В Токио не сомневались в искренности стремления Советского Союза заключить пакт о ненападении с Японией. В секретном меморандуме, составленном заведующим европейско-американским департаментом МИД Японии С. Того, говорилось: «Желание Советского Союза заключить с Японией пакт о ненападении вызвано его стремлением обеспечить безопасность своих дальневосточных территорий от всевозрастающей угрозы, которую он испытывает со времени японского продвижения в Маньчжурии».[35] И это было действительно так. В начале 30-х гг. реальная военная опасность для СССР исходила именно от Японии. Германия еще переживала синдром поражения в войне, а основные западные державы – Великобритания, Франция и США в условиях экономического кризиса были разобщены и занимались внутренними проблемами.
Однако и для Японии, еще не «переварившей» Маньчжурию, большая война с СССР тогда едва ли была возможна. Тем не менее, не желая сеять подозрения у западных держав по поводу отказа Японии от конфронтации с СССР, 13 декабря 1932 г. японское правительство в официальной ноте вновь заявило, что «еще не созрел момент для заключения договора о ненападении». В ответной ноте советского правительства указывалось, что его предложение «не было вызвано соображениями момента, а вытекает из всей его мирной политики и потому остается в силе и в дальнейшем».[36]
Одновременно в конце 1932 г. император Японии Хирохито одобрил разработанный генеральным штабом армии план войны против СССР на 1933 г., который учитывал изменившееся после захвата Маньчжурии стратегическое положение: в случае войны японской оккупации подлежало не только Приморье, но и вся территория к востоку от озера Байкал.[37]
Вопрос о будущей войне против СССР детально обсуждался на проходившем в июне 1933 г. очередном совещании руководящего состава японских сухопутных сил. Военный министр С. Араки настаивал на том, чтобы готовиться к военному противостоянию прежде всего с СССР и осуществить нападение на него в 1936 г., когда «будут и поводы для войны, и международная поддержка, и основания для успеха». Генералы Т. Нагата и Х. Тодзио, напротив, считали, что для ведения войны против СССР «Япония должна собрать воедино все ресурсы желтой расы и подготовиться для тотальной войны». Тодзио говорил о рискованности преждевременного выступления. Поддерживая эту точку зрения, начальник второго управления генерального штаба Нагата указывал, что для войны против СССР «необходимо иметь в тылу 500-миллионный Китай, который должен стоять за японскими самураями как громадный рабочий батальон, и значительно повысить производственные мощности Японии в Маньчжурии».[38] Поскольку такую программу выполнить к 1936 г. было трудно, предлагалось воспользоваться заинтересованностью советского правительства в улучшении советско-японских отношений и изучить условия заключения пакта о ненападении с СССР.
Главный смысл предложений сторонников серьезной подготовки к будущей войне с Советским Союзом состоял в том, чтобы прежде создать в Маньчжурии мощную военно-экономическую базу и покорить Китай. Однако большинство участников совещания, хотя и понимали важность «китайского фактора», проголосовали за обращение к императору с рекомендацией сосредоточить усилия и финансовые средства на подготовке к столкновению с СССР, который был определен как «противник номер один».
Агрессивные намерения японских армейских офицеров и генералов не остались незамеченными в столицах западных держав, которые были заинтересованы в военной конфронтации Японии с СССР и пытались ее стимулировать. Посол США в Японии Джозеф Грю доносил в госдепартамент: «Один из помощников военного атташе сказал мне, что он с группой своих иностранных коллег пришел к заключению, что война (Японии) с СССР совершенно неизбежна и что она начнется весной 1935 г., хотя некоторые из его коллег полагают, что эта война может начаться и раньше». В октябре 1933 г. Грю, сообщая в госдепартамент о решимости Японии «устранить в удобный момент препятствие со стороны России в отношении японских честолюбивых планов», отмечал, что «японцев можно легко побудить вторгнуться в Сибирь».[39]
В Советском Союзе верно расценивали складывавшуюся обстановку. 3 марта 1933 г. заместитель наркома по иностранным делам Л. М. Карахан писал в ЦК ВКП(б): «Мне кажется, не может быть двух мнений, что наиболее идеальным выходом из кризиса и из создавшегося на Дальнем Востоке положения для САСШ (США) и для других европейских держав была бы война между СССР и Японией. Нас будут втягивать и толкать на это…»[40]
Подыгрывая ожиданиям западных политиков, японское правительство пыталось создать у них впечатление, что оккупация Маньчжурии предпринята с единственной целью – обрести плацдарм для войны с СССР. Еще за несколько месяцев до начала «маньчжурского инцидента» оно официально запросило английское и французское правительства, можно ли рассчитывать на их прямую поддержку в случае войны Японии с Советским Союзом. При попустительстве руководства страны японские правые силы развернули шумную антисоветскую пропаганду, необоснованно стали требовать новых дополнительных льгот при оплате аренды рыболовных участков. 16 марта 1931 г. было совершено покушение на торгового представителя СССР в Токио.
Вскоре после захвата Северо-Восточного Китая, в конце октября 1931 г. японское правительство в конце октября 1931 г. поручило своему послу Хирота обратиться в НКИД СССР с заявлением о том, что, мол, ходят слухи о помощи, якобы оказываемой СССР китайским войскам в Маньчжурии и направленной против Японии. В ответе НКИД было сказано, что СССР «уважает международные договоры, заключенные с Китаем, …и считает, что политика военной оккупации, проводимая хотя бы под видом так называемой помощи, несовместима с мирной политикой СССР и интересами всеобщего мира». Тем не менее 19 ноября 1931 г. японское правительство вновь демонстративно и в жестких выражениях потребовало «прекращения вмешательства» СССР во внутренние дела Маньчжурии. В ответ 20 ноября нарком по иностранным делам СССР заявил, что «Советское правительство последовательно во всех своих отношениях с другими государствами проводит строгую политику мира и мирных отношений. Оно придает большое значение сохранению и укреплению существующих отношений с Японией. Оно придерживается политики строгого невмешательства в конфликты между разными странами. Оно рассчитывает, что и японское правительство стремится к сохранению существующих отношений между обеими странами, и что оно во всех своих действиях и распоряжениях будет учитывать ненарушимость интересов СССР».[41]
Делая подобное заявление, советское правительство, по сути дела, объявляло о своем невмешательстве в японо-китайский конфликт в Маньчжурии. Тем самым демонстрировалась твердая решимость СССР не допустить своего вовлечения в этот конфликт, как того хотелось бы западным державам. Это, однако, не означало безучастного отношения Москвы к японской агрессии. 25 сентября 1931 г. газета «Правда» в передовой статье, озаглавленной «Военная оккупация Маньчжурии», писала: «Есть только одна сила, способная положить конец насилию империалистов над трудящимися Китая, – это победа рабоче-крестьянской революции в Китае под руководством китайской компартии. Рабочие и крестьяне Китая уже несколько лет ведут не без успеха вооруженную борьбу против империализма и Гоминьдана. Теперь, когда японский империализм пытается расправиться с китайским народом, рабочие всего мира подымаются на защиту китайской революции.
Трудящиеся СССР следят за борьбой в Китае с величайшим вниманием. Их сочувствие на стороне китайского народа».
