А Верховная Дева подытожила:
— Ну, вот и умница. Отныне можешь жить на Белогорской земле и брать в жёны ту, кому твоё сердце отдано. Совет да любовь!
Леглит с её помощью выкарабкалась на сушу. Вода лилась с неё ручейками, хлюпала в сапогах, мокрая одежда липла к телу, и за пределами горячей купели сразу стало зябко. Но сейчас важнее всего для неё была Зареока, к которой ещё не полностью вернулись силы, чтобы стоять на ногах. Её усадили на большой тёплый камень, напоили водой из священного источника, и жрица, совершавшая над Леглит обряд посвящения в дочери Лалады, спросила:
— Скажи, девица, та ли это лада, которой твоё сердце отдано?
Зареока, вскинув на навью смущённый, тёплый взор, пролепетала:
— Та самая...
Служительница Лалады обернулась к Леглит с тем же вопросом:
— А ты признаёшь ли в этой девице ту ладу, которая твоему сердцу мила?
— Сожри меня драмаук, если это не она, — отозвалась навья, от взгляда девушки вдруг охмелевшая, как от кувшинчика хлебной воды.
— Тогда жить вам в любви и согласии по закону Лалады, — сказала жрица. — Отныне суженые вы друг другу. Любите и берегите друг друга. Брачный союз заключать приходите сюда же в любое подходящее вам время. Мы будем рады соединить вас пред лицом Лалады и людей.
Яворица, поглядев на Владету, сказала:
— Ну что, съела? Вот, то-то же, матушка.
А та, хмурясь озадаченно, спросила:
— Так что ж за словечко-то было заветное? Неужто — Черешенка? Так ведь мы её и этак звали — не просыпалась она.
— Словечко — то самое, — кивнула старшая женщина-кошка. — Вот только произносить его ладе надлежало — той, что любит всем сердцем. Ну, — добавила она, посмотрев на Зареоку, а потом на Леглит, — счастья вам, детушки. А мне пора.
— Тётя Яворица, — встрепенулась Зареока. — Можно ведь тебя так звать?
— Можно, дитятко, — улыбнулась женщина-кошка.
— Ты ведь придёшь на нашу свадьбу? Я бы хотела тебя видеть, — робко пригласила девушка.
Та, склонившись, поцеловала её в лоб.
— Приду, дитятко, коли зовёшь. До встречи на празднике, милая.
А Леглит вдруг уколола догадка: а не та ли она кошка-вдова, что к Зареоке сваталась? Впрочем, теперь уж неважно. Теперь сердце навьи переполняло светлое, такое нужное, правильное счастье. То самое, без которого всё остальное — ничто.
Они перенеслись в дом Зареоки. Вымокшую до нитки Леглит переодели в сухое, а её одежду, шляпу и сапоги развесили у затопленной печки для скорейшей просушки. В доме висело чистейшее зеркало великолепной белогорской работы, украшенное самоцветами — таких произведений искусства Леглит даже в Нави не видела. В нём отражалась довольно нелепая особа — в белогорском подпоясанном кафтане и сапогах, худая и измождённая, с щетинистой головой. Последнюю прикрыла чёрная барашковая шапка: это Зареока, приподнявшись на цыпочки, водрузила убор.
— Отощала совсем, — прильнула она к плечу, совсем крошечная рядом с навьей. — Тебя же скоро ветром сдувать начнёт, родная...
— Кто бы говорил, худышка. На себя-то посмотри!.. — Леглит подцепила пальцем её подбородок, приподняла лицо к себе, нагнулась и поцеловала. — Вместе будем отъедаться.
Лёгонькие руки обвили её шею, а любимая губка, по которой она так изголодалась, очутилась в её полной власти. Целуясь, они сплелись в объятиях.
— Не уходи сегодня, — прошептала девушка, уткнувшись лбом и зажмурившись.
За все упущенные дни, полные каторжной работы и разлуки, Леглит сейчас обнимала её — жадно, осознанно, до последнего вздоха, нежнее матери, бережнее врача.
— Я с тобой, моя ягодка... Я никуда не ухожу, Черешенка.
Зареока всхлипнула, прильнула всем телом. Леглит, осушая поцелуями слезинки, шептала:
— Ну-ну... Что ты, радость моя... Я сегодня вся твоя, справятся там без меня.
— Я не о том, — открыв глаза, сказала девушка. — Я тебе не рассказывала о ладе... О первой ладе, которую я так и не увидела. Она горлицей прилетела проститься со мной. Душа её прилетела... Её убили на войне. Ты знаешь, я ведь вас, навиев, почти ненавидела за это... За то, что убили ладу. Но тебя ненавидеть не смогла.
Прижав её к себе, Леглит просто дышала её запахом, впитывала её тепло.
— У меня тоже есть прошлое, любимая. Была у меня когда-то лада...
— Она умерла? — вскинула Зареока влажные ресницы.
— Нет, она просто изначально не была моей, — дрогнув верхней губой, но сдержав жёсткий оскал, ответила Леглит. — Она осталась в Нави. Это было обречено кончиться ничем. Всё было впустую. Но я рада, что это кончилось. Это была лишь ученическая попытка... попытка любви. А ты научила меня любить по-настоящему. Я без тебя — мёртвый камень без души, без сердца. Ты вдохнула в меня жизнь и душу. Сегодня я присягнула на верность Лаладе, но настоящая моя богиня — это ты. Это ты сотворила меня такой, какова я сейчас.
Нахохлившись, как птенчик, и зажмурившись со счастливой улыбкой, Зареока прижалась, уткнулась и просто дышала на груди у Леглит. И прекраснее этого не существовало ничего на свете.
Это был самый лучший день — так казалось охмелевшей от нежности и счастья Леглит. Эвгирд и Хемильвит справлялись без неё, о работе думать не хотелось, а хотелось есть. В кои-то веки проснулся настоящий зверский голод, возвестив о себе бурчанием в животе, и Зареока рассмеялась.
— Как всегда, завтрак пропустила, про обед забыла.
— Нет, я завтракала, клянусь, — честно заверила её Леглит. — Но от обеда меня оторвали. Твоя матушка Владета сообщила, что с тобой случилась беда... Тут уж не до еды было.
— Ничего, сейчас всё возместим, — решительно заявила Зареока.
Матушку Душицу, которая недавно произвела на свет дитя, она прогнала с кухни:
— Матушка, всё, иди. Я сама накормлю ладу.
— Ладно, ладно, — добродушно согласилась та. — Хозяйничай тут сама. Я там тесто поставила — уж поспело.
Зареока достала со льда в погребе большую рыбину с ярко-розовым мясом. Она почистила её и разрезала на ломти, разложила на раскатанном тесте, сдобрила полукольцами лука, посыпала солью и душистыми травами, накрыла сверху тягучей, мягкой лепёшкой, защипала края, обмазала яйцом. Посадив пирог в печь, она отряхнула руки от муки и улыбнулась навье. Той вспомнилось «уравнение любви»: любить = кормить.
— Я тебя обожаю, ягодка, — в ответ ей улыбнулась Леглит во весь свой волчий набор зубов, счастливая и хмельная от тёплого хлебного духа, который шёл от печи, но ещё счастливее — от разрумянившихся щёчек Зареоки.
Хотелось повторять это бесконечно — даже не для неё, а для себя, чтобы тонуть в отзвуках и с удивлением осознавать, что всё это — наяву.
Да, это был прекрасный, беззаботный день. Леглит ела обжигающий пирог, а потом они с Зареокой, не отрываясь друг от друга, бродили по саду. Вечером всё семейство собралось за столом. Матушка Владета сказала:
— Ну что ж, коль о свадьбе речь зашла, то приданое у Зареоки есть — всё, как полагается. Куда молодую супругу жить приведёшь, госпожа Леглит?
Навье было немного стыдно признаться, что к строительству собственного дома она ещё не приступала. Она до сих пор жила в бараке, деля комнатку с двумя соседками-сотрудницами, и о том, чтобы поселиться там с Зареокой, и речи быть не могло. Подумав, Леглит ответила:
— Давайте поступим так: я прямо с завтрашнего дня возьмусь наконец за дом. Думаю, к зиме он будет готов. Ну а весной и свадьбу справим, и новоселье.
— Вот и лады, — кивнула Владета.
На рассвете, позавтракав горячими оладьями, куском вчерашнего пирога и свежайшим — с пылу-жару! — поцелуем Зареоки на сладкое, Леглит вернулась на акведук — уже в своей высохшей одежде. Конечно, помощницам не терпелось узнать, что же стряслось такого выходящего из ряда вон, что Леглит сбежала с работы на целых полдня.
— Что стряслось? — усмехнулась навья. — Весной у меня свадьба — вот и всё, что стряслось.
— Я так и знала! — всплеснула руками Эвгирд. И выразительно погрозила пальцем: — Я ещё тогда запомнила эти обворожительные глазки! Не довели они тебя до добра, любезная Леглит, ох, не довели! Так и знала, что ты попадёшься в эти сети. Ну, что тебе ещё сказать?.. Поздравляю!
