У Джинки были свои способы воспитания. Застав Кайсу, например, валяющейся в кресле, она застывала рядом в напряженной, хотя и не угрожающей, позе и долго-долго смотрела на нее в упор тяжелым, физически непереносимым взглядом. Каська ежилась, вертелась, но в конце концов не выдерживала и спрыгивала на пол. Джинка же удовлетворенно укладывалась на то самое место, откуда согнала младшую сестру.
Надо было видеть, в какой жалостной позе Касюшка спала теперь на моей кровати! До чего же безобразно нагло разваливалась она еще неделю назад - и как теперь сворачивалась в клубочек, стараясь занимать как можно меньше места! От любого нечаянного движения она бросалась наутек. Теперь мне приходилось подолгу ее успокаивать, гладить, почесывать грудку и животик, чтобы она расслабилась и, забыв на время свои тревоги и неприятности, уснула наконец спокойно. Пусть собаки, если нужно, объясняют ей, что она сама виновата, что за время своего золотого детства успела основательно допечь всю стаю. Мое дело помочь ей в тяжкой юной жизни.
Мне было жаль ее, жаль той сильной индивидуальности, какую я в ней всегда ощущала. Как-то ночью я смотрела на нее, спящую, пытаясь разгадать, как и чем ей можно помочь. При всей естественности такого возрастного перелома для молодой собаки, у нее он принимал угрожающие, как мне казалось, масштабы и формы. Примешивалось к нормальному, Государыней-Природой продиктованному ходу вещей что-то еще, грозившее вконец ее сломать.
И вдруг... нет, я не услышала, как от Рольфа, я просто почувствовала ее ответ: "Я - ничья! Нет у меня того, что дает собаке силы жить и выдерживать любые передряги. Нет внутренней связи с человеком, оправдывающей само собачье существование. И стая знает, что я никому не нужна! А без того, что было не так уж и важно в безоблачном детстве, взрослой мне не выжить!".
Ощущалось это даже не как отчаянный крик исстрадавшейся души. Вернее уж, горькая, отрешенная констатация. И, возможно, само это смирение поразило меня тогда страшнее самого отчаянного вопля.
Тут же стал понятен источник еще одной, немало удивлявшей меня поначалу, Каськиной особенности. На прогулках это была совсем другая собака, чем дома. Очень активная, даже задиристая по отношению к чужим собакам, она не считала себя хоть как-то связанной с нами, Богом данными хозяевами. Впрочем, как говорит мой сын, не хозяева и были! С грехом пополам слушаясь меня, от мужчин моих она удирала без оглядки. Конечно, гулять она начала поздно, да и недостаточно часто. Весенняя слякоть, трудности прогулок с несколькими малыми щенками, которых не собираешься оставлять себе, нашей активности по этой части никоим образом не способствовали.
Да ведь Каська - наследница кровей старых европейских питомников! В этих случаях я всегда бываю очень осторожна в выводах относительно поведения собаки. Отцы и деды нынешних чемпионов, как правило, не имеют никакой естественной возможности проявить свои истинные психические задатки - их учат быть чемпионами, едва они становятся на ножки, для того-то они и существуют в племенных питомниках. Поведенческая индивидуальность собаки подавляется специальным тренингом, а аккуратнейшие выгулы ничуть не напоминают городских дворов.
Выставочной карьере собаки воспитание в обедненной среде не только не мешает, но даже в некоторой степени способствует... если собаке не надо приспосабливаться к натуральным условиям нашей городской жизни. При выращивании в "тюремных условиях" (пардон, это вовсе не ругательство, а термин классической зоопсихологии) именно возможности приспособления угасают в первую очередь, а вслед за ними подавляются и стереотипы стайных отношений, территориальные критерии поведения, притупляется стратегическое мышление - за полной ненадобностью. Как же потомкам поколений и поколений, живших в искусственной среде, научиться приспосабливаться к быстро меняющейся реальной обстановке?
Не могу не вспомнить в этой связи породу, на фоксов ничуть не похожую, - громадных атлетов догов. Они поражают наших собачников глубоко укоренившимся в породе страхом перед улицей и транспортом, который принято считать особым породным свойством. А что ж тут удивительного? В каком-то отношении это и есть породное свойство, коренящееся, как и все породные особенности, в истории и назначении породы. Едва ли не со средних веков доги - это собаки рыцарских замков, сменившие боевые подвиги древних молоссов на привольное, спокойное житье в колоссальных готических залах, в курд-онерах феодальных владений с их неспешным, вяло текущим временем и редкими, не слишком-то стремительными происшествиями. Их служебные обязанности были связаны с вражескими нападениями и осадами, типичными для той поры, а значит, и необходимое поведение тоже было в значительной степени стандартизовано. Как же им, от века выработавшим черепашьи темпоритмы мыслительной деятельности, да еще и по типу конституции склонным к флегматичности и медлительности, приноровиться к динамичной жизни наших улиц? Вот мы и работаем с ними, часами гуляя по улицам, то и дело усаживая собаку, чтобы дать ей время сообразить, что машина, едущая мимо, ничем принципиально не отличается от той, что стоит возле тротуара, и не станет резко бросаться в сторону ради того, чтобы навредить ни в чем не повинной собаке. Ох уж, эти мне дожьи страхи! Порой, чтобы от них избавиться, мне приходится прибегать к совсем уж невероятным хитростям.
Догов я вспомнила как раз потому, что у этой породы ярче, чем у других, выражена малая адаптивность психики, которой страдают и многие потомки собак, привезенных из лучших питомников Европы и мира. Если знать об этой их особенности, трусость вполне можно предотвратить достаточно лишь пораньше, с месячного возраста позаботиться о развитии информационных структур, формирующихся в это время в мозгу. Но тут все усугубляется (и не только для догов) восторжествовавшим нынче обычаем выдерживать щенка без прогулок до классического "возраста страхов" то есть, до трех-четырех месяцев. На первых же прогулках малыш, ничего в этом мире понять не успевший, пугается какой-то мелочи, которой хозяин даже не заметил... И хозяину невдомек, что трусость эта никак не наследственная, как принято думать, а является, как это часто бывает, общим следствием одних и тех же условий развития психики.
Для меня эта проблема, приводящая к великому множеству собачьих страданий, стала подлинной болью души. Потому я и позволила себе разговориться на эту тему. Однако вернемся к Каське, у которой обнаружилась к тому же и некая особая "изюминка" в наследственности, дела никак не облегчавшая. Нипочем бы мне не догадаться, кабы она сама мне все не рассказала! Вот как было дело.
У меня, как и у всех, случаются в жизни весьма невеселые минуты. В тот раз повод для расстройства был, и нешуточный. Нервы у меня вконец расходились, сильно болела голова. Приняв таблетку пенталгина, я улеглась в постель. И вскоре перепугалась: состояние мое стало совсем бредовым. От содержащегося в таблетке кодеина заходило ходуном и без того раскачанное встряской подсознание. Обрывки ощущений, смутные видения, неконтролируемое подключение к чужеродной информации словом, то самое "измененное состояние сознания", к которому так стремятся, в частности, наркоманы. Но то, что для них - вожделенная цель, для меня было мукой. К тому времени я уже привыкла строго контролировать состояние собственной психики, а тут она вмиг отбилась от рук.
И становлюсь я собакой - как в Бамбином охотничьем сне, как в других их "рассказках". Снова передо мной зверь, только на этот раз много крупнее норного. Острый запах... уже не леса, а цирковой тырсы, смеси песка с опилками, пропитанной звериным потом и испражнениями. Металл, много темного и острого металла, по обе стороны от меня. Громоподобный рык. Я не боюсь. Это чудище обязано меня слушаться. Я ведь помогаю Человеку.
В качестве зоопсихолога я читала, разумеется, о терьерах, работавших встарь с укротителями в зверинцах. Напомню вам заодно и о Чапе, собачке печально знаменитых Берберовых, державшей в страхе Божьем льва Кинга. Но могла ли я думать, что благодаря Кайсе и ее предкам сама побываю в шкурке терьера-укротителя?!
