– Иногда так случается, что что-то из Священного Писания попадает в стихи, но прямо как источник вдохновения – такого я за собой не замечал. Скорее источник вдохновения, если высоко брать – Дух Святой, Божественное. Я верю как создание Божье и как верующий человек, и как крещёный, что моя личность соединяется с Богом через личность Иисуса Христа. И это накладывает отпечаток на то, что ты делаешь, как поступаешь.
– Да.
– На то, как складываются твои отношения с людьми. И, в частности, это накладывают отпечаток и на то, как ты пишешь – на форму.
– У меня к Вам еще вопрос. Вы ведь говорили, что звуки могут убить.
– Могут.
– Но тогда они могут и возродить? Каков механизм здесь работает?
– Каков механизм я Вам не могу сказать. Но у меня был такой случай. Я написал и вижу, что это стихотворение я никогда не буду читать сам себе, и никогда никому его не дам. Я вижу, что человек прочтёт и может умереть. А там ничего особенного нет, абсолютно.
– Откуда смерть попадает в стихотворение, в распределение этих звуков?
– Откуда? Через дьявола.
– Сказать так – это вовсе ничего сказать.
– Почему? Вы открываете дверь, обычно она была закрыта. Вы так делаете, что приоткрываете щелочку. Он прошёл и делает своё дело.
– То есть во время вдохновения художника может открыться дверь?
– Может. И чем талантливее художник, тем больше шансов у него либо открыть, либо закрыть дверь.
– Ясно. Тогда скажите мне, пожалуйста, почему те стихи, которые Вы писали в 50-е годы, пользовались таким успехом. А то, что Вы делаете сейчас, это что – мало кто может расслышать?
– Я не знаю, кто не может расслышать. Я считаю – не понимают поэзию, вот и всё. Им нравится то, что нравилось – чувственность и ещё что-то там такое. А это проба, проверка – раз ты не видишь здесь, не чувствуешь гармонии, значит не понимаешь поэзию. Вот и всё, и кончен разговор. Ты на низком уровне находишься.
– Пророчества делать очень трудно. И все же… Как Вы видите, куда движется духовная жизнь России, поэтическая жизнь России?
– Она движется вот куда. Чем талантливее человек, тем меньше он будет заметен. Потому что он никому тут в обществе не нужен. Общество сегодня стоит на такой низкой стадии восприятия, что настоящее искусство нужно лишь единицам, но как его донести до этих людей? Они разрознены. И образуются какие-то узкие кружки. Мне одна девушка, поэтесса, подарила тетрадочку. Она мне нравится, но я сразу написал, что особенно ты не будешь никогда известна, хотя стихи неплохие. А галиматью, которую пишут в газетах, её ведь читать невозможно. Это просто какая-то какофония.
– У Вас есть друзья-поэты, Олег Асиновский, например, у которого недавно вышла замечательная книжка
– Хорошо. Книжка-то вышла, но кто читать её будет, вот вопрос. Книжка и у меня вышла.
– А какие ещё имена вы могли бы назвать из тех, кого не особенно читают, но кто заслужил, чтобы их читали?
– Я не знаю достаточно хорошо современных поэтов, могу назвать только своих друзей. Из тех, кто остался и оставался моими друзьями. Ну, во-первых, – из тех, кто умер. Это Чертков – очень талантливый поэт был. Совершенно не христианский.
– Из Вашего кружка?
– Да. Андрей Сергеев, тоже очень талантливый поэт, но… мне чуждый. Галя Андреева, она сейчас жива, я Вам дам книжечку, она недавно вышла. Олег Гриценко – мой одноклассник. Очень талантливый Валентин Хромов.
– Авалиани……
– Да, Авалиани, конечно. Я сейчас говорю о книжечке со стихами моих друзей. В ней есть очень неплохие стихи Войцеховского. Кто ещё, я даже не знаю. Ну вот, Олег Асиновский. Ещё? Я не очень осведомлён.
– Скажите, пожалуйста, что побуждает Вас продолжать писать стихи? Смысл и цель?
– Я считаю, что поэтом может быть только тот, кто будет писать и на необитаемом острове, зная, что никто его стихов не прочтёт. Это органика. И ничего ты с этим не сделаешь. Если они пишутся внутри тебя, эти строчки. Почему бы не записать их на листок, чтобы потом лишний раз прочитать? Вот и всё. У меня есть записочки, которые я никогда никуда не включаю и не включу, наверное, хотя они неплохие. А, может, и включу. Вот как раз в этой книжке, которая сейчас вышла, Олег Гриценко её выпустил. И вот он спросил – что взять из твоих стихов? Я сказал – бери, что хочешь. И он набрал буквально фразочки, которые я бы сам никогда в книжку не включил. Но плохого в них ничего нет, вот так. Так что писать стихи – это органика. Если человек знает, что его никто не прочтёт, и он поэтому не будет писать – это уже не поэт.
– Какие для Вас существуют духовные авторитеты среди христианских людей, среди философов, писателей ХХ и ХХI века? Люди, несущие свет.
– Я сразу оговариваюсь, что я не претендую на учительство и на то, чтобы выдать свою позицию в качестве универсальной. Я просто говорю о моём узком направлении. Я считаю, что русская религиозная философия, представленная именами Бердяева, Булгакова, Франка и конечно Льва Тихомирова, Константина Победоносцева и Константина Леонтьева, – это и есть настоящая русская религиозная философия XIX-XX века. А что касается тех духовных авторов, которые близки мне лично – то ближе всех мне Блаженный Августин.
– Несмотря на его идею фатума?
– Не так это всё просто, как нам преподносят. И у других бывали всевозможные идеи и нюансы. Дело в том, что когда вы его читаете, то можете быть совершенно уверены, что он вам всё разъяснит. Когда вы читаете других духовных авторов, очень может быть, что вы их неправильно поймёте. Для меня это, конечно, большая отдушина. Я без опаски беру Блаженного Августина и знаю, что если я даже чего-то не пойму, – он мне всё, в конце концов, объяснит, как и что. Епископ Феофан Затворник, я много читал его. Епископ Игнатий. У него есть какие-то серьёзные уклонения. Епископ Феофан говорит, например, что он очень угодил Богу, но в творениях его есть ложь. Я Вам скажу, что ложь очень серьёзная.
– В самом деле?
– Да.
– А Антоний Сурожский?
– Я его почти ничего не читал. Кажется, он был хороший человек. Я его как-то видел здесь. Он немного пострадал от некоторых людей и умер, бедняга. Я недавно нашел его книжку. Я ведь занимаюсь скаутами, хотя сейчас не так активно, как раньше.
– В Америке или здесь, в России?
– Начиная с Америки, а потом здесь, в России, я играл определённую роль в развитии и становлении скаутского движения. В частности, я ездил по этому поводу в Орлеан, не помню, к сожалению, год. Мы договаривались с Федерацией скаутов Европы об объединении. Я был очень за это объединение, хотя это все же прокатолическая организация. Мы сошлись тогда на том, что ни мы, ни они, ни ОРЮР (это организация российских юных разведчиков) не включают в скаутскую организацию представителей детей из других нехристианских религий – мусульман и прочее, прочее.
– Вы были против этого?
– Категорически. Это невозможно. Скаутизм – это органически христианская организация.
– В связи с Вашей деятельностью в Америке задам вопрос – как Вы смотрите на объединение церкви – Западной и Православной.
– Категорически отрицательно. Это какое-то предательство, или, возможно, работа ЦРУ и ФСБ. Это даже юридически невозможно. Почему? Вас это интересует?
– Да.
– Дело в том, что в Уставе Русской православной зарубежной церкви сказано: «Русская православная зарубежная церковь является неразрывной частью Российской православной поместной церкви». То есть, раскола до конца не было. Это дисциплинарное разделение, которое было раньше в церквах по разным другим причинам. Например, перестают епископы общаться с каким-то епископом, но у него остается право общаться со своей паствой. Были такие случаи. Также и здесь. И дело в том, что чисто юридически, без всяких других причин – так как мы не принимали участия в выборах патриарха после Тихона, то они все – не патриархи. Потому что мы, будучи неразрывной частью Российской православной поместной церкви, не принимали участия в выборах патриарха. Значит, как же мы можем объединяться с патриархией? Нужно было подходить юридически. Надо было, чтобы они признали – да, патриарха после Тихона не было. Мы это признаём. Теперь мы соберём собор и выберем нового патриарха. Юридически тогда всё было бы снято. Но, кроме того остаётся ещё ряд причин – это Сергианство, раскол с Сергием. Они должны были, конечно, признать, что то, что делал Сергий – было неправильно. Я готовил справку для нашего Синода, какие у нас есть ещё расхождения. Их должна учесть и исправить Московская патриархия, чтобы возможны были попытки каких-то объединений, помимо того, о чём я сказал. И на первом месте стояло то, что потом никогда не звучало в Патриархии – они говорили всё, что угодно. Да, мы прославили царственных мучеников, и многое другое. Но первым пунктом нашей справки было сотое правило шестого Вселенского собора – всякий виновный в пропаганде порнографии отлучается от Церкви. Отлучите от Церкви всех, кто сейчас в России развращает народ. Отлучите их от Церкви. Любых, и депутатов и всех, всех. Если ты имеешь отношение к этому – ты отлучаешься от Церкви. Они, конечно, это категорически замолчали. Так что это фальшивка – нынешнее объединение Церквей. Не буду говорить Вам о личностях. Я знаю, но говорить не буду. Митрополит Виталий, например, не стал объединятся. Это было фальшивкой, это объединение, и это, конечно, работа органов, их и наших. Почему? Когда была холодная война и Зарубежная Церковь занимала свою позицию, которую она была должна занимать, то Америке это было выгодно. А теперь, когда Россия разваливается в результате деятельности их агентов, которые нами правят, и когда она разваливается вот так вот, им не выгодно, чтобы там было противление этому делу. Этим бандитам не выгодно, чтобы было противление. Они объединились, ФСБ, ЦРУ, и сделали это. Я думаю, что они нашли общий язык. Потом были моменты угроз. В частности, наш собор в Монреале дважды горел. То никогда не горел, а тут вдруг дважды загорелся. Теперь еще и исчезновение иконы, и убийство Иосифа Муньоса.
