Он стал чувствовать себя неважно, когда в 1956 году стали возвращаться массами преданные им люди. Никто, однако, не мог тогда предвидеть того грандиозного скандала, который разра-зился через 5 лет, в 1961 году; в ноябре 1961 года в Союзе писателей происходило собрание, посвященное обсуждению итогов ХХII съезда КПСС. Неожиданно слово получил проф. Пинский - смелый, раздражительный, резкий человек, блестящий лектор и литературовед. Проф. Пинский сказал: "Мы здесь говорим о ликвидации последствий культа личности. Но о какой ликвидации может быть речь, когда вот этот человек (широкий жест в сторону Эльсберга) находится среди нас. Уже три года назад мы, преданные им члены Союза писателей (Штейнберг, Макшеев и я) подали зявление в Правление Союза, однако это заявление положили под сукно, один из нас (проф. Штейнберг) уже успел умереть, а этот человек находится здесь..." Буря прошла по залу... Эльсбергу начали кричать: "Вон!" Все забыли о XXII съезде партии; обсуждать начали Эльсберга. Это был незабываемый день: всё долго сдерживаемое негодование вырвалось наружу, клеймилось предательство, низкопоклонство, трусость, раздавались страстные, гневные речи... Наконец, председатель внес следующее предложение: избрать комиссию, которая могла бы разобрать обвинения, выдвинутые против Эльсберга. Комиссия вскоре начала свою работу, заседания были открытыми и на столе лежали все агентурные показания, когда бы то ни было написанные Эльсбергом. Это была важная уступка, сделанная общественному мнению. И это, конечно, делает честь тогдашнему председателю Комитета госбезопасности Шелепину.
Эльсберг держался с необыкновенным апломбом. "Да, я всё это писал. Я писал правду, они действительно это говорили: я не прибавил ни одного слова, и я не ответственен за те выводы, которые из этого делались. И я считаю свою деятельность глубоко патриотической..."
К чести Союза писателей надо добавить, что защитников у господина Эльсберга не нашлось, и он был с позором исключен из Союза писатетей; пришлось ему также расстаться и с постом члена редколлегии журнала "Вестник литературы"*. Он, однако, остался научным сотрудником Института литературы и руководил работой нескольких аспирантов. Продолжает ли он свою "патриотическую деятельность"? Не думаю. Только самоубийца пойдет теперь откровенничать с Эльсбергом, и ему теперь остается, сидя в одиночестве в своей шикарной квартире, припомнить известную песенку Беранже:
"Тише, тише, господа,
Патриот из патриотов,
Господин Искариотов
Приближается сюда..."
* Это исключение не было утверждено Президиумом Союза и Эльсберг умер членом Союза Советских писателей в 1978 году.
Вот перед нами и еще один "патриот из патриотов" - проф. Губер Александр Андреевич, крупнейший востоковед, член-корреспондент Академии Наук, недавний директор Института востоковедения.
В 1941 году Московский университет эвакуировался в Среднюю Азию. Евгений Львович Штейнберг - обладатель собственной квартиры из пяти комнат в кооперативном доме на Большой Кисловке (ныне улица Семашко) - также покидал со своей семьей Москву. Перед ним встал вопрос - как быть с квартирой. И вот, Евгений Львович пришел к своему коллеге, проживающему на окраине Москвы, в коммунальной квартире.
"Александр Андреевич, вы остаетесь?" - "Да". "И не боитесь?" - "Не боюсь".
И далее Александр Андреевич дал согласие переехать на Большую Кисловку.
Между тем, в 1945 году Е.Л. Штейнберг вернулся в свою квартиру. Александр Андреевич встретил его любезно, потеснился, однако остался в его квартире. Через месяц проф. Штейнберг осторожно спросил своего гостя: "А как же ваша собственная квартира, Александр? Вы в нее думаете вернуться?" Ответ профессора был исполнен поэзии: "Я поступил, как Кортес, который приказал рубить на кораблях мачты - и сдал свою квартиру в жилфонд".
"Но то, что вы говорите, Александр, приводит меня в ужас: ведь Кортес приказал рубить мачты, чтобы показать своим матросам, что он решил остаться в Южной Америке. (Вот, что значит историки). Неужели вы решили остаться в моей квартире?" - "Да, я уже к ней привык".
И началось затяжное жилищное, склочное дело, с адвокатами, кляузами, хождением по судам. На одном из этапов этого дела в квартире Штейнберга раздается звонок, у дверей, на лестничной клетке стоит седой, полный, сердитый человек. Это был Бонч-Бруевич (бывший секретарь Ленина). Он жил в этом доме и являлся председателем домового кооператива. Властный жест. "Идемте со мной". Приведя Евгения Львовича в свой кабинет, Бонч-Бруевич устроил ему настоящий допрос: "Кого это вы впустили к себе в квартиру?" "Губера". -"Знаю, что Губера. Кто он такой?" - "Профессор". - "Какой профессор? Это же стукач. Вы знаете это или нет?" - "Да нет, но почему вы решили?" - "А потому, что сейчас мне звонили из КГБ с просьбой, помогите нашему работнику. Еще этого нам только не хватало, чтоб в нашем доме стукачи были. Вот вам письмо Председателю Верховного Суда СССР. Как можно скорее кончайте с этим делом..."
Письмо помогло. Верховный Суд постановил выселить Губера. Профессор в тот же день покинул квартиру.
Реакция Бонча характерна - общество всегда смотрело с ужасом и отвращением на стукачей...
Однако очень много слабых людей попадалось в сети МГБ. Очень много таких людей было тогда и в церковной среде.
В свое время я уже очень много рассказывал о предателях в рясе. О Н. Ф. Платонове, Н. Ф. Колчицком, о ныне здравствующем диаконе А. А. Введенском.
Мы не будем сейчас снова возвращаться к этой печальной теме: укажем лишь, что нашим святителям следовало бы научиться моральной опрятности у неверующих членов Союза советских писателей, изгнавших из своей среды профессионального доносчика. Все факты, о которых говорилось выше, относятся к давнему прошлому.
Как обстоит в этой области дело сейчас? К сожалению, и сейчас продолжается вербовка агентов, причем методы, которые применяются сейчас, почти не отличаются от тех, которые применялись раньше.
Для примера - возьмем деятельность Управления по делам Русской Православной Церкви Комитета госбезопасности.
Управление весьма усердно занимается вербовкой агентов в стенах Духовной Академии в Загорске. Процедура вербовки следующая: обычно студент вызывается в военкомат, где взрослый дядя в майорском чине заявляет ему следующее: "Вы вполне советский человек; мы вас знаем и мы вам верим. У вас в Академии бывает много иностранцев, среди них имеются и шпионы. Вы, если заметите их, поможете нам разоблачить их?" - "О да, конечно, я в этом вам помогу". - "В таком случае подпишите" - и растерявшемуся парню подсовывают бумажку, в которой содержится обязательство общего порядка помогать органам КГБ. Очень часто случается, что неопытный, большей частью малограмотный парень, приехавший из глухой провинции, подписывает этот документ.
Тогда ему назначается "свидание". Свидания эти назначаются обычно в гостиницах, впрочем, иногда эти методы разнообразятся: так, например, иногда эти "свидания" назначаются около увеселительных садов (например, около сада "Аквариум"). Парня приглашают в автомобиль; здесь включается магнитофон - начинается допрос отнюдь не о шпионах, а о товарищах. Это начальный этап "работы".
Следует отметить, что "секреты", которые могут сообщить эти завербованные агенты - примитивные и полуграмотные - оперуполномоченным людям, большей частью столь же примитивным и полуграмотным - не стоят выеденного яйца. Самая маскировка агентов проводится крайне неумело и аляповато (куда им до Эльсберга). Обычно их расшифровывают на другой день после вербовки. Ко мне и к В. М. Шаврову также недавно был прислан агент молодой попик, который повадился ходить к Вадиму Михайловичу; он всё добивался встречи со мной.
Встретился с ним. Разговариваю. Изящно подстриженная бородка. Косноязычная речь (двух слов связать не может). Штампованные газетные фразы о том, что религия у нас свободна, а церковь отделена от государства. Поглядываю на него искоса...
