– Ты глупенький что ли? – я улыбаюсь широко и объясняю ему, как маленькому. – Персик пушистый.

– Пушистый, значит, что и вкусный, – подводит уверенный итог Лар.

И мы покупаем персики.

***

Если верить радио, «завтра» никогда не наступит, но я выключаю приёмник усталым движением, прикрыв глаза, потому что эфир без перерыва крутит и крутит одно и то же сообщение.

…огненные протуберанцы невиданной мощи прямо сейчас устремляются к земле…

…обнимите близких, молитесь богу…

Вельзевул говорит, что это будет так быстро, что никто ничего не почувствует, никто даже не заметит.

На кухне ещё какое-то время работает телевизор, а потом его сигнал пропадает.

Мы обнимаемся.

*******************************

– Была диабетическая кома, – говорят голоса. – Очнулась. Можете звать врача.

И приходит врач, высокая немолодая женщина с выцветшими глазами.

– Нужно внимательнее следить за своим здоровьем, – с упрёком говорит она, склоняясь, – тебе ведь всего шестнадцать.

Что?

Я подношу руку к глазам, чтобы заслониться от ослепляюще яркого света, втекающего в меня сквозь распахнутое окошко, и вдруг задыхаюсь в плаче.

Чточточточточточточточточто.

***

Но потом я всё-таки понимаю

***

Бегу по булыжнику мостовой, задыхаясь, перепрыгивая ливневые стоки и спотыкаясь о каменные бордюры, теряя балетки.

У меня самый точный адрес, самое строгое время прибытия, и никак нельзя опоздать.

Останавливаюсь, врезавшись животом в резные перила, высматриваю светлую макушку среди многих. Нахожу.

Он докуривает сигарету и переступает через ограду. Но прежде, чем успевает шагнуть туда, в чёрную пропасть воды и грязи, я ловлю его за руку.

Тёплая нежность пробирается мурашками по затылку, заставляя оцепенеть. И у меня бегут пузырьки под воротом, будто от газировки. Вспыхивает кожа.

Руку слабо, но пытаются высвободить. Я только что застала его в момент совершенного одиночества, боли, возведённой в абсолют, и меня ещё не научили убирать её кончиком пальца, так, как будто это соринка, попавшая на щёку. Мне сухо-сухо, горько на языке, и не получается разомкнуть губ.

Я поднимаю глаза и понимаю: он не совсем меня узнаёт. Но всё-таки. И этот маленький проблеск даёт мне сил, чтобы начать говорить, вернее, тараторить, быстро, сбивчиво, запинаясь.

– Мы будем есть пушистые персики, и я сделаю настойку на спирту, и кошку ту ласковую мы заберём. Я люблю тебя.

Пойдём со мной. Умоляю.

Я обещаю и обещаю, захлёбываясь словами и воздухом, потом слезами. А он слушает, слушает, принимает в себя. Отступает от края.