«Вот чья она лада», — отплыла от берега-сердца лебёдушка-мысль.
Отпустить белую голубку, пускай летит. Слишком задумалась Олянка, устала, зашаталась — и тоже очутилась на бревне. Две кошки присели рядом.
— Ты голодная, поди? Тебя как звать-то? Полдня бок о бок работаем, а имя узнать так и не удосужились.
— Олянка.
— На-ка, испей. — Русая кошка протянула свою фляжку, ободряюще улыбаясь; солнце на её ресницах лучисто золотилось, переливалось светлыми драгоценными искрами на кольчуге. — Меня Новицей звать, а её вон, — она кивнула на рыжую соратницу, — Остойкой. Ты приуныла как будто?
Вкусная водица омочила губы, смыла пыль с них, освежающе пролилась в сухое горло. Олянка тряхнула отрицательно головой.
— А, ну, притомилась тогда, видать. Остойка, сгоняй-ка за чем-нибудь съестным, а? — Новица утолила жажду сама и прицепила фляжку к поясу. — Одна нога здесь — другая там.
— Это я мигом, — отозвалась рыжеватая, подмигнула веснушками и синими колокольчиками в глазах.
Новица с Олянкой остались на бревне вдвоём.
— Хорошо б тебе умыться, — усмехнулась кошка.
Чтоб Радимира её узнала? Нет уж. Олянка качнула головой.
— После умоюсь, успеется.
Остойка вернулась и впрямь быстро, вынырнув из пространства. Поставив к их ногам корзину, она откинула с неё чистую тряпицу. Вкусно запахло домашней снедью, и нутро Олянки отозвалось голодным жжением. Перед едой кошки ополоснули руки из фляжки и умылись, предложили и Олянке; она сперва отказалась, а потом передумала и руки всё же помыла.
Пшённая каша с луком и курятиной, пироги с сушёной земляникой, белый пшеничный калач с мёдом и молоком — да, любили белогорянки вкусно поесть. Остойка, достав из корзины горшочек сметаны, окунала прямо в него ещё тёплые узорчатые блины и поглощала один за другим. Новица со вкусом уминала кусок рыбного пирога.
— Как кто работает, так тот и ест, — с набитым ртом ухмыльнулась она.
Отведав всего по кусочку, Олянка поблагодарила кошек.
— Ты ж ничего и не съела! Поклевала только чуток, — хмыкнула Новица. — Нет, у нас в Белых горах — если уж есть, так есть!.. А ну-ка, давай, налегай!
Она сунула Олянке намазанный мёдом кусок пышного, мягкого калача в одну руку, а в другую — крынку молока. Потом ей на колени водрузили горшок с остатками каши, дали ложку и заставили очистить сосуд до донышка. Когда к её рту приблизился седьмой блин в белой сметанной шапке, Олянка взмолилась:
— Помилуйте, сестрицы, я ж лопну!
Те засмеялись:
— Вот теперь другое дело!
Желудок наполнился, а от сердца, как ни странно, отлегло. Ещё горы и горы работы их ждали, и они снова принялись за дело.
— Сестрицы, все в северный конец, там подмога надобна! — раздался ясный, властный голос. Не холодный, но звучный и твёрдый, привыкший отдавать приказы.
Радимира была совсем близко — показывала кучке кошек по соседству, куда им переходить. Ветер трепал её волосы и плащ, солнце золотило ободки в глазах.
— Вас тоже касается, — сказала она Новице с Остойкой.
Олянка отвернула лицо. Впрочем, её заслоняли спины кошек, но ей хотелось сейчас очутиться подальше отсюда... Пространство колыхнулось, и она, ошалело споткнувшись, нырнула в него.
И вывалилась по другую сторону радужно-переливчатого прохода — на окраине города, у северного его конца. Здесь было очень много каменных развалин, тяжёлых глыб, которые не так-то просто сдвинуть с места.
— Эй, ты куда без нас? Прыткая какая!
Олянку догнали удивлённые кошки, следом за нею вынырнув из прохода. Они не меньше Олянки поразились способу её передвижения.
— Слушай, а ты точно Марушин пёс? И света не боишься, и через проходы ходишь, как мы...
Уж не камушек ли целебный?!..
— Уф... — Олянка отряхнулась, потёрла ушибленное колено. — Честно, сестрицы, пёс я, самый что ни на есть Марушин. А глаза и проходы... Есть у меня мысль, но она пока не проверенная.
Ответ дать могла только Бабушка. К ней Олянка и устремилась, когда основная часть работы по разбору завалов была позади. Проход перенёс её прямиком на Кукушкины болота — до того чудесно, что крик рвался из груди, но Олянка шуметь не стала, только побарабанила кулаками по стволу дерева. А то её слишком переполняло.
Свумара помешивала варево в котле. По травяному запаху Олянка сразу догадалась — то самое.
— Бабушка, я... — выдохнула она.
— За один шаг сто вёрст одолеваешь? — усмехнулась та. — Так кошки ходят. Северга тоже этому научилась, когда ей настала пора уходить от нас. Дочку-то её ты уж видела?
Олянка, ослабев, осела на можжевеловые ветки у очага. Стон серокрылый, в небо летящий, сердце своё оставляю с тобой. То ли песня, то ли эхо...
— Это она — лада Радимиры, — сорвался с её уст глухой вздох. — Она — «выстраданная любовь». Она исцелила меня камнем...
— Сердцем своей матери. — Свумара поднесла ложку со снадобьем ко рту, попробовала. — В нём соединилась Навь и Явь, Маруша и Лалада.
Лесное эхо сорвалось с веток, упало холодной капелью на душу.
— Осколок иглы...
— Достиг, да. Теперь её сердце всегда с её дочерью.
— Радимира меня даже не узнала...
— Ты же сама отрезала её от себя, потому и не узнала. Голубку помнишь? С вестью о смерти. Она похоронила и оплакала тебя, дитятко. И ты её отпусти уже наконец. Твоя настоящая лада ждёт встречи с тобой.
— Когда, Бабушка?!.. Где она, кто она, как её имя?
Звёздные глаза Свумары улыбнулись:
— Терпение — благо твоё.
Остудив зелье, она вылила туда миску крови, размешала и перелила в бурдючок.
— Возьми, пригодится подлечить кого-нибудь. Можешь и сама снадобье варить, это нетрудно, травы только запомни: волчья лапка, волчий глаз, волчанка белоцветная, листья и корень волчьего хмеля и цветы волчьего зуба. Ну, и кровь оборотня — самое главное. Добавляй её уже в остывший отвар, чуть тёплый. Можно и мёдом подсластить, вреда не будет.
По мешочку каждой травы в отдельности Свумара вручила Олянке, чтоб та знала, как они выглядят и как пахнут.
— С ними снадобье сильнее, чем просто кровь с водой. Это наши травки, родные, волчьи. Волчий зуб только на Кукушкиных болотах и растёт. Ягоды его ядовиты, а цветы целебны, хоть и неказисты.
Впитывая Бабушкину мудрость, Олянка задремала. Опять привиделись ей очи серые с золотыми ободками, а ещё сосна с человеческим лицом. Покачивая могучей тёмно-зелёной кроной, она поскрипывала: «Отдай ей моё письмо...» Ведь книжечку ту Олянка так у себя и оставила.
Кончилась война: Владычица Дамрад признала поражение. Сложившие оружие навии уныло тянулись через широкие просторы Воронецких земель, переходили через Белые горы, пересекали Светлореченское княжество и Мёртвые топи — к второму проходу в Навь, дабы вернуться в свой мир. Калинов мост теперь можно было снова открыть только через пятьсот лет...
Зимградцев поселили во временные жилища; немало было там раненых и хворых, которыми занималась Рамут. Стон с серыми крыльями всё ещё реял над сердцем Олянки, трудно было посмотреть ладе Радимиры в глаза, да и с самой женщиной-кошкой не хотелось видеться. С глаз долой — на душе покой быстрее настанет, так она думала. Так ей казалось легче. Скорее бы её настоящая лада пришла и затмила собой всех и вся, как восход солнца затмевает ночные звёзды!
В родном городе Олянки тоже было немало работы по восстановлению. Там и сям стучали топоры, визжали пилы. Выживший Ярополк, ныне вдовец, отстраивал и приводил в порядок изрядно попорченную захватчиками усадьбу. Жалко было старый сад, почти полностью вырубленный навиями и пущенный на дрова... Надо сажать новые деревья, да где взять саженцы? И тут протянули людям руку помощи Белые горы: садовые кудесницы, белогорские девы, принялись за восстановление погубленного. Приносили они юные деревца с собой и сажали их своими чудотворными, волхвующими руками, чтобы те в первое же лето стали взрослыми и дали урожай. В саду у Ярополка трудились три девы-кудесницы. Посаженные ими деревья и кусты тут же принимались и подрастали не по дням, а по часам. Отношения между отцом и сыном тоже переживали возрождение: оба в душе страдали от размолвки и оба желали примириться. Подобно рассеявшемуся покрову туч на небе, прояснилось и взаимопонимание между Любимко и Ярополком. Тосковал вдовец в одиночестве, и Благослава с Гюрицей, которых временно приютил кузнец Лопата, вернулись домой, к отцу. Любимко, впрочем, переселяться обратно в отчий дом не спешил. Он трудился в саду наравне со слугами, расчищая его от пней и поваленных деревьев, а ночевать возвращался под кров кузнеца. Может, он ещё таил в душе надежду на воссоединение с Олянкой? Та его не обнадёживала и ничего не обещала.
