— Оклемался, парень? Ну и добре. Ты не боись — часовой у порога, на улице. А ты силен!.. Комендант грохнулся на пол, когда ты вцепился в него… Тяжко тебе придется… А ногу-то где оставил?

— На фронте, — пробормотал Дмитрий и вдруг, испугался: — Протез на месте?

— Чудак-человек, где ж ему быть! На месте, само собой.

— Ну и хорошо, — прошептал Дмитрий, пошевелил обрубком ноги и протезом, убедился — на месте деревяшка, попытался улыбнуться (не выдал ли себя?). — С такой лупцовки все позабудешь, дядя. Попить бы…

Мужик принес кружку воды:

— Может, поешь? Не щас, так позже, колы отдохнешь.

На скамью мужик положил шмат сала, нарезанного дольками («чтоб жевать было легче»), большой ломоть хлеба:

— Спробуй пожевать. И крепись, глядишь — отвяжутся…

— Спасибо, — растроганно прошептал разбитыми губами Дмитрий.

Утром все началось сначала. Перед тем как снова избить, произвели тщательный обыск. Вернидуб старался не смотреть во время обыска на протез, чтобы не привлечь внимания к нему, с замиранием сердца ожидал: вот сейчас отстегнут протез, а в нем… Напрасно не доверился хозяину, попросил бы спрятать… Неужели бы выдал?.. Пот, липкий, неприятный пот страха заливал все тело: сейчас найдут… Директиву найдут, деньги… Противный пот… Может, от слабости: голова кружится, видимо, поднялась температура…

Обыск и допросы ничего не дали белым. Дмитрия повезли на станцию Железную, где была комендатура рангом повыше. Здесь снова обыск: потрошили все про все.

В Харьков Дмитрий ездил в валенках. Когда отправлялся в обратный путь, началась оттепель, и Блохин дал ему свои ботинки. В Константиновне — снег, морозно, пришлось надеть валенки, а ботинки уложить в вещевой мешок. Теперь блохинские ботинки совсем разодрали: оторвали каблуки и подметки, выпотрошили подкладку. Во френче распороли все подозрительные швы — ничего! Отобрали 1853 рубля (это были деньги, выданные в Донбюро на дорогу), официальные документы, в вещмешке обнаружили и забрали несколько пасм ниток и отрез материи.

— Так… Будем говорить или как? — настаивал комендант.

— Повторяю… Сто раз повторяю… Мне говорить нечего. Запросите союз увечных воинов в Ростове. Меня знает лично генерал Чернояров — он подписывал документы. Проверьте. — Голос Дмитрия, слабый, прервался от волнения совсем. — Я неосвобожденный член правления союза. У меня нет сил, а вы все мордуете… Я буду жаловаться генералу!

— Будешь жаловаться на том свете. — Комендант повернулся к охраннику. — Отведи его в красный вагон. Пусть ночь подумает. Не вспомнит, что следует, утром — к стенке.

В красном вагоне — товарном, конечно, не утепленном, стоящем в тупике под жгучим морозным ветром, — держали приговоренных к расстрелу. Когда Вернидуба втолкнули в вагон, он был почти пуст — только накануне провели операцию по его очистке.

В дальнем углу вагона сидели, прижавшись друг к другу, трое вконец замерзших мужчин. Дмитрий добрался к ним, но те почти никак не реагировали на появление новичка. Ночь провел Вернидуб в бреду, тревожном и страшном, он понимал, что побои помножены на какое-то заболевание. «Неужели тиф? — сверлила мысль. — Сказать? А что даст? Испугаются и сразу убьют».

Утром снова допрос, пятый за двое суток.

— Ну? — сказал комендант. — Вспомнил?

Вернидуб молчал. Перед глазами все плыло. Услышал резкое:

— В расход!

Его повели между составами снова в тупик, но за вагоны, дальше красного. Приказали снять шапку, полушубок. «Вот и конец! — мелькнула страшная, но усталая мысль. — Не доехал. Хорошо, если со мной похоронят документы, деньги… Только бы к ним не попали…»

Охранник целился прямо в лоб. Дмитрий закрыл глаза, напрягся всем телом. Выстрелом прозвучала команда:

— Отставить!

Дмитрий открыл глаза и почти рядом увидел коменданта.

— Последний раз спрашиваю… Откуда ехал? С какой целью? Что вез?

— Я все сказал… Запросите…

— Ах так!.. Пли!

Резко прогремел выстрел. Пуля просвистела над головой.

— Вспомнил? — снова голос коменданта.

— Увести!

И еще два раза выводили Вернидуба на расстрел. Ничего не добившись, вдруг отправили на станцию Ясиноватую, это уже на границе с Донской областью. Сдали коменданту под расписку.

Вернидубу, видимо, повезло. Во-первых, был четверг, начало масленицы. Во-вторых, на первом же допросе выяснилось, что комендант тоже из Ростова — и родился, и вырос там.

— Так чего они к тебе прискипались? — спросил он. Выслушав рассказ Дмитрия, комендант сказал: — Нашли преступника, мать их так! Не робь — попробую помочь.

В воскресенье явился комендант прифронтовой полосы с каким-то полковником, оба пьяные. Потребовали Дмитрия на допрос. Был в комнате и комендант станции.

— Так надумал сознаваться? Или как?

— Я же все сказал, ваше благородие.

— Ты ничего не имеешь против — мы вот с полковником пропили твою тысячу, справили масленицу?

— Никак нет, ваше благородие, не имею.

— Ну, получай свои документы и 853 рубля, — комендант прифронтовой полосы рассмеялся, показывая крупные лошадиные зубы. — Катись на все четыре стороны, хоть опять к красным!

Деньги выдали донскими, вместо отобранных керенок, вернули и вещи, кроме ниток — «пропали». Дмитрий осмелел:

— Дайте, ваше благородие, пропуск до Ростова.

— Выдай, подпоручик, пусть пользуется нашей добротой.

Так никогда Дмитрий и не узнал, чем был обязан своему спасению: то ли запрашивали Ростов, то ли масленица помогла. В поезде он забрался на самую верхнюю полку и до конца пути не выходил из вагона, старался держаться в тени.

В Ростов Дмитрий приехал ночью на первый день поста, вконец больной. Взял извозчика, добрался на площадь Екатерины. Там пересел на другого извозчика и наконец очутился дома.

Перешагнул Вернидуб родной порог и, слабо улыбнувшись матери, сказал:

— Позовите, мама, срочно Аришу… У меня, наверное, тиф… Помогите отстегнуть протез…

Ирина была на работе, Николай в отъезде. Нужно во что бы то ни стало дотянуть до вечера. Только бы не потерять сознание! И дотянул!

Дмитрий передал Ирине директивы, деньги, шифровку.

— Скажите в комитете — я заболел…

У Дмитрия действительно начался тиф. Болел он тяжело, бредил, кричал, впадал в долгое забытье. Ульяна Максимовна не отходила от сына, никого не пускала к нему, даже братьев и сестер, боялась, как бы в бреду Дмитрий не выдал себя и товарищей.

По приказу властей, всех, кто болел тифом, нужно было в обязательном порядке направлять в больницу. Врачам, скрывшим больных, грозил арест. Но попасть в больницу — заранее быть обреченным на смерть, да еще подвергнуть подполье опасности провала! Нашли врача, который за приличное вознаграждение согласился лечить Дмитрия дома. Товарищи радовались, что здоровье Дмитрия пошло на поправку. Ведь поначалу в комитете решили, что курьер Вернидуб пропал. Посылали связного по явкам, где мог пройти Дмитрий, но из Константиновки он выехал, а ни в Дидиевке, ни в Никитовке его не было. 11 дней просидел у белых Вернидуб!

В начале апреля курьер Дмитрий Вернидуб снова был в деле. Дальние рейсы ему были еще не по силам, но перевез он пироксилиновые шашки из Таганрога в Ростов, а затем и в Новочеркасск. Там их очень ждали.

Матвей Гунько, слесарь депо станции Новочеркасск, был опытным подрывником и стаж подпольной работы имел довольно значительный. Революционное крещение получил еще в волнениях пятого года. Мобилизованный позже в армию, принял участие в знаменитом восстании саперных батальонов в Ташкенте в 1910 году, за что получил полтора года крепости. После отбытия наказания на работу в депо, конечно, не взяли, нанимался по кустарным мастерским. С началом мировой войны снова призвали в армию, служил в Трапезунде, в саперном подрывном взводе. Волны революции долго носили его вдали от родного края. В Новочеркасск вернулся, когда он был в руках белых. На этот раз приняли в депо — специалистов не хватало. Вскоре один из прежних друзей — Рогатин — познакомил его с Марией Малинской.