глаз, холодно изрек:

–Мадемуазель Коко! Еще одно такое предложение и я вас уволю! Знайте, я вас ценю, как очень хорошего работника. Но не более! А теперь до свидания, мадемуазель Коко!..

Нравоучительная тирада Дитца словно холодный душ смыла с девушки долгое наваждение. Никогда более управляющий не напоминал ей об этой странной беседе, а Коко стала воспринимать господина Дитца не более чем, как шефа…

Напольные часы пробили восемь. Пришедшая в себя и отдышавшаяся Коко поглядывала на дверь, ожидая прибытия шефа. Но вот уже стрелки на циферблате показали восемь десять, четверть девятого, половину, а господин Дитц все не появлялся. В приемной образовалась небольшая очередь – несколько руководителей отделов ожидали управляющего.