Куница, конечно, изъявила желание сопровождать Олянку. Та её отговаривала, пугала опасностью, но Куница и слышать не желала возражений.
— Хоть задница у тебя и отвердела слегка с нашей первой встречи, а всё-таки один в поле не воин, — сказала она. — Ты меня опасностями не стращай. Понятное дело, война — не мир. Не могу я тебя одну отпустить, пойми ты!
Пообедав на дорожку и взяв с собой сушёного мяса, орехов и воду в бурдючке, они тронулись в путь. Теперь уже не было большой разницы, когда выступать в дорогу — днём или ночью. Тучи создавали удобный для их глаз сумрак, а хмарь, как всегда, стлалась под ногами, ускоряя бег в разы.
Первым делом Олянка хотела проведать Любимко. На подступах к усадьбе Ярополка слышались крики и лязг оружия: дружина её свёкра вступила в неравный бой с навиями. И что за страшное оружие было у чужаков! Удар меча — и противника охватывала волна оледенения, распространяясь по телу в считанные мгновения. Сколько славных витязей уже застыли ледяными изваяниями... Женский вопль пронзил сердце Олянки и заставил вскинуть взгляд к окну высокого терема. Там мелькала фигура в малиновом кафтане и чёрной накидке... Матушка Вестина! Негодяй-захватчик ударил её, а потом схватил и выбросил вниз.
Как ни быстры оборотни, но не успела Олянка её спасти. Они с Куницей прорвались сквозь гущу битвы к распростёртому на сырой осенней земле телу... Вестина ещё дышала, но из уголка её губ ползла тёмная струйка крови. Увидев Олянку, она слабо выдохнула:
— Ты...
— Да, матушка, это я, — склонившись над ней, пробормотала та. А душа рвалась в клочья, мертвела и обращалась в пепел от мысли, что уже ничем не помочь...
— Дочки... Дочек спаси! — сорвались последние слова с губ матушки Вестины, и её глаза навеки застыли полуоткрытыми, отражая тёмно-серое небо.
Олянка стиснула зубы, а в кулаке сжала мешочек с молвицами. Куница прикрыла пальцами мёртвые веки женщины. Сражающиеся люди и навии не обращали на них внимания, точно они стали невидимками. Вон и сам Ярополк — живой ещё... Ещё как живой и изо всех сил сопротивляющийся врагу! Он бился сразу с двумя навиями, отражая их удары.
— Наверх, — глухо процедила Олянка, вскидывая взгляд к окну. — Там сестрицы Любимко!
Хмарь услужливо стала ступеньками, и они взлетели по ним вверх, одна за другой вскочили в светлицу. Пятеро воинов-навиев глумились над двумя девушками, срывая с них одежду, били по щекам, хватали за волосы. Олянка узнала Благославу и Гюрицу, младших сестёр мужа — теперь уж бывшего, так как три года минуло с их разлуки. «Ну, молвица, помогай», — и с этой мыслью Олянка проворно достала из мешочка костяшку и бросила на пол. Тотчас из неё вырвался целый рой светлячков. Но то были не простые светлячки, а очень кусачие! Набросившись на насильников, они облепили их с головы до ног, заползали под доспехи и одежду, пробираясь к голой коже, и впивались зубками. Навии взвыли, завертелись волчком, хлопая себя по телу, падали на пол и катались в надежде спастись хотя бы так, но тщетно: крошечные вездесущие челюсти кусали очень больно. Девушки завизжали, отмахиваясь, но их светлячки не трогали.
— Где остальные сестрицы? — дёрнув к себе младшую Гюрицу за руки, спросила Олянка.
Та узнала её и шарахнулась, как от врага.
— Да не бойся ты, я не заодно с ними! — вскричала Олянка, встряхивая девушку за плечи. — Я пришла вас выручить. Где сестрицы и Любимко?
Вместо Гюрицы ответила старшая Благослава, быстрее сообразившая, что к чему:
— Сестриц тут нет больше, они замуж вышли. А Любимко ушёл из дому два года назад и стал жить с твоими родителями.
Не было времени на чувства, но волна тепла всё же лизнула сердце мягким язычком. Олянка бросила взгляд на Куницу, та всё поняла без слов. Подхватив растрёпанных девушек, они выскочили в окно и помчались прочь. Навии, терзаемые кусачим роем, не могли им воспрепятствовать.
Остановились передохнуть они только в лесу, в подземелье, где когда-то Олянка дожидалась, чтобы посмотреть, как подействует на Любимко целебное снадобье Бабушки. Куница развела костёр, чтоб обогреть полураздетых девушек, а Олянка раскрыла мешочек. «Шу-шу-шу», — с холодящим шепотком из воздуха появилась брошенная ею костяшка и со стуком упала к остальным. Олянка, стиснув мешочек в кулаке, закрыла глаза. Всей душой она благодарила Бабушку за такой действительно ценный подарок.
Девушки, дрожа друг у друга в объятиях, плакали.
— Матушка... что с матушкой? — всхлипывали они.
Куница переглянулась с Олянкой. Ложь во спасение или горькая правда? Олянка кивнула: лучше правда.
— Нет больше вашей матушки, сестрёнки, — вздохнула Куница.
Новый взрыв рыданий. Олянка обняла обеих девушек, привлекла к себе, поглаживая по плечам.
— Ну, ну... Крепитесь, мои хорошие. Ободритесь: батюшку вашего я видела живым. Он великолепно сражался. Скажите-ка мне, здоров ли Любимко?
— С тех пор, как он ушёл в твой дом, мы с ним не виделись, — ещё всхлипывая, ответила более смелая Благослава. — Он с батюшкой поссорился из-за тебя. Но припадков с ним больше не случалось и голова не болела. Год после твоего ухода он ещё дома провёл, а потом покинул нас! Сказал, что твои батюшка с матушкой ему роднее, чем его собственные.
О том, чтобы девушкам вернуться в усадьбу отца, к свирепствующим навиям, не могло быть и речи. Нужно было как-то пробираться в родительский дом Олянки, ставший два года назад ещё и домом для Любимко.
Увы, город был сдан захватчикам. Улицы кишели навиями: шагу не ступишь, всюду чужеземные воины, куда ни глянь, куда ни плюнь. Их остановили вражеские стражники уже на въезде — важные, напыщенные, наделённые властью пускать или не пускать:
— Называйтт ваш имя и цель прибытия!
Олянка, мгновение подумав, достала мешочек с молвицами; воин-навий, видимо, решил, что ему сейчас отсыплют золота, и в предвкушении подставил когтистую лапищу. Костяшка-молвица развернулась в руке Олянки длинным свитком, заполненным убористыми строчками. Навии уставились на грамоту, забегали глазами по письменам. Дочитав, они почтительно выпрямились:
— Мы приноситт огромный извинений за твой задержка, госпожа! Ты и твои спутницы можетт проходитт.
Что было в грамоте, Олянка рассмотреть не успела: свиток тут же скрутился и снова стал костяшкой. Куница озадаченно вытаращила глаза и высунула кончик языка: уф, проскочили!
На улицах их ещё пару раз останавливали навии-стражники, следившие за порядком, но неизменно костяшка-молвица простирала над девушками свою защиту, превращаясь в некую охранную грамоту, написанную, очевидно, на языке захватчиков. Воины сразу становились почтительными и больше не задерживали их. Что же там было написано? Олянка могла лишь гадать. Не хватало ей, видно, ещё одного паучка — в глазу, дабы понимать и письменность врага. Скорее всего, говорилось там, что она — какая-то важная особа, а Куница и девушки — её свита.
Они благополучно добрались до дома кузнеца Лопаты. Сердце Олянки дрогнуло при виде родного крова... Вернее, когда-то бывшего её родным. И надо же было такому случиться, что дверь распахнулась, и на пороге показался именно Любимко — живой, здоровый и невредимый.
— Олянка! — обрадовался он. — Сестрицы!
Он жил здесь на правах подмастерья, ученика кузнеца. Осваивая ремесло, он обучал братьев и сестёр Олянки разным наукам — из тех, коими владел сам. Из-за разногласий с отцом он покинул усадьбу.
— Что там сейчас творится? — тут же обеспокоенно спросил он.
Олянка сдержанно рассказала. Слова звучали сухо, блёкло, не отражая и десятой доли гнева, горечи и боли. Узнав, что матушка погибла, Любимко чуть не рванул в усадьбу, чтобы своими руками поквитаться с душегубами, но Лопата своими огромными ручищами поймал его в дверях и оттащил назад.
— Да постой ты! Куды побёг, головушка горячая? Охолонь малость, подумай. Матушку твою уж не вернёшь, а эти звери тебя убьют — вот и всё, что из этого выйдет.
Сказав «эти звери», он виновато покосился на Олянку: не обидел ли? Ведь она тоже в некотором роде... сродни навиям.
