А потом Нора уехала работать в детский приют тети Рейчел – эвакуированных вернули в Лондон. Элизабет Крофтон-Хей оказалась вовсе не религиозна, хоть и посещала церковь каждое воскресенье. Поначалу было интересно наблюдать за тем, как она наводит макияж, стирает чулки мылом «Люкс» и носит ожерелье из жемчужинок, которые ей дарили крестные по одной на каждый день рождения. Однако куда более интересный опыт – семестр во Флоренции и долгий уик-энд в Сандрингеме – почему-то не вдохновлял ее на разговоры, и Луизе быстро наскучила вечная болтовня об Айворе Новелло.

Она подошла к двери посмотреть, с кем будет жить. На клочке бумаги значилось: «Луиза Казалет и Стелла Роуз». Почему-то сразу представилась высокая блондинка с прямыми волосами, струящимися по спине, как на иллюстрациях к сказкам. Стелла – подходящее имя для героини. Луиза решила распаковать чемодан и поискать толстый свитер.

Стелла прибыла лишь к концу ужина: она опоздала на поезд и пропустила школьное такси – пришлось ждать следующего. Ей подали ужин; мисс Реннишо предложила Луизе составить новенькой компанию, и они одни остались в большой столовой.

Стелла совсем не была похожа на принцессу: курчавые черные волосы, кожа оливкового цвета без малейшего румянца, узкие зеленовато-серые глаза, высокие скулы, выступающий нос и бледный, удивительно изящный рот с крохотной родинкой чуть пониже губ. Тут Луиза осознала, что Стелла разглядывает ее с не меньшим любопытством. Обе смущенно улыбнулись.

– Ты не скучаешь по дому?

– В смысле?

– Ну, первый вечер в чужом месте…

– Да нет, что ты! Я, наоборот, рада: когда отец узнает, что я опоздала на поезд, он такое устроит!

– А твоя мама?

– Она волнуется, когда он волнуется, так что в результате выходит то же самое. Как тут вообще?

Луиза честно ответила: не так уж плохо, однако Стеллу ответ не удовлетворил. К тому времени, как была съедена яблочная шарлотка, она дотошно расспросила Луизу обо всем и выяснила, что существуют три типа работы – готовка, стирка, уборка; каждую неделю они меняются. Готовке их обучают две поварихи, низенькая мисс Реннишо учит прибираться, а старая ироничная ирландка, мисс О’Коннелл, заправляет прачечной. Работа начинается с утра, потом перерыв; в пять, после чая, продолжение и так до самого ужина.

– Хуже всех мисс О’Коннелл: однажды она заставила меня три раза гофрировать стихарь – как только я заканчивала, она все сминала, окунала в крахмал и велела переделывать.

Стелла уставилась на нее и вдруг расхохоталась.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь!

– Ну, ты же знаешь, что такое стихарь? Это белая накидка, которую священники носят в церкви.

– Ах да, – поспешно отозвалась та.

– Ну а гофрировочный утюг…

Тут в дверь просунулась мисс Реннишо-маленькая и сказала, что Стелле звонит отец. Та скорчила гримаску ужаса, однако видно было, что она и вправду напугана. Проворно вскочив, Стелла выбежала вслед за мисс Реннишо; последняя вернулась через минуту и велела Луизе убрать остатки еды в кладовую. Выполнив поручение, Луиза принялась околачиваться в коридоре. Из кабинета доносился голос Стеллы между паузами.

– Да, папа, я знаю… Да, ты прав… Я же извинилась! Не знаю… Так получилось… Да, ты прав… Ну папа, это же не конец света!.. Прости… Я не знаю, что еще сказать…

Казалось, разговор продолжается вечно. В голосе Стеллы зазвучали слезы, и Луизе стало ее ужасно жалко. Наконец та вышла, комически закатывая глаза к потолку и пожимая худенькими плечами.

– О господи! – выдохнула она. – У мамы жуткая мигрень, из-за телефонных звонков отложили ужин, меня никуда нельзя выпускать, потому что я безответственная эгоистка, и он уже готов приостановить мое содержание на целый семестр.

– Мне показалось, ты…

– Плакала? Пришлось изображать, а то бы он никогда не закончил. Ох уж эти предки! У тебя тоже со своими проблемы?

– Да нет… То есть бывает…

– Скорей бы вырасти!

– И не говори!

Так возникли первые ростки взаимного расположения. Еще больше Луизе понравилось, что Стелла, в отличие от остальных девушек, совсем не стремилась стать дебютанткой. «Я даже толком не знаю, что это означает!» – объявила она с очаровательным презрением. Вместо этого она планировала заниматься чем-нибудь серьезным, хоть пока и не определилась, чем именно. Тут разговор повернулся к амбициям Луизы и предстоящему прослушиванию. На Стеллу это произвело должное впечатление.

– Можешь тренироваться на мне, – предложила она. – Обожаю, когда для меня играют, поют и всякое такое.

– Пожалуй, я даже могла бы поступить в театральную школу вместе с тобой, – предположила она позднее. – Наверное, мне бы понравилось.

Это заявление шокировало Луизу легкомысленным отношением к священному искусству.

– Ты не можешь просто взять и решить стать актрисой!

– Почему нет?

– Да потому что это не профессия, а призвание! Для начала нужно иметь хотя бы каплю таланта.

– Как у тебя?

– А я и не утверждала, что у меня есть талант.

– Но ты так думаешь! Может, на самом деле ты мечтаешь прославиться? А мне все равно; я бы хотела попробовать интереса ради. Когда что-то интересует, неважно, хорошо у тебя выходит или плохо; главное – процесс.

– М-м…

– Ты со мной не согласна?

– Я просто не думала об этом.

Подобные разговоры часто велись в тот семестр, самый холодный на памяти обеих мисс Реннишо. Все ложились в постель с грелками и в толстых носках, а после вечернего обхода тайком закрывали окна – мисс Реннишо верила в целебную силу свежего воздуха при любой погоде. В гостиной растапливали камин, у которого могло греться с полдюжины девочек за раз. Несмотря на урезанные нормы продуктов, питались полноценно. Постепенно менялись рецепты. Поначалу казалось, что особой разницы нет: четыре унции масла подавались на отдельных блюдечках, а вот сахар и бекон объединяли. Готовили на маргарине и сале. До конца семестра норму мяса не ограничивали, однако цены поднялись, и теперь их чаще учили готовить рагу, печь пироги, использовать потроха (последние были крайне непопулярны). Луиза перестала ходить на исповедь, однако боялась совсем забросить церковь, опасаясь недовольства мисс Реннишо, так что службу посещала исправно. В следующее воскресенье Стелла пошла с ней: стояла, сидела и преклоняла колени, как и все, однако при этом молчала.

– Я не знаю слов, – пояснила она на вопрос Луизы. – Да и неважно, я все равно больше не пойду; только хотела посмотреть, на что это похоже.

– А разве твоя семья не ходит в церковь?

– Никогда, – ответила Стелла таким сдержанным тоном, что Луиза сочла за благо закрыть тему.

Ненасытное любопытство Стеллы, казалось, простирается на все сферы жизни: она забредала на чужую территорию: «Давай посмотрим, куда ведет тропинка»; исследовала содержимое чужих ящиков, когда они дежурили на уборке («У Барбары Кастэрс есть коробочка с искусственными ресницами – черными, совсем не то, что ее настоящие, белесые; а Соня Шиллингсворт хранит фотографию парня, и это явно не ее брат», на что Луиза, шокированная, всегда попадалась в одну и ту же ловушку: «Откуда ты знаешь?! – А у нее их нет, я спрашивала»). Вечно совала пальцы в банки и кувшины, проверяя содержимое на вкус, экспериментировала с баночками кольдкрема и лосьонами – даже помаду пробовала и тут же поспешно стирала. В то же время она могла быть удивительно закрытой и на все вопросы уходила в глухую оборону. С ней оказалось ужасно весело: через пару недель она уже легко копировала любую ученицу – не только голос, но и походку, манеру держаться и тому подобное. При этом она была превосходной зрительницей: плакала над Джульеттой и смеялась до слез над скетчем об учительнице танцев.

– Луиза, ангел мой! Обожаю людей, которые умеют меня рассмешить! Или заставить плакать… Ты здесь единственная, кто на это способен.

Она искренне сочувствовала равнодушию родителей Луизы к ее карьере.

– Хотя знаешь, с другой стороны, бывает и хуже, когда родители за тебя решают, кем ты будешь.